Жорж Сименон - Семь крестиков в записной книжке инспектора Лекера Страница 9

- Жестянка...

- Совершенно верно... Жестянка, которая позволит полиции вас опознать. На жестянке есть ваше имя?

- Я нацарапал его перочинным ножом.

- Вот видите! Ваш сын полагал, что вы явитесь домой в обычное время, иными словами, между семью и восемью часами. Он не знал, удастся ли ему его затея. При всех обстоятельствах он предпочитал не возвращаться домой. Речь шла о том, чтобы уберечь вас от опасности.

- Вот почему он написал мне записку!

- Он вспомнил о дядюшке Гедеоне. Написал вам, что тот приезжает с Аустерлицкого вокзала. Он знал, что вы все равно пойдете, если даже никакого дядюшки Гедеона не существует. Записка не могла вас ни в чем уличить...

- Ему только десять с половиной лет! - возразил отец.

- А вы думаете, что десятилетний мальчишка знает о таких вещах меньше, чем вы?!

Он читает детективные романы?

- Да...

- Как знать, может, он так хотел иметь приемник не столько для того, чтобы слушать музыку и театральные передачи, сколько для того, чтобы следить за всеми такими историями...

- Вот именно.

- Прежде всего надо было убрать уличающую вас жестянку. Он отлично знал двор. Он не раз там играл.

- Конечно. Раньше он целыми днями торчал во дворе вместе с дочкой нашей консьержки.

- Значит, он знал, что можно воспользоваться водосточной трубой. Может быть, он уже пробовал по ней взбираться.

- Ну, а дальше? - с удивительным хладнокровием спросил Оливье. Предположим, он забрал жестянку, вышел из дому моей тещи; входная дверь открывается изнутри, и нет необходимости вызывать консьержку. Вы говорите, что было, вероятно, начало седьмого.

- Понимаю, - пробурчал комиссар. - Даже если бы он не спешил, ему понадобилось бы куда меньше двух часов, чтоб добраться до Аустерлицкого вокзала, где он назначил вам свидание. Но он туда не пошел.

Не прислушиваясь ко всем этим предположениям, второй Лекер, вставив вилку в гнездо, вздохнул:

- По-прежнему ничего, старина? И ему ответили с Северного вокзала:

- Мы опросили уже около двадцати человек, сопровождавших детей, но никто из этих ребят не соответствует указанным приметам.

- Ты хочешь сказать?..

- Я хочу сказать, что твой сын идет по следу убийцы или убийца идет по следу твоего сына. Один идет за другим - не знаю, кто за кем, - и они не собираются расставаться. Скажите, господин комиссар, было ли объявлено вознаграждение за поимку убийцы?

- Большая сумма, после третьего убийства. Она была утроена на прошлой неделе. Об этом было напечатано в газетах.

- Тогда, - сказал Андрэ Лекер, - возможно, не за Бибом идут, а он сам идет за кем-то. Только в этом случае...

Было двенадцать часов, прошло уже четыре часа, как ребенок не подавал никаких признаков жизни, если исключить, что воришка, утащивший два апельсина на улице Мобеж, был Бибом.

ГЛАВА IV

Может быть, в конце концов пришел и его день? Андрэ Лекер где-то читал, что для каждого человека, каким бы незаметным он ни был, каким бы неудачником его ни считали, может наступить заветный час, когда ему суждено заявить миру о себе.

Он никогда не был высокого мнения ни о себе, ни о своих возможностях. Когда у него спрашивали, почему он избрал такую однообразную сидячую работу вместо того, чтобы, к примеру, работать в опергруппе по расследованию убийств, он отвечал:

- Я лентяй!

А иногда добавлял:

- А может, я боюсь стрельбы? Это была неправда. Но он знал, что он тугодум.

Конечно, апельсины мог стащить любой мальчишка. Но любой мальчишка вряд ли стал бы разбивать одно за другим семь сигнальных стекол. Лекер снова принялся разглядывать свои семь крестиков. Он никогда не считал себя умнее брата, но зато у него было куда больше терпения и настойчивости.

- Я уверен, - сказал он, - что жестянку из-под бутербродов найдут в Сене недалеко от моста Мирабо.

Шаги на лестнице. В обычные дни этому не придали бы никакого значения. Но в это рождественское утро помимо воли все настораживало.

Это был полицейский из моторизованной бригады, который привез носовой платок со следами крови, найденный у седьмой сигнальной тумбы. Его показали отцу.

- Да, это платок Биба.

- Следовательно, за ним кто-то идет по пятам, - заключил комиссар. Если бы за ним не шли, если бы у него было время, он бы не стал зря бить стекла. Он бы что-то сказал.

- Простите, - вмешался Оливье, единственный, кто еще ничего не понял. Кто за ним идет? И почему он должен звать на помощь полицию?

