Джон Карр - Потерянная виселица (= Тень убийства) Страница 9

Грэффин, явно не ждавший такого вопроса, изумленно задохнулся.

- Ув-важаемый сэр!- заикнулся он.- Что за вопрос! Ночные клубы? Он их терпеть не может. Чудак аль-Мульк! Мы однажды зашли, а там пели какое-то... тра-ля-ля,- хрипло пропел Грэффин, мрачно покачивая головой,- тра-ля-ля-бум! "Как моя милочка выйдет на улицу, пташки поют - чир-чир-чир".- Он ухмыльнулся и звонко икнул.- Низам сказал, жалко, что нет уже Уильяма Вордсворта, он сколотил бы целое состояние на популярных песнях... Ночные клубы! Надо ж такое придумать!

- Ясно,- пробормотал Банколен.- Какими бы другими достоинствами ни обладал аль-Мульк, мне редко доводилось слышать столь здравую литературную критику. Он часто выходит?

- Очень редко. Оч-чень. Он занимается изучением...

- Чего именно?

Грэффин постучал по лбу пальцами, погрузился в тайные раздумья, забормотал про себя. Я ждал, что он с минуты на минуту окажется в ступоре, но мне на миг показалось, будто он испугался, отчетливо вымолвил:

- Или бесы из морских глубин...

Пауза. Потом секретарь аль-Мулька снова забормотал:

- Дьявольщина, я вам говорю! Вот чем он занимается. Увидите, если заглянете в апартаменты. Дьявольщина... Он в нее верит.

Перед нами впервые открылась безумная, искореженная душа человека по имени Грэффин.

- Чертовщина! Гниль! Сплошная гниль!

- А куда он отправился нынче вечером?- спросил Банколен, и все вздрогнули от его командного тона.

- Это я могу сказать, сэр. Он обедает с женщиной.

- Вот как? С мадемуазель Лаверн?

- Вы ее знаете? Именно так.

Банколен кивнул.

- Кое-какие ваши слова, лейтенант, очень заинтересовали меня,- заявил он.- По вашему утверждению, вы его единственный друг. Что вы этим хотели сказать? Тощий мужчина, скосивший глаза на ковер, рассматривая геометрические узоры, встрепенулся: - Я сказал? Чтоб меня повесили! Да ничего подобного! -Да?

- Да, чтоб меня повесили!- Светло-голубые глаза ярко сверкнули.Единственный друг... Боже мой, просто смешно! Нечего меня тут больше допрашивать! Вы меня не удержите. Я ухожу! Ухожу... Но скажу. Он изгой, вроде меня. Разнесчастный проклятый изгой, вроде меня. Но скажу...Захлебываясь пьяными слезами, он наставил палец на Банколена.- В любом случае у меня друзей не меньше, чем у него. И если грязного извращенца прикончили, я поплачу на его могиле. А теперь ухожу! Вы меня не удержите! Он поднялся, пошатываясь, перепуганный, словно ребенок, попятился, понял, что его никто не преследует, и вывалился из гостиной. - Что вы об этом думаете?спросил Банколен. Доллингс сказал, что все это вульгарно.

- За ним непременно надо последить,- заметил сэр Джон.- Не говоря о личных впечатлениях, я ему не доверяю. Есть в нем что-то нехорошее... Ну, Толбот? Вошел мрачный маленький инспектор с заткнутым за ухо карандашом.

- Мало пользы,- доложил он.- Врач считает, что шофер мертв часа четыре, если не больше. Я тут кое-какие факты собрал...- И, сверяясь с блокнотом, поведал их нам. Как нам уже было известно, приехал аль-Мульк в марте этого года, снял огромные апартаменты на четвертом этаже. Поскольку в "Бримстоне" не соблюдались общепринятые условности и дела велись в высшей степени эксцентрично, аль-Мульк без большого труда вел довольно необычный menage {Здесь: образ жизни (фр.)}. Деньги с него брали царские, но и требовал он нисколько не меньше. Его окружение состояло из Грэффина, слуги-француза, ушедшего сейчас в отпуск, и шофера-американца Ричарда Смайла. Грэффин и Жуайе жили в апартаментах. Где жил шофер, никто не знал, но машина стояла поблизости в гараже. По требованию аль-Мулька ни один клубный служитель никогда не бывал в номере. Иногда он обедал в городе, иногда в клубном ресторане, но обычно обед подавали наверх под присмотром Жуайе.

- Непростой француз,- отозвался о слуге Толбот.

Жуайе, по свидетельствам, редко скандалил с шефом.

Из беседы с привратником Толбот выяснил, что аль-Мульк "тихий джентльмен". Даже эти скупые слова прозвучали насмешкой. Корреспонденция, письма? Ни одного. Приглашения? Немногочисленные. Но без конца приходили посылки. Всегда одинаковые, упакованные в бумагу, запечатанные синим воском. По словам привратника, на воске всякий раз была отпечатана буква "К"; все посылки отправлялись из Лондона. Что касается посетителей - ни единого за все девять месяцев.

Толбот закрыл блокнот.

- Я звонил в гараж,- добавил он.- Шофер выехал в лимузине приблизительно без десяти семь. Еще остается цветочник, у которого аль-Мульк купил цветы, обнаруженные на заднем сиденье. Магазин сейчас закрыт, но утром...

Тут в гостиную незаметно шмыгнул Виктор, пробормотав:

- Мистер Марл, к телефону.

