Айзек Азимов - Дуновение смерти Страница 9

— А, Брейд! Прекрасно!

Энсон уселся в конце длинного стола, предназначенного для совещаний, развернул пачку рукописных листов и выжидающе посмотрел на Брейда:

— Вы прочли пятую главу в исправленном варианте?

Брейд чуть не рассмеялся, настолько ему стало легко: у него отлегло от сердца. Точно вдруг щелкнула и развернулась какая-то сжатая в нем пружина. Пусть гибнут аспиранты, пусть приходят с допросом полицейские, пусть все, кого он ни увидит, стараются выискать в нем следы встречи со смертью. Но Энсон, все тот же добрый старый Кэп Энсон, не думал ни о чем, кроме своей книги.

— Простите, Кэп, мне не удалось до нее добраться.

Маленький Энсон сразу сник от разочарования.

(Разумеется, Энсон был маленьким только по росту. Он все еще тщательно одевался, носил тугие белые воротнички, и пиджак на его худощавой фигуре всегда был аккуратно застегнут на все пуговицы. Последние годы он обзавелся тростью, но если и опирался на нее, то лишь в тех случаях, когда его никто не видел.)

Он произнес:

— Я думал, вчера вечером…

— Совершенно верно, я обещал прочесть исправления и обсудить с вами главу про Берцелиуса, но, к сожалению, мне не удалось прийти вовремя. — Брейд чуть было не добавил в свое оправдание, что опоздал впервые.

— Неважно, ведь вы могли прочесть рукопись вечером, когда вернулись домой.

Голубые глаза (все еще острые, все еще необыкновенно живые) требовательно смотрели на Брейда, как будто убеждая его, что главу он все-таки прочел, нужно только об этом вспомнить.

— Простите, Кэп, вчера вечером я был немного расстроен. Хотите, почитаем сейчас вместе с вами и посмотрим по ходу дела, что там бросается в глаза.

— Нет. — Кэп Энсон снова собрал листы рукописи, руки его слегка тряслись. — Я хочу, чтобы вы ее продумали, это важная глава. Я перехожу здесь к рассмотрению органической химии как современной систематизированной науки, а это очень сложный момент. Я приду к вам завтра утром.

— Ладно, только завтра суббота и я обещал Дорис свести дочку в зоопарк, если будет тепло.

Казалось, Энсон о чем-то вспомнил. Он резко спросил:

— А ваша дочь передала вам копию рукописи, которую я ей вчера оставил?

— Да, да.

— Хорошо. Так я буду у вас завтра утром.

Энсон встал. Он пропустил мимо ушей слова Брейда о том, что тот собирается пойти погулять с дочерью. И, зная характер Кэпа, Брейд не ждал от него ничего другого. Энсон был занят своей книгой, а все остальное его не касалось.

Книга! Мысль о ней снова вызвала глубокую жалость к Кэпу, точно у Брейда не было собственных тревог. Энсон преуспел в жизни, он достиг почестей и славы, но… прожил слишком долго. Дни его подлинного величия, когда он властной рукой правил всей органической химией, когда его неодобрительный отзыв мог подавить в зародыше любую гипотезу, когда его докладам на съездах благоговейно внимали толпы людей, кончились двадцать лет тому назад.

Когда Брейд, его ученик, защищал свою диссертацию, Энсон был уже ветераном, старейшиной и органическая химия начала его обгонять.

Занималась заря новых дней. В химическую лабораторию пришла электроника; теперь Брейд со стыдом признавался себе, что когда-то он боролся против нее, но так оно и было. Химия стала инструментальной, математизированной, включала в себя механизм реакции и кинетику. Прежняя химия, основанная на интуитивном познании, химия-искусство, ушла в прошлое.

Ей оставался верен только Энсон, и химики говорили о нем, как о великом, но давно почившем ученом, хотя во время международных съездов химиков в коридорах отелей все еще изредка встречалась маленькая фигурка, и в ней узнавали нынешнего Энсона. И вот Энсон, теперь заслуженный профессор в отставке, взялся за свой грандиозный труд, задуманный еще до выхода на покой. Он сел писать исчерпывающую историю органической химии, подробное повествование о той поре, когда гиганты превращали воздух, воду и уголь в вещества, каких не бывало в природе.

«Но разве это не просто бегство, — подумал Брейд, — разве это не категорический, бесповоротный уход от действительности, от методов современной физической химии к его, Энсона, любимым реакциям, к минувшей эре его владычества?»

Брейд спохватился, когда Энсон уже подходил к дверям.

— Да, кстати, Кэп…

Энсон обернулся:

— Да?

— Со следующей недели я начну курс лекций по технике безопасности в лаборатории и буду чрезвычайно признателен, если у вас найдется время прочесть одну-две лекции. А в конце концов, Кэп, ни у кого здесь нет такого опыта лабораторной работы, как у вас.

