Сэм Борн - Последний завет Страница 9

— Я равнодушна к спорту.

Он несколько секунд молча смотрел на нее, а потом в глазах его будто что-то переключилось и он заговорил уже другим тоном. «Сменил тактику…» — машинально отметила про себя Мэгги.

— Мэгги, вы переговорщик от Бога. Это ваше призвание. Вы рождены были для того, чтобы разгонять бури и даровать людям покой. Вы — одна из лучших в своем деле. И я знаю, что вы горячо любите свою работу. Я дарю вам бриллиантовый шанс вернуться к тому, что вы любите больше всего и умеете лучше других.

Мэгги вспомнила кадры, виденные сегодня утром по телевизору. И поймала себя на чувстве… зависти. Она завидовала тем, кто организовал эти переговоры в Иерусалиме, кто подготовил их и теперь работал на них. Этим людям есть чем гордиться. Они выполняют грандиозную задачу, и у них пока получается. Это очень хитрая, тяжелейшая работа, требующая истинного искусства. Так умелый рыбак вываживает крупную рыбку, точно зная, когда нужно дернуть, а когда ослабить, до какой степени его удочка может гнуться и когда она может переломиться… Воистину искусство.

Бонхэм, довольный тем, что увидел на ее лице, хмыкнул.

— Знаю, вас мучает ностальгия. Мое предложение — это именно то, чего вам так сильно недостает сейчас… в вашей новой, замечательной жизни. Нет, никто не спорит, мирить родственников, которые готовы задушить друг друга, — это тоже достойный труд. Требует внимания и сноровки. Но что это в сравнении с тем, что предлагаю я? Что это в сравнении с тем, что было у вас в Дейтоне, Женеве и Белграде? А ведь вы лучше меня знаете, что на разрешении семейных конфликтов вы никогда даже близко не испытаете эмоций, сравнимых с теми! Ну, я не прав, скажете?

Мэгги едва удержалась от того, чтобы не согласиться с ним. Он говорил с ней правильными словами. Именно теми, которые могли иметь эффект. Насупившись, Мэгги отошла к окну.

— Вы равнодушны к спорту, но это не спорт. Вы цените адреналин, вы честолюбивы, но в конечном итоге не это вами движет. Это мне тоже известно. Главное — мир. Вот единственная и великая цель, ради которой стоит пахать, отдавая всего себя. Таких, как вы, немного. К счастью, вы одна из лучших. Вы способны даровать этой земле мир. И вы лучше меня знаете, что с ней будет в противном случае.

«Да, черт возьми, в противном случае будет еще одна „большая ошибка“…»

— Трудно найти цель более достойную, чем эта, Мэгги. Тысячи и тысячи израильтян и палестинцев погибли за годы противостояния. Мы отлично знаем из истории, что вырезались целые деревни, велись кровопролитные войны… И мы свидетели этой бойни с самого нашего рождения. И родители наши тоже. Если сейчас нас постигнет неудача, наши дети будут свидетелями бойни, и дети наших детей… Через тридцать, через пятьдесят лет можно будет включить телевизор и увидеть то же самое, что мы видим сейчас, — трупы палестинских детей на игровых площадках и разорванные в клочья взрывчаткой тела евреев в городских летних кафе.

— Вы в самом деле думаете, что вам по силам положить этому конец?

— Мне? О нет. Вам — пожалуй.

— Не верю я больше этим сказочкам.

— Да бросьте. Вы не могли всего за год растерять былую уверенность.

— Только не думайте, будто я забыла о том, что на свете продолжают погибать люди. Я не слепая и не глухая. И отлично знаю, как вся наша несчастная планета по-прежнему содрогается от насилия и истекает кровью. Но я наконец-то поняла, что не в силах ничего с этим поделать. А тогда какой смысл ввязываться?

— Вы утратили веру в себя, но это поправимо. Главное, что в вас верит Белый дом.

— Вот пусть Белый дом и займется решением проблем.

Бонхэм откинулся на спинку диванчика, пристально разглядывая — будто добычу — свою собеседницу. После довольно долгой паузы он небрежно бросил:

— Это все из-за того… э-э… случая, не так ли?

Мэгги вперила яростный взгляд в окно, сдерживая слезы.

— Послушайте, Мэгги. Я знаю, что тогда стряслось. Вы… как бы это сказать помягче, наломали дров. Но тот случай был единичным в вашем до того абсолютно безупречном послужном списке. А кто прошлое помянет, тому сами знаете… Вы вынесли себе приговор и уже отмотали срок. Во всяком случае, так полагают в Белом доме. Кому будет польза от того, что вы останетесь в этой добровольной ссылке навечно? А как же люди, чьи жизни вы могли бы спасти? Мэгги, я вам серьезно и со всей ответственностью заявляю: пора возвращаться на боевой пост.

