Ирина Градова - Пациент скорее жив Страница 9

– Эй, вы куда? – раздался грозный окрик у меня за спиной. По голосу даже невозможно было понять, принадлежит он мужчине или женщине.

Обернувшись, я увидела полную тетку лет шестидесяти с одутловатым лицом, в кошмарных тапочках. Насколько помню, такие перестали выпускать еще в те времена, когда я ходила в школу: они сидели на ноге, словно колодки, оставляя на линолеуме ужасающие черные полосы. У ног тетки стояло ведро с водой, а в руках она держала швабру с намотанной на нее грязной тряпкой, которая, по всей вероятности, когда-то была семейными трусами.

– Я к заведующей, – отозвалась я, притормозив.

– Новенькая сестра, что ли? – сдвинув брови, уточнила женщина.

Я кивнула.

– Так тебе к старшей сестре надо, а не к заведующей. На кой ты той сдалась-то?

– А как к ней пройти? – задала я вопрос.

– Прямо и направо. Дверь открыта – сама увидишь.

И тетка вновь склонилась над ведром. За поворотом и в самом деле обнаружилась распахнутая во всю ширину дверь, но еще не дойдя до нее, я услышала крики.

– Распустились! – вопил высокий, хорошо поставленный женский голос. – Работать ни черта не умеют, а все туда же – права качать лезут!

Прямо мне под ноги из кабинета старшей медсестры, как испуганная птица из стога с сеном, выпорхнула молоденькая девушка. Ее волосы были растрепаны, а глаза расширены и полны слез.

Господи, куда я попала?!

Осторожно постучав в открытую створку, я услышала:

– Кто там еще?

И вошла, приняв вопрос за приглашение. За столом сидела худая – ну, просто очень худая – женщина с изможденным лицом, хранившим, однако, следы былой красоты. Поздоровавшись, я представилась.

– А-а, новенькая? – протянула старшая медсестра, оглядев меня с головы до ног. – Ну проходи, проходи. Садись.

Положение медсестры мгновенно принижает тебя в глазах медицинского персонала любого уровня. К тебе никто не обращается на «вы», а сразу «тыкает», независимо от возраста. Что ж, придется привыкать! Шилов любит говаривать, что в буддийских монастырях унижение – первый шаг к просветлению: если ты прошел через унижение и пренебрежение, научившись стойко сносить их, то, следовательно, готов к перерождению. Посмотрим…

– Слава Богу, прислали хоть одну нормальную, а не финтифлюшку какую, – одобрительно продолжала старшая медсестра. – Ну а теперь колись, что привело тебя к нам?

– В смысле? – переспросила я.

– Да ладно, не ломайся! В нашу больничку просто так не приходят – видать, в другие не взяли. Молодежь-то понятно: они с полгодика тут посидят, знакомства нужные заведут и сваливают, подыскав местечко получше. Но ты – не из их числа. Так что же привело взрослую женщину в наше заведение, куда нормальные люди не забредают?

Я лихорадочно обдумывала ответ. Лицкявичус сказал, что меня могут проверить, но старшая медсестра, похоже, была не в курсе моего послужного списка. Вернее, послужного списка Анны Евстафьевой.

– Видите ли… – пробормотала я, – мне пришлось… переехать. Совсем недавно.

– Да? – подняла тонко выщипанные брови моя собеседница. – Чего так?

– После развода.

– Так ты разведенка, значит?

Мне показалось, что на бледном лице промелькнуло выражение сочувствия.

– Муж… квартиру отсудил, – продолжила я, вспоминая «легенду», состряпанную Лицкявичусом, – и теперь мне снимать жилье приходится, а ваша больница оказалась под боком. Вот и вся история.

– Понятно, – кивнула старшая. – Знакомо до боли: все мужики сволочи! Меня зовут Марина Леонидовна Звонарева, но ты можешь называть меня Мариной. Ведь мы, кажется, одного возраста?

Я едва не поперхнулась. На мой взгляд, старшей медсестре никак не дашь меньше полтинника, но спорить я с ней не стала – это могло стать плохим началом взаимоотношений с непосредственным начальством.

– Понимаешь, – доверительно продолжала Звонарева, – присылают мне одних девчонок зеленых. Мало того что они никакой работе серьезной не обучены, так еще и нос воротят от некоторых обязанностей. Нянечек у нас катастрофически не хватает – как, впрочем, и сестер, – но это проблема повсеместная. А отделение-то тяжелое, лежачих много, после инсультов опять же. А девочки-припевочки отказываются судно вынести или там белье сменить – не их, мол, обязанность! А кто, спрашивается, всем этим заниматься будет? Пациент у нас не денежный, сама понимаешь, – старики да старухи в основном, поэтому, чтобы «ручку позолотили», не светит. В других больницах за каждый укольчик полста рубчиков выкладывают, а за дополнительные услуги – и вообще приличные деньги, а тут… Вот потому-то никто и не задерживается здесь надолго! Ну, если палате, так сказать, повезет, попадется один молодой да относительно здоровый пациент, тот и поможет немного – сестру позовет, обед принесет да посуду вымоет. А так… Кстати, ты в курсе, что у нас с графиком творится?

Я покачала головой.

– Вообще-то смена, как везде, – сутки через трое, но из-за того, что сестричек не хватает, часто приходится выходить каждые двое суток, а то и через сутки. Ты как насчет этого?

– Да нормально, – пожала я плечами. – Лишние деньги мне не помешают.

– Вот и отлично! – радостно потерла руки старшая медсестра. – Надо бы нам поближе познакомиться, так сказать, в неформальной обстановке. Часиков в семь, скажем. Тут есть неплохой бар неподалеку…

– Да как же я с поста-то уйду?

– Не боись! – тряхнула головой Марина. – В это время все обычно тихо, а я тебя прикрою, попрошу Полину со второго поста присмотреть за твоими. Авось ничего за часок-другой не случится. Лады?

– Лады.

С одной стороны, мне казалось странным выпивать с малознакомой женщиной, которую лишь сегодня встретила. С другой – такое неформальное общение может дать шанс завести со Звонаревой некое подобие дружбы. Вдруг она сможет рассказать кое-что интересное, что продвинет меня на пути выяснения правды об этом странном и, пожалуй, даже зловещем местечке?

Если до сего дня я считала свою работу тяжелой, то теперь готова была взять свои слова назад: никогда раньше мне не доводилось так убегаться! Звонарева не врала, и молодые медсестры действительно пренебрегали многими из своих обязанностей. Я оказалась самой старшей по возрасту, да к тому же новенькой, а потому они преспокойно свалили на меня большую часть неприятной работы.

Отделение было забито до невозможности. Люди лежали не только в палатах на дополнительных койках, но и вдоль стен коридора. Наверное, сказывалась жара. В такое время гипертоники особенно подвержены обострению болезни, вот и оказались в клинике. Самые тяжелые, к счастью, находились в палатах, но ухаживать за ними было практически некому. Те, у кого имелись родственники, чувствовали себя более-менее сносно. Дочери и сыновья приходили порой по два раза в день, доставляли лекарства, которых не хватало, выносили судно и мыли больных. Но чаще всего они просто совали в ладошку работнице больницы сложенную купюру, и та с тяжелым вздохом приступала к своим непосредственным обязанностям, за которые государство, конечно, платит деньги, но слишком уж маленькие, чтобы радеть за свое место.

Мне пришлось тряхнуть стариной, делая многочисленные инъекции внутримышечно и внутривенно, вынося «утки» за лежачими и бегая с поручениями врачей к Марине и в другие отделения. Когда не хватало лекарств, приходилось, по выражению одного из ординаторов, «побираться у собратьев по несчастью» – так он называл коллег из других отделений. В общем, к концу дня я уже пребывала в полной уверенности, что медсестрам должны платить не меньше, чем шахтерам.

Где-то после обеда я познакомилась с заведующей отделением Власовой. Хотя, пожалуй, знакомством это и назвать нельзя: толстая, загородившая почти половину коридора тетка лет пятидесяти с гаком оглядела меня орлиным взглядом, хмыкнула – то ли презрительно, то ли одобрительно, – спросила, как зовут, и удалилась. Самое большое впечатление на меня произвело невероятное количество золотых браслетов и колец, которыми Власова украшала свои сарделькоподобные пальцы и запястья.

День заканчивался – к счастью! – и я в последний раз обходила палаты, разнося вечернюю дозу таблеток. Обегав за прошедшее время практически все отделение, я пришла к выводу, что пропавших пенсионеров из списка Лицкявичуса здесь нет. С одной стороны, это несколько разочаровывало, но с другой – у меня появилась счастливая мысль: а вдруг в Светлогорке не все так плохо, как мы ожидали? Правда, я побывала далеко не во всех отделениях – кто сказал, что исчезнувшие люди должны находиться именно в неврологии? Лицкявичус в разговоре со мной предположил, что старики и старушки, скорее всего, попадают в три основных отделения – кардиологии, неврологии и терапии. Итак, неврологию, значит, можно исключить?

Входя в палату под номером 8, я услышала приглушенный смех и разговоры.