Энсон нахмурился.

— Техника безопасности в лаборатории? А, да… ваш молодой человек, этот Нейфилд. Он погиб.

Брейд подумал: «Значит, он все-таки знает».

— Да. Мы решили провести лекции отчасти и по этой причине.

Но лицо Энсона вдруг неузнаваемо исказилось от ярости, он высоко занес трость и так грохнул ею, что удар прозвучал как пистолетный выстрел.

— Ваш ученик умер, и его убили вы, Брейд. Вы!

6

Ошеломленный резким ударом трости по столу, а более всего — чудовищным смыслом слов Энсона, Брейд замер на месте. Рука Брейда безотчетно потянулась назад и стала нашаривать спинку стула, как будто самое главное для Брейда сейчас было найти точку опоры.

Энсон сказал уже более спокойно:

— Брейд, вы не можете отрицать свою ответственность.

— Кэп, я… я…

— Вы его научный руководитель. Вы несли ответственность за все его действия в лаборатории. Вам следовало знать, что это был за человек. Вы обязаны были вникать в каждый его поступок, в каждую мысль. Вы должны были либо вправить ему мозги, либо выставить его, как сделал Ранке.

— Вы имеете в виду моральную ответственность? — От облегчения Брейд даже ослаб, как будто моральная ответственность за смерть юноши ничего не значила. Он отыскал позади себя стул и сел. — Ну, Кэп, не может же преподаватель отвечать за все поступки своих учеников, есть какой-то предел.

— Не вам говорить о пределе. И я обвиняю не только вас. Это пример современного отношения к делу. Научная работа превратилась в игру. Ученая степень стала просто утешительным призом за пару лет отсидки в лаборатории, а профессора проводят время у себя в кабинетах, сочиняя прошения о субсидиях. В мое время степень завоевывали трудом. И денег за это аспирант не получал. Ничто так не оскверняет научную деятельность, как превращение ее в средство заработка. Мои ученики изводились в лабораториях до полусмерти ради получения степени, рвались к ней, но получали ее не все. Зато удостоенные степени знали: они получили то, что за деньги не купишь и никакими махинациями не раздобудешь, — за степень надо расплачиваться кровью. И работы их стоили этих жертв. Вы знаете, какие мы выпускали диссертации. Вы их читали.

Брейд сказал с неподдельным уважением:

— Разумеется, Кэп, я их читал. Большинство из них просто классика.

— Хм! — Энсон позволил себе немного смягчиться. — А как вы думаете, почему они стали классическими? Потому что я своих аспирантов терзал. Нужно было, я приходил сюда по воскресеньям, и, ей-богу, они тоже приходили. Если требовалось, я работал ночами, и, клянусь, они тоже не спали. Я проверял их непрестанно. Все их замыслы были мне известны. Раз в неделю каждый из них приносил мне копии своих записей, и мы прочитывали их вместе слово за словом, страницу за страницей. А скажите-ка мне, что вам известно о копиях записей Нейфилда?

— Меньше, чем следовало бы, — пробормотал Брейд. В замешательстве он почувствовал, что его бросает в жар. Энсон в чем-то впадал в крайности, но большая часть его слов была истиной, достаточно горькой. Ведь именно Энсон ввел в традицию лабораторные рабочие тетради, в которых белые листы, служившие копиркой, чередовались с желтыми.

Все данные исследований, все подробности опытов (а в идеале — и все мысли) заносились на белый лист и отпечатывались на желтом, а через определенный срок аспиранты отрывали эти желтые копии и передавали их научному руководителю.

Брейд и многие университетские профессора до сих пор поддерживали эту традицию, но уже не столь увлеченно, как в свое время Энсон.

И вообще, Энсон был личностью легендарной. О нем слагались предания. Среди них было много анекдотов, которые обычно рассказывают о чудаках-ученых. Но часть историй походила на правду и иллюстрировала способность Энсона докапываться до мельчайших деталей.

Рассказывали, например, как однажды он пришел в лабораторию на рождество — единственная живая душа во всем пустом здании (он воспользовался своим специальным ключом, чтобы туда попасть) и провел целый день, дотошно исследуя рабочие места своих аспирантов, от лабораторных столов до мензурок. На следующий день он предъявил ошарашенным, растерянным ученикам (а зная его, они не рискнули остаться дома даже на утро после рождества) список расставленных не по алфавиту химикалий, скрупулезный перечень сосудов с растворами, по рассеянности не прикрытых сверху перевернутой мензуркой, полную сводку отступлений от введенных им, Энсоном, правил абсолютной безопасности и порядка. И все это сопровождалось язвительными и чрезвычайно обидными комментариями Энсона по адресу каждого.