— Вы хотите сказать, что я… прощена?

— Я сказал, что пора возвращаться. Но если вам так уж хочется это услышать — да, вы прощены.

Мэгги оглянулась на него:

— А если я сама себя не простила?

— Не переживайте. Грехи хороши тем, что искупаются. Считайте это вашим лучшим шансом.

— Не все так просто…

— Верно. Вы не вернете жизнь тем людям, которые тогда погибли. При всем желании. Они погибли из-за вас. И вы будете помнить об этом. Но есть люди, которых еще только ждет печальная участь. Они приговорены. Но вы способны отменить приговор. Разве это не достойный повод для того, чтобы вернуться к работе? Разве вы сможете в такой ситуации умыть руки и отвернуться?

Мэгги вдруг вспомнила, что обещала Эдварду больше не лезть в «горячие точки». Ей захотелось сказать это, но она промолчала.

— Вам выбирать, Мэгги. Если вас действительно ничто больше не волнует, кроме вашей новой жизни и отношений…

«Поганец… он ведь слышал, как мы ссорились с Эдвардом в кухне».

— …тогда, конечно, я ничего не могу поделать. Но если вы по-настоящему соскучились по работе, если не можете равнодушно наблюдать за тем, как два народа изничтожают друг друга, если хотите помешать им это делать — у вас есть такая возможность.

— Скажите… — Ей вдруг пришла в голову одна мысль. — А почему вы сразу заявились ко мне домой? Зачем изображали из себя моего клиента?

— Я разве изображал?

— Ну хорошо, допустим. Но все равно…

— Сначала я пытался звонить, но вы не отвечали на звонки, хотя, если мне не изменяет память, я оставил на вашем автоответчике три почти идентичных сообщения.

— Вы звонили?

— Да, вчера.

— Это довольно странно…

Мэгги готова была поклясться, что сегодня утром на автоответчике не было ни одного сообщения.

— Мне кажется, я понимаю. Возможно, кто-то проверил телефон до вас. И решил… не беспокоить вас по пустякам.

«Эдвард!»

Джуд вдруг поднялся и кивнул на журнальный столик, где оставил большой коричневый конверт:

— Билеты и материалы по делу. Рейс до Тель-Авива — через несколько часов. Вам выбирать, Мэгги. Счастливо.

ГЛАВА 4

Иерусалим, суббота, 23:10

Совещания среди ночи не были редкостью для этого кабинета. Бен-Гурион вершил здесь судьбы страны в пятидесятых, Голда Мейр — спустя два десятка лет. Особенно памятными были ночные посиделки после египетской агрессии в «Судный день» в 1973 году. Современники утверждали, что Голда вообще не любила спать. Эта небольшая комната, в которой доминировало кресло с высокой спинкой — трон премьера, — могла бы многое порассказать! Письменный стол, два угловых дивана для ближайших сподвижников главы государства — вся обстановка располагала к длительным разговорам при закрытых дверях. Ицхак Рабин предпочитал одиночество, но и он часто оставался в этом кабинете на ночь. На столе до сих пор красовалась его чернильница. Он чуть не каждый день лично писал письма родителям своих погибших солдат, изводя на это литры чернил и килограммы бумаги.

Вместе с Рабином из этого кабинета исчезли и пепельницы. Новый премьер не страдал от табачной зависимости, но у него была своя коронная прихоть — он грыз семечки. Обыкновенные семечки, без каковых не представляют себе жизни водители-дальнобойщики и рыночные торговцы.

Премьер кивнул руководителю службы безопасности «Шин-Бет», давая ему слово.

— Господин премьер-министр, убитым был хорошо всем известный Шимон Гутман. Писатель, ученый, активист праворадикального движения, наконец, просто семидесятилетний старик. Предварительная информация о том, что он был вооружен, не подтверждается. Никакого оружия с собой у него не было. Причина смерти — выстрел в голову. Хватило одной пули.

Премьер поморщился и щелкнул очередной семечкой.

— Как известно, в момент наступления смерти Шимон Гутман сжимал в руке записку, адресованную, очевидно, вам. Наши эксперты просят день-другой на то, чтобы узнать, что в ней было написано, — она вся забрызгана кровью и серым веществом…

Премьер-министр жестом приказал ему замолчать. Глава «Шин-Бет» прервал чтение своего конспекта. Заместитель премьера сосредоточенно разглядывал носки своих ботинок. Министры обороны и иностранных дел настороженно приглядывались к своему патрону, пытаясь угадать его реакцию на услышанное. Высказываться лично никто из них не хотел. Во всяком случае, первым.