Наталья Александрова - Тайна «Ночного дозора» Страница 9

«Сразу не могла сказать», — раздраженно подумал Старыгин.

Он устал, уже два дня почти не спал и беспрерывно нервничал. Кроме того, он не успел толком позавтракать и теперь мучился голодом. Однако сделал над собой усилие и любезно улыбнулся соседке, поглядев на нее внимательнее. Была она белокура и румяна, кожа того фарфорового оттенка, какой любили изображать голландские художники. Она чуть склонила голову, ожидая ответа, и Старыгину вдруг привиделось нечто знакомое в этой белокожести и пухлых щеках.

Однако, пока она неторопливо выплыла в проход, долго искала что-то в дорожной сумке, потом укладывала ее наверх, наваждение прошло. Дама оказалась не первой молодости, а может, просто слишком полна.

«Обычная белобрысая тетеха, — снова впадая в раздражение, подумал Дмитрий Алексеевич, небось будет весь полет с разговорами лезть, поспать не даст».

Старыгин пристегнул ремень и отвернулся к окну. Самолет оторвался от земли и набирал высоту. На душе было тревожно.

Он краем глаза поглядел на женщину в соседнем кресле. Она читала глянцевый рекламный журнал. И — что это? Он не поверил своим глазам. С журнальной страницы на него смотрела та самая картина, о которой он думал третий день без перерыва. Нуда, разумеется, «Ночной дозор» Рембрандта!

Он придвинулся немного ближе и вытянул шею, чтобы заглянуть соседке через плечо. Прямо перед глазами оказались аккуратное розовое ушко и белая шея, уходящая за воротник шелковой блузки. Пахнуло свежими духами — что-то весеннее. Мелькнула мысль, что женщина все же довольно молода — просто полна не в меру, оттого движения медленны и тяжеловаты.

И где же все-таки он видел это лицо?

Соседка с удивлением покосилась на него и сделала попытку отодвинуться, которая ей, впрочем, не удалась — не в проход же выезжать! Старыгин опомнился и извинился, потом схватил точно такой же журнал и торопливо нашел нужную страницу.

И ничего странного, никакой мистики, просто сообщают о выставке одной картины в Эрмитаже, которая открылась третьего дня. Открыли на свою голову!

Старыгин вздохнул и закрыл журнал. Ну что за невезение! В первый день — и вдруг варварское повреждение картины! Хотя после того, что обнаружилось далее, про повреждение как-то забыли.

Снова Старыгин вздохнул да так тяжко, что соседка покосилась на него с тревогой. Он поскорее закрыл глаза и сделал вид, что дремлет.

Однако сон не шел — мешал шум моторов, чувство голода и грустные мысли. Зачем он летит в Прагу? Вряд ли удастся выяснить там что-то важное. Уж если неизвестные преступники сумели ловко подменить усиленно охраняемый шедевр, то наверняка они тщательно замели следы. И он не найдет никаких концов.

По аналогии он вспомнил историю с мадонной Леонардо. Однако в тот раз он поработал очень даже неплохо! Но тогда ему помогала Маша — молодая журналистка, неглупая и в некоторых случаях весьма беспринципная, как и большинство ее коллег по «второй древнейшей профессии». Она-то не стеснялась по мелочи нарушать закон для того, чтобы добыть нужную информацию.

Старыгин улыбнулся, не поднимая век. После их совместных приключений зеленоглазая красотка написала книгу, которая сразу же стала бестселлером. А Мария, в свою очередь — ужасно популярной фигурой. Она часто появлялась на различных светских тусовках и поначалу пыталась таскать за собой Старыгина. Ему понадобилось совсем мало времени, чтобы понять: такая жизнь его совершенно не устраивает. Конечно, он был очень увлечен прелестной журналисткой и даже пошел по этому поводу на охлаждение отношений с Василием.

Кот страшно ревновал хозяина ко всем особам женского пола. Корректно относился он только к старушке-соседке, на чье попечение Старыгин оставлял Василия, когда уезжал в командировки.

Старыгин снова вздохнул, представив, сколько кошачьего презрения и капризов придется вынести по возвращении, и забеспокоился, не слишком ли часто он стал вздыхать. Да еще так тяжко, по-стариковски.. Нужно брать себя в руки.

Чтобы отвлечься от пустых мыслей, он стал думать о «Ночном дозоре».

Рембрандт написал картину в 1642 году, и до сих пор искусствоведы всего мира спорят, зачем он это сделал. Картина должна была называться «Парад национальной гвардии». Художнику заказали групповой портрет корпорации амстердамских стрелков. Члены корпорации вербовались из рядов богатых и именитых граждан города Амстердама, на них лежала забота об общественной безопасности. Кроме того, стрелки осуществляли почетный караул во время приезда коронованных особ. Служба считалась престижной, командные должности в корпорации ценились чрезвычайно высоко.