К телефону? Я взглянул на часы, выходя из гостиной. Половина второго. Но после всех безумных вечерних событий даже не показалось странным, что кто-то звонит в такой час. Телефон находился сразу же за дверью гостиной; я снял трубку, обуреваемый туманными фантазиями...

- Джефф!- прозвучал голос, внезапно пронзивший меня до глубины души. Я не слышал его много месяцев. Прошлое сразу встало перед глазами.

- Шэрон!- крикнул я.

Шэрон Грей. Голос, несомненно, ее, живой, раскатистый. Теперь мне стало ясно, почему весь день омрачали туманные воспоминания. За ними маячила девушка (черт ее побери!), маячившая перед глазами в том самом апреле, когда разворачивалось злодейское и изящное дело Салиньи об убийстве.

- Это ты?- спросил голос, чуть задохнувшись.

- Я... Как ты поживаешь?- кричал я, стараясь, чтобы не Дрогнул голос.

- Отлично! А...

Последовала короткая пауза, потом мы заговорили одновременно, и пришлось распутывать фразы. Мне стало известно, что ее отец (которого я всегда представлял себе в образе великана-людоеда с дубиной) отправился в какое-то очередное путешествие, а Шэрон приехала в Лондон из Ноттингемшира по пути на юг Франции. Городской дом, которым семья редко пользовалась, был закрыт в это время года, но Шэрон не пожелала останавливаться у друзей, чтоб отец не узнал, что она снова вырвалась на свободу,- по крайней мере, пока он спокойно не доберется до дикой пустыни,- и предпочла пожить день-другой в запертом доме.

Я слушал, почти ничего не понимая. И мысленно видел, как в этот момент она прижимает к губам телефонную трубку, размахивая сигаретой. Шэрон, с янтарными глазами под длинными черными ресницами, то сонными, то встревоженными, оживленными, вопросительными. Шэрон, с легко вспыхивавшим лицом и темно-золотистыми волосами. Шэрон, милая, ласковая, способная пить как матрос и сквернословить не хуже газетчика. Я вспоминал ее мечтательность, ревность, ярость и нежность, наше давнее знакомство в Париже.

- Слушай, Джефф,- говорила она,- ты не мог бы сейчас же приехать... немедленно? Тут такое творится...

...А когда дело Салиньи закончилось, наступила незабываемая лихорадочная неделя в деревушке на Сене, пока ее взбешенный отец нас не выследил и не покончил с безумием. Старый, неведомо чей сын ее буквально волоком уволок. Я получал письма из настоящего плена. Но неделя все равно была! К счастью, Банколен, сколько мог, успешно сбивал отца со следа, радуясь счастливому времяпрепровождению молодых людей.

- ...я просто боюсь! Слышала, твой друг Банколен тоже здесь, в Лондоне, и сказала Колетт... Ну что, можешь прийти?

- Конечно! Только шляпу возьму. А в чем дело?

- Не могу по телефону рассказывать. Знаешь адрес?

Она назвала адрес дома на Маунт-стрит. Разговор закончился как-то сумбурно, и мне показалось, что Шэрон крепко выпила.

Только повесив трубку, я ощутил тревожные предчувствия, порожденные одним словом - "Колетт". Это имя произнес Банколен, говоря о таинственной даме Доллингса о женщине, близкой аль-Мульку, должно быть, о его любовнице. Имя распространенное; глупо видеть за ним одну и ту же женщину, глупо думать, что всех нас затягивает в один водоворот...

Безуспешно стараясь выбросить странное совпадение из головы, я быстро рассказал о звонке вышедшему из гостиной Банколену. Он нахмурился и задумался. Из дверей доносился сухой громкий голос Толбота.

- Да,- подтвердил Банколен,- ее зовут Колетт Лаверн. Сейчас, впрочем, возможно, иначе.

- Кто она такая?

- Постойте.- Он взял телефонный справочник.- Шансов мало, хотя аль-Мульк никогда не скупится на своих любовниц...- Страницы замелькали под его пальцами.- Черт возьми! Вот! Один-двадцать два, Маунт-стрит, Мэйфер, один-семь-семь-восемь!

- Шэрон,- заметил я,- живет в соседнем доме.

- Тогда поспешите. Знаете, дело, возможно, пустячное, а может быть, очень важное. Нам известно, что аль-Мульк нынче вечером ехал к Колетт Лаверн. Надо выяснить, доехал или нет. И помалкивайте. Даже Толбот ничего знать не должен... пока.

- Вы из чувства мести взялись за расследование?

- Я предложил пари и хочу его выиграть. Так что идите, и без крайней надобности ничего не рассказывайте. Надеюсь, можно верить, что вы не испортите дело. Аль-Мульк, Доллингс, женщина в ночном клубе, Шэрон, безжалостно подхваченные и расставленные слепыми божками не в круг, не в определенном порядке, не в затейливом марионеточном танце, а случайно, беспорядочно, словно их кружил некий ревущий вихрь. Всех нас несли бурные воды. Зайдя в гостиную за пальто и за шляпой, я замешкался. Толбот только что замолчал. Наступила столь необычная тишина, что я замер со шляпой в руке. Инспектор вновь щелкал зубами после длинной речи, во время которой он изо всех сил старался не касаться той темы, которая его в первую очередь занимала. Он прокашливался, стоя у стола с виселицей,- плотный, модный, шикарный...