Никто не мог решиться объяснить ему суть дела, открыть глаза на истину. Эту миссию взял на себя его брат.

- Потому что, спускаясь к старухе Файе, он был уверен, что убийца ты, но, выходя из дома, он больше так не думал. Он знал.

- Что он знал?

- Он знал кто! Теперь ты понимаешь? Он обнаружил что-то такое, чего не знаем мы и что пытаемся узнать вот уже сколько часов. Только ему не дают возможности сообщить об этом нам.

Учеба в школе давалась ему с трудом. Экзамены на полицейский чин, которые другие сдавали шутя, ему стоили больших усилий.

Может быть, он потому и не женился, что слишком хорошо знал себя. Вполне возможно. Ему казалось, что какую бы женщину он ни выбрал, она окажется выше его и он в конце концов попадет к ней под каблук.

Но сейчас он думал не об этом. Он даже, быть может, и не предполагал, что пробил его час, если это вообще было возможно. На смену утренней бригаде явилась следующая - отдохнувшие, принаряженные люди, успевшие отпраздновать рождество в семье, принесли с собой сюда легкий запах пирогов и вина.

Старина Бедо занял свое место у коммутатора, но Лекер не ушел и только сказал:

- Я побуду еще немного.

Комиссар Сайяр отправился перекусить в бистро "Дофин", что в двух шагах от префектуры, распорядившись, чтобы его тотчас же позвали, если будут какие-нибудь известия. Жанвье вернулся на Набережную Орфевр и составлял там рапорт.

Лекер не собирался идти домой. Спать ему вовсе не хотелось. Ему уже довелось однажды провести тридцать шесть часов на посту во времена беспорядков на площади Согласия. В другой раз, во время всеобщей забастовки, работники префектуры не выходили из бюро четыре дня и четыре ночи.

Самым нетерпеливым был его брат.

- Я пойду искать Биба, - заявил он.

- Куда?

- Не знаю. К Северному вокзалу.

- А если это не он стащил апельсины? Если он совсем в другом месте? Если через несколько минут или через час мы получим о нем сведения?

Оливье усадили в углу на стул, ибо он категорически отказался поспать. Веки у него были красные от усталости и возбуждения, он хрустел пальцами, как ребенок, которого за что-нибудь распекают.

Андрэ Лекер, приученный к дисциплине, попытался хоть немножко отдохнуть. Рядом с большим залом имелась комнатенка с умывальником, двумя раскладушками и вешалкой; здесь в часы затишья иногда дремали ночные дежурные.

Лекер закрыл глаза. Потом рука его нащупала в кармане записную книжку, которая всегда была при нем; он извлек ее и, вытянувшись на спине, стал листать.

Ничего, кроме крестиков, в ней не было, - сплошные колонки крестиков, которые он годами заносил в книжку, хотя не обязан был это делать и даже не знал, зачем и когда ему они понадобятся.

Некоторые люди ведут дневники, некоторые записывают свои расходы или проигрыши в бридж. Эти же крестики, стоявшие в узких разграфленных колонках, отражали ночную жизнь Парижа.

- Хочешь кофе, Лекер?

- Спасибо.

Но так как в этой комнатенке он чувствовал себя оторванным от жизни большой комнаты и ему не было видно карты с лампочками, он перетащил туда свою раскладушку, выпил кофе и до тех пор занимался изучением крестиков в своей записной книжке, пока не закрыл глаза. Иногда из-под полуприкрытых век он поглядывал на своего брата, сидевшего на стуле с опущенными плечами и поникшей головой. Лишь судорожное похрустывание его длинных бледных пальцев напоминало о мучительной драме, разыгравшейся в его душе.

Теперь уже сотни полицейских не только в Париже, но и в пригородах получили приметы ребенка. Время от времени появлялась надежда, звонили из какого-нибудь комиссариата, но оказывалось, что речь идет либо о девочке, либо о мальчике, то слишком маленьком, то, наоборот, слишком большом.

Лекер опять закрыл глаза, потом вдруг открыл их, словно со сна, взглянул на часы и поискал взглядом комиссара.

- Сайяр еще не возвращался?

- Он, вероятно, пошел на Набережную Орфевр. Оливье с удивлением посмотрел на брата, осматривавшего комнату, а тот ничего не замечал, даже не видел, что солнце вдруг пробило бледную завесу облаков, и Париж в этот рождественский послеобеденный час казался светлым, почти весенним.

Он прислушивался только к шагам на лестнице.

- Ты бы пошел и купил бутерброды, - сказал он брату.

- С чем?

- С колбасой. Что найдешь. Все равно. Хотя его грызла тревога, Оливье, бросив напоследок взгляд на карту с лампочками, вышел из комнаты с чувством облегчения - хоть немного побудет на свежем воздухе.