Чтобы увековечить себя и войти в бессмертие, у обеспеченных горожан стало модным заказывать свои групповые портреты.

Старыгин вытянул поудобнее ноги и расслабился. Перед его мысленным взором тотчас встали две картины, хранящиеся в Эрмитаже на втором этаже в галерее Нидерландов, где всегда ужасно холодно, даже летом. Голландский художник Дирк Якобе написал две картины под одинаковым названием «Групповой портрет корпорации амстердамских стрелков». Между ними разница в тридцать лет, а работу Рембрандта Якобе опередил в среднем лет на сто.

Обе картины очень похожи — примерно полтора десятка мужчин в одинаковой черной с белым одежде в два ряда сидят и стоят на фоне далекого и неявного пейзажа. На более поздней картине мужчин чуть больше, и все они гораздо старше. Эти две картины по композиции напоминают групповую фотографию, сделанную в доме отдыха — все персонажи расположены в ряд и хорошо видны, только снизу никто не лег и не присел на корточки.

Такой групповой портрет воплощал представление голландцев о равенстве и справедливости — конечно, внутри закрытого для посторонних сообщества. Каждый из позировавших художнику стрелков платил за право быть увековеченным одну и ту же сумму, причем сумму довольно значительную, поэтому он имел право получить свой портрет в том виде, что и все остальные — он имел право на хорошо видный, узнаваемый, достойный образ, который будут с уважением лицезреть самые отдаленные потомки.

Старыгин отвлекся от размышлений, потому что стали разносить завтрак. Самолет принадлежал чешской авиакомпании, стало быть и меню будет чешским. Он в общем-то не против, только бы не кнедлики — гордость чешской кухни. Дмитрий Алексеевич считал себя человеком некапризным, но один вид шариков из клейкого картофельного теста приводил его в уныние.

И разумеется, вот они, кнедлики, да еще и остывшие к тому же! Старыгин еле слышно застонал. Соседка не обратила на него никакого внимания, она была поглощена завтраком — не спеша раскрывала упаковки, внимательно исследуя содержимое.

Голод не тетка, так что Старыгин не заметил, как съел все. Соседка тоже кушала с большим удовольствием, и он, глядя на нее, снова вспомнил современниц Рембрандта, которые славились своим отличным аппетитом и могли есть наравне с мужчинами.

После кофе настроение немного улучшилось. Старыгин уселся поудобнее и снова закрыл глаза, чтобы без помех предаться размышлениям.

Каждый из девятнадцати членов корпорации стрелков заплатил Рембрандту по сто гульденов. Выражаясь современным языком, сумма набежала немалая. Даже на одну треть этих денег амстердамский ремесленник с семьей мог жить и кормиться около года.

Неудивительно, что увидев готовую картину, господа стрелки были ужасно недовольны. Еще бы им удовлетвориться такой работой!

Вместо того чтобы сделать приличный групповой портрет в лучших традициях того времени, художник изобразил стрелков в пышных нарочитых костюмах, с разным оружием, в абсолютно театральных позах.

Начать с того, что фоном выбрана якобы набережная одного из каналов Амстердама, а изображенная на картине арка является аркой здания Стрелковых обществ, где по замыслу и должна была висеть картина. Но известно, что такое количество народа никак не поместилось бы на узких ступенях здания. Для чего Рембрандту понадобилось такое искажение пространства?

Далее, впереди двое мужчин — капитан с лейтенантом — мило беседуют, еще один стрелок заряжает мушкет, еще один — стреляет чуть ли не по товарищам, и пожилой стрелок в шлеме и латах отводит мушкет, чтобы не поранить лейтенанта. Копья слишком длинны, опять-таки невозможно устоять с ними на узких ступенях. Тут же барабанщик бьет в барабан вместо того, чтобы слушать капитана и ждать приказа. Слева мальчишка в шлеме несется куда-то с пустым рогом для пороха — забыл наполнить, куда уж тут в поход выступать…

Никто из искусствоведов не сомневается, что Рембрандт изначально не собирался писать портрет группы стрелков, «Ночной дозор» трактуют как историческую картину. Старыгин со своей стороны всегда считал картину сценой из спектакля. В самом деле — нарочитые позы участников, ступени, выглядящие как театральные подмостки, каски и латы, надетые неумело — кому-то велики, кому-то малы, костюмы сидят плохо и выглядят на некоторых персонажах как будто с чужого плеча… Такое впечатление, что передвижная актерская труппа собралась играть спектакль. Кто-то не слишком трезв, кто-то спросонья схватил чужую шляпу, кто-то едва может удержать длинное тяжелое копье… Можно ожидать, что сейчас в этой суматохе прогремит из-за сцены возглас «Занавес!» и начнется действие пьесы.