Александр Бондарь - Барабанщица Страница 9

Все толпились и спрашивали друг друга: что случилось? Не задавило ли кого? Не выбросился ли кто из поезда? Не мчится ли на них встречный? Но вот поезд опять загудел, что-то защёлкало, зашипело, и пейзаж за окном сдвинулся с места, поплыл.

— Всё в порядке! Ничего не случилось! — унылым голосом закричал проводник. — Пьяный какой-нибудь шёл из вагона-ресторана — ну и рванул тормоз.

— Напьются и безобразят! — вздохнул дядя. — Сходи, Катерина к старику Якову. Старик больной, нервный. И узнай заодно, не заменить ли ему воду в грелке.

Катя сурово взглянула на него: не ври, дядя! И молча пошла.

И вдруг по пути Катя вспомнила то знакомое лицо армянина Ашота, что мелькнуло перед ней на платформе в Горячем Ключе. Отчего-то ей стало не по себе.

Она постучалась в дверь купе люкс. Откинувшись спиной почти совсем к стенке, старик Яков лежал, полузакрыв глаза. На полу валялись спички, окурки, и повсюду пахло валерьянкой. Очевидно, и мягкий вагон тряхнуло здорово.

Катя спросила у старика Якова, как он себя чувствует и не пора ли заменить грелку.

— Пора! Давно пора! — сердито сказал он, раскрыл полы пиджака и передал Кате холщовый мешочек.

— Девочка! — не отрывая глаз от книги, попросил её пассажир. — Будешь проходить, скажи проводнику, чтобы он пришёл немного прибрать.

— Да, да! — болезненным голосом подтвердил Яков. — Попроси, милая!

«Милая»? Хорош «милый»! Он так вцепился в Катину руку и так угрожающе замотал плешивой головой, что можно было подумать, будто с ним вот-вот случится припадок. Катя выскочила в коридор и остановилась. Что это всё такое? Что означают эти выпученные глаза и перекошенные губы? А она вот возьмёт и крикнет проводника. И потом ещё передаст ему эту сумку!

Проводник как раз шёл в вагон и остановился, вытирая тряпкой стёкла.

«Сказать или не сказать»?

— Девушка, — спросил вдруг проводник, — что вы здесь всё время ходите? У вас билет в плацкартном, а здесь люкс.

— Да, — пробормотала Катя, — но мне же нужно… и они меня посылают.

— Я не знаю, что вам нужно, — перебил её проводник, — а мне нужно, чтобы в мои купе посторонние пассажиры не ходили. Что это вы взад-вперёд носите?

«Поздно! — испугалась Катя. — Теперь уже говорить поздно… Смотри, берегись, осторожней!..»

— Да, — вздрагивающим голосом ответила она, — но в пятом купе у меня больной дядя, и ему нужно менять воду в грелке.

— Так давайте мне сюда эту грелку, — протянул руку проводник, — для больного старика я и сам это сделаю.

— Но ему уже больше не нужно, — пряча холщовую сумку за спину, в страхе ответила Катя. — У него уже совсем прошло!

— Ну, не нужно, так и не нужно! — опять принимаясь вытирать стёкла, проворчал проводник. — А вы сюда больше не ходите. Мне лично всё равно, но порядок есть порядок.

Потная и красная, проскочила Катя на площадку своего вагона. Дядя вырвал у неё сумку, сунул туда руку и, даже не глядя, понял, что всё было так, как ему нужно.

— Молодец! — тихо похвалил он племянницу. — Талант! Мата Хари!

И странно! То ли давно уже Катю никто не хвалил, но она вдруг обрадовалась этой сомнительной похвале. В одно мгновение решила она, что всё пустяки: и её недавние размышления и подозрения, и что она на самом деле молодец, отважная, находчивая, ловкая.

Она торопливо рассказала дяде, как было дело, что сказал ей пассажир, как мигнул ей старик Яков и как увернулась она от подозрительного проводника.

— Героиня! — с восхищением сказал дядя. — Суперагент! Никита! Джеймс Бонд в юбке! — он посмотрел на часы. — Идём, через пять минут станция.

— И тогда что?

— И тогда всё! Иди забирай вещи.

Поезд уже гудел; стучали рельсы. Проводник пошёл налево, к выходу. Катя взяла сумки. Из всего купе не спала только одна старушка. Дядя пожелал ей счастливого пути. Они с Катей выбрались в коридор и прошли к площадке. Здесь дядя вынул из кармана ключ, открыл дверь, и они соскочили на противоположную от вокзала сторону и, смешавшись с людьми, пошли вдоль состава.

У кого-то дядя спросил, где туалет. Им показали на самом конце перрона маленькое грязноватое строение. Они подошли ближе и остановились.

Через минуту туда же, без кепки и без чемодана, подбежал совершенно здоровехонький старик Яков.

