Андреа Камиллери - Похититель школьных завтраков Страница 9

Клементина Вазиле Коццо оказалась хорошо одетой дамой лет шестидесяти. Она сидела в инвалидном кресле. Квартира сверкала чистотой. Сама она устроилась у завешанного окна, а комиссару предложила расположиться на стуле напротив.

– Я вдова, – начала она, – но благодаря моему сыну Джулио ни в чем не нуждаюсь. Работала учительницей начальных классов, теперь на пенсии. Сын нанял горничную, которая заботится обо мне и о доме. Она приходит три раза в день: по утрам, в полдень и вечером, когда я ложусь спать. Невестка любит меня, как родная дочь: и она, и Джулио навещают меня по крайней мере раз в день. Если не считать этой беды, которая стряслась со мной шесть лет назад, мне не на что жаловаться. Я слушаю радио, смотрю телевизор, но в основном читаю. Видите? – она указала на набитые книгами полки.

Синьора (теперь уже ясно, что не синьорина), когда же вы изволите перейти к сути дела?

– Я говорю вам все это, чтобы вы не приняли меня за одну из тех старух, которые от нечего делать за всеми подглядывают. Но бывает, видишь то, чего и знать не хотелось бы.

На прикрепленной к ручке кресла подставке зазвонил радиотелефон.

– Джулио? Да, комиссар у меня. Нет, мне ничего не надо. До скорого.

Она посмотрела на Монтальбано с улыбкой:

– Джулио был против нашей встречи. Он не хотел, чтобы я вмешивалась в дела, которые, по его мнению, меня не касаются. Десятилетиями приличные люди в наших краях твердили, что мафия их не касается, это не их дело. Но я-то своих учеников всегда учила, что жить по принципу «не трогай других, и тебя не тронут» – худший из смертных грехов. И что же, теперь, когда пришел мой черед рассказать, что я видела, – я отступлюсь?

Она замолчала, переводя дыхание. Синьора Клементина Вазиле Коццо все больше нравилась Монтальбано.

– Вы должны меня извинить, я отклоняюсь от темы. Сорок лет, что проработала учительницей, я только и делала, что говорила. Это вошло у меня в привычку. Поднимитесь, пожалуйста.

Монтальбано повиновался, как примерный школьник.

– Встаньте у меня за спиной и наклонитесь до уровня моей головы.

Когда комиссар оказался так близко, что она почти говорила ему на ухо, синьора подняла оконную штору.

Они словно очутились в конторе синьора Лапекоры, муслиновые занавески на окне были совершенно прозрачными и ничего не скрывали. Галло и Галлуццо ели хлебцы, вернее, разломанный пополам калач. На столе стояла полупустая бутылка вина и два бумажных стаканчика. Окно синьоры Клементины было расположено чуть выше окна конторы, и под таким углом все, что там находилось, почему-то казалось больше, чем на самом деле.

– Зимой, когда горит свет, видно еще лучше, – сказала синьора, опуская штору.

Монтальбано снова сел на стул.

– Так что же вы видели, синьора?

Клементина Вазиле Коццо все ему рассказала.

Когда рассказ подошел к концу и комиссар прощался с хозяйкой, он услышал, как хлопнула входная дверь.

– Горничная пришла, – сказала синьора Клементина.

Вошла коренастая девица лет двадцати. Она хмуро оглядела чужака и подозрительно спросила:

– Все в порядке?

– Да, все.

Девушку это не убедило, но она сказала, что пойдет на кухню поставить воду, и вышла из комнаты.

– Что ж, синьора, благодарю вас, и… – начал комиссар, вставая.

– Почему бы вам не остаться пообедать со мной?

У Монтальбано свело желудок. Синьора Клементина милая и замечательная, но питается, наверное, манной кашей и вареной картошкой.

– У меня действительно дел невпроворот, и…

– Поверьте, Пина, моя горничная, прекрасно готовит. Сегодня на обед паста алла Норма, знаете, с жареными баклажанами и копченым творогом.

– Господи Иисусе! – Монтальбано снова сел.

– А на второе – тушеное мясо.

– Господи! – повторил он.

– Почему вы так удивлены?

– Не слишком ли это тяжелая для вас пища?

– У меня желудок не как у двадцатилетней девчонки, которая целый день может прожить на половинке яблока и морковном соке. Может быть, вы разделяете мнение моего сына Джулио?

– К сожалению, я не знаком с его мнением.

– Он говорит, что в моем возрасте не следует так питаться. Считает, что это даже неприлично. Будь его воля, он кормил бы меня одними кашками. Так что, остаетесь?

– Остаюсь, – решительно ответил комиссар.

Монтальбано пересек улицу, перескочил через три ступеньки и позвонил в дверь конторы. Открыл Галло.

– Я сменил Галлