Гарри Кемельман - В понедельник рабби сбежал Страница 9

— Я много работаю.

— Должен сказать, это на тебя похоже, Лаура. — Он кивнул на стену. — Новая картина, кажется?

— Ага. Это — Джосая Редмонд. Он делает для нас обложку. Я не купила ее — пока. Это на время. Решила сначала пожить с ней и разобраться, хочу ли я ее.

О Редмонде он слышал. Большой бабник, а работы ценятся очень высоко. Он чуть было не спросил в шутку, проводит ли она ту же политику по отношению к художнику, что и к картине, но сдержался; он знал, что у него это получится жестко и горько. Кроме того, она вполне могла позволить себе купить картину обычным путем. Как главный редактор издательства, она должна неплохо зарабатывать. Поэтому он просто кивнул и рассматривал картину в ожидании, пока она заговорит о причине, по которой хотела его видеть.

«Я должна увидеть тебя, — говорилось в письме. — Крайне важно, чтобы мы обсудили будущее Роя. Я ужасно обеспокоена…» — и так две страницы, где в каждом предложении по крайней мере одно слово было напечатано курсивом. Ее речь немного напоминала это письмо, и когда они только начали жить вместе, ему казалось это странным и привлекательным, придающим некое напряженное волнение ее словам. Позже он обнаружил, что это слегка утомляет.

— Я получила письмо от Роя, — начала она.

— О, тебе он, оказывается, пишет? — На этот раз горечь прорвалась. — Я не получал известий от него с тех пор, как он уехал в Израиль.

— Возможно, если бы ты написал ему…

— Я писал ему дважды. Я должен продолжать писать в надежде, что он не выдержит и ответит?

— Он несчастен.

— Ничего нового. Он был несчастен в колледже. Все его поколение несчастно.

— Он хочет вернуться домой.

— Так в чем дело?

— Потерять год занятий? Если он вернется сейчас домой, он не получит зачета о прохождении курса.

— Нынешних детей это не волнует. Они меняют один предмет на другой и один колледж на другой, как я меняю ботинки. А когда заканчивают, ни к чему не готовы и ни к чему не стремятся. В чем его несчастье? Что-нибудь конкретное, вроде девушки, или что-то общее, вроде положения в мире?

Лаура нервно зажгла сигарету.

— Не понимаю, как ты можешь относиться к этому так легкомысленно, это же твой сын.

— Мой сын! — взорвался он. — Я породил его, надеюсь, но не знаю, какое отношение имел к нему после этого.

— Дэниел Стедман, ты знаешь, что я советовалась с тобой по поводу каждого шага в его жизни, каждой школы, в которую он ходил, каждого…

— Ладно, ладно, давай не будем начинать все сначала. Чего ты от меня хочешь?

— Напиши ему, прикажи остаться до конца года и пригрози, что в противном случае сократишь содержание.

— Понимаю. Я должен притвориться суровым.

— За дисциплину отвечает отец, — натянуто сказала она.

— Он сразу станет счастливым?

— По крайней мере, это может удержать его от каких-нибудь глупостей.

— Я сделаю лучше, — сказал он, поднимаясь с кресла. — Я поеду и повидаюсь с ним.

— Не можешь же ты вот так подняться и отправиться на другой ко… — Тут она увидела, что он улыбается. — О, ты в Израиль и собирался?

Он кивнул.

— Это книга об израильском общественном мнении.

— Когда ты летишь?

— Завтра. У меня швейцарские авиалинии на Цюрих.

— Не Эль-Аль? Говорят, это безопаснее, они очень осторожны.

— И намного больше народу. Полет длинный, я хочу разбить его. В Цюрихе я смогу ненадолго остановиться, — сказал он как можно небрежнее.

— Цюрих? — Она бросила на него быстрый взгляд. — Ты ни во что не впутался, а?

— Впутался? — засмеялся он. — Что ты имеешь в виду — впутался?

— Я все еще волнуюсь за тебя, Дэн, — просто ответила она.

Он пожал плечами с легким раздражением.

— Ничего особенного. Оттуда я лечу прямо в Израиль.

Глава VIII

Из офиса отдела социальной службы на пятом этаже больницы Гитель Шлоссберг видела крыши значительной части Тель-Авива, на каждой из которых под углом в сорок пять градусов были установлены панели из черного стекла, улавливающие солнечное тепло для подогрева воды. Высокое здание закрывало вид на море, но она знала, что оно там, и иногда ей казалось, что сквозь шум уличного движения она слышит прибой. Она любила вид из своего окна, как любила ездить на работу по узким, заполненным людьми улицам, между рядами домов с грязной и осыпающейся штукатуркой — не потому, что это красиво, а потому что виден был прогресс.

Она прожила в этом городе большую часть своей взрослой жизни и помнила время, когда большие промежутки между домами были садами, но предпочитала видеть его тесным и людным, расширяющимся во все стороны, использующим каждый клочок скудной земли. Значит, все больше и больше людей приезжает жить, работать и делать город процветающим и сильным. И, покачиваясь в кресле за чтением письма от Мириам, она мечтала: племянница приезжает с семьей — в гости, конечно, но если убедить ее остаться…

Коллеги обвиняли Гитель Шлоссберг в непрофессионализме. Ее подход был чисто прагматическим. Например, если клиента надо было устроить на работу, она могла вежливо пошантажировать потенциального нанимателя. Сама она не получала никакой выгоды, и совесть ее была чиста. В национальной игре протекции она была старым специалистом. Само собой, в ее отчеты это не попадало — они были в лучшем случае поверхностными, поскольку она считала их досадной помехой, придуманной дирекцией агентства для демонстрации своей власти. По-настоящему важную информацию о клиентах она хранила в высокоэффективном досье своей памяти.

Все это раздражало ее молодых коллег, настроенных на объективный, профессиональный и настолько научный, насколько позволяла дисциплина, подход. Зато старые кадры, знавшие ее, когда она была членом Хаганы[19] в дни британской оккупации, и помнившие ее многочисленные успехи в добывании продовольствия, медикаментов и даже оружия и боеприпасов у британских солдат, были преданы ей и прощали самые возмутительные нарушения стандартной процедуры.

Ее мужа убили во время террора, предшествовавшего Войне за независимость, и она осталась с младенцем на руках. Естественно было бы отказаться от работы в подполье, но Гитель выбрала другое: чтобы утопить горе, она бросилась в работу по защите Иерусалима, где в то время жила. Даже ее сын участвовал в борьбе: много раз она с сообщениями или лекарствами пересекала границу, установленную британцами вокруг еврейского квартала, с малышом на руках. Мать с ребенком охрана пропускала беспрепятственно.

Не будучи религиозной, она тайно верила старой идишской пословице, гласящей, что для каждого горшка найдется крышка, что у каждой проблемы, поставленной перед ней Господом, есть парная проблема, обеспечивающая решение обеих. В молодости многие мужчины проблему своей холостяцкой жизни пытались представить как парную проблеме ее вдовства, надеясь, что брак решит обе. Но эту проблему она отказалась решать. Она осталась одинокой, преданной памяти мужа, и была своему ребенку и отцом, и матерью.

Крошечная, чуть выше пяти футов, с копной не слишком причесанных седых волос, заколотых на макушке шпилькой, которую она время от времени поправляла, чтобы они не рассыпались, она была генератором энергии. Закончив читать письмо Мириам, она тут же взяла трубку и начала названивать по агентствам недвижимости. Никаких записок на память: что должно быть сделано, должно быть сделано немедленно.

— Шимшон? Это Гитель.

Нет нужды объяснять, какая Гитель, при том, что это обычное имя в Израиле.

Осторожный ответ Шимшона: «Шалом, Гитель». — Звонки от Гитель часто означали долгие поиски жилья для кого-нибудь из ее нищих клиентов, при этом само собой предполагалось, что его комиссионные будут минимальными.

— У меня совершенно особая проблема, Шимшон, поэтому в первую очередь я звоню лучшему…

— Меблированная квартира в это время года, Гитель? И всего на три месяца? Я поищу, конечно, но это будет непросто. Сейчас у меня в наличии ничего нет.

Затем она позвонила Меиру, затем Итамару, затем Шмуэлю, объясняя каждому, почему она звонит ему первому. Наконец, она позвонила Хае — к женщине нужен был немного другой подход.

— Я звоню именно тебе, Хая, потому что это особая проблема, и понять ее по-настоящему может только женщина. Понимаешь, дочь моей родной сестры…

И Хая четко обозначила трудности, на которые другие только намекали.

— Послушай, Гитель, посмотри на вещи реально. Меблированную квартиру, какую хочешь ты, всегда нелегко снять, а в это время года практически невозможно. И хочешь ты ее в Тальбие или Рехавии. Университетские ученые и врачи, которые едут на работу за границу, уже заключили договора. В августе я могла бы предложить тебе полдюжины на выбор, но ты говоришь, что они приедут в январе. Кто в это время года сдает квартиру? Я арендовала одну на прошлой неделе, но на весь год. А сумма, которую они могут заплатить, — об этом не может быть и речи. Я советую поискать место в какой-нибудь гостинице Старого Города или в одном из монастырей, которые принимают паломников. Конечно, если я что-нибудь услышу…