Здесь друзья обнялись, как будто не видались полгода. Поезд свистнул и умчался. А они заторопились прочь с вокзала, потому что с первой же остановки мог прийти милицейский запрос. А дядя и его знаменитый друг, как Катя тогда подумала, были, вероятно, отъявленные мошенники.

Много ли добра было в жёлтой сумке, которую старик Яков подменил у пассажира во время переполоха с внезапной остановкой поезда (тормоз рванул, конечно же, дядя), — этого они Кате не сказали. Но на следующее утро лица у них были унылые. На зелёном пустыре за какой-то станцией был между дядей и стариком Яковом крупный спор. О чём? Катя не слышала.

Потом хмуро и молча сидели они, что-то обдумывая, в маленьком кафе. Катя поняла, что старые друзья эти снова помирились. Долго и оживлённо разговаривали они и всё поглядывали в сторону девочки, из чего она поняла, что разговор у них идёт о ней.

Наконец они подозвали Катю. Дядя вдруг начал хвалить её и сказал, что она должна быть спокойна и тверда, потому что счастье её лежит уже не за горами.

Слушать такое было бы очень радостно, если бы не смутное подозрение, что все эти странные дела ещё не окончены.

Но вдруг, на станции Туапсе, к огромной Катиной радости, распрощался и отстал от них старик Яков.

Тут Катя вздохнула свободно, уснула крепко, а проснулась в купе вагона уже тогда, когда ярким тёплым утром они подъезжали к какому-то потрясающе красивому приморскому городу.

С грохотом мчались они вдоль морского берега. Лазурные волны, по которым плыли большие белые пароходы и парусники, играя, переливались внизу.

Пахло морским йодом и водорослями. Кричали белые чайки — птицы, которых Катя не видела уже давно.

Пологий цветущий берег расстилался вдоль моря. И он шумел листвой, зелёной и сочной, то там, то тут попадались красавицы-пальмы.

А вдалеке, над морем, громоздились белые здания, казалось — дворцы, башни, светлые, величавые. И, пока поезд подъезжал ближе, они неторопливо разворачивались, становились вполоборота, проглядывая одно за другим через могучие каменные плечи, и сверкали голубым стеклом, серебром и золотом.

Дядя дернул Катю за плечо:

— Подружка! Что с тобой: столбняк, отупение? Я кричу, я дёргаю… Давай собирай вещи.

— Это что? — как в полусне, спросила Катя, указывая рукой за окно.

— А, это? Это Лазаревское.

Катя влюблялась в этот маленький городок, такой светлый и такой прекрасный. Налюбоваться не могла она, когда шла по зелёным улицам Лазаревского. Всё это казалось ей сплошным праздником. Росли здесь остроконечные кипарисы и пальмы, высокие тополя и тенистые каштаны. Раскинулись кругом яркие цветники.

И то ли это слепило людей южное солнце, то ли не так, как на севере, все были здесь одеты — ярче, проще, легче, — только Кате показалось, что весь этот город шумит и улыбается.

Они свернули от центра. То дома высились у них над головой, то лежали под ногами. Наконец они прошли через небольшой двор, ещё через двор, перешли улицу — и опять через двор. После чего оказались на маленькой тихой улочке, где в ряд стояли одноэтажные частные домики.

Дойдя до калитки, дядя остановился. Сад густой, запущенный. Акация, слива, вишня, у забора лопух.

В глубине сада стоял небольшой двухэтажный дом. За домом — зелёный откос, и на нём полинялый сарай.

Верхний этаж дома был пуст, окна распахнуты, и на подоконниках скакали воробьи.

— Стой здесь, — сбрасывая сумку, приказал дядя, — а я сейчас всё узнаю.

Катя осталась одна. Кувыркаясь и подпрыгивая, выскочили ей под ноги два здоровых дымчатых котёнка и, фыркнув, метнулись в дыру забора.

Слева, в саду, возвышался поросший крапивой бугор, на котором торчали остатки развалившейся каменной беседки. Позади, за беседкой, доска в заборе была выломана, и отсюда по откосу, мимо сарая, поднималась тропинка. Справа на площадке лежали сваленные в кучу скамейки, столы, стулья. И Катя подумала, что, наверное, в этом доме, жильцы останавливаются даже зимой.

— Иди! — крикнул ей показавшийся из-за кустов дядя. — Всё хорошо! Отдохнём мы здесь с тобой лучше, чем на даче. Книг наберём. Парное молоко пить будем. Аромат кругом… Красота! Не сад, а джунгли.

Возле заглохшего цветника их встретили.

Высокая седая старуха с вздрагивающей головой и с глубоко впавшими глазами, опираясь на чёрную лакированную палочку, стояла возле морщинистого бородатого человека, который держал в руках метлу — привязанный к палке веник.

Сначала Катя подумала, что это старухин муж, но, оказалось, это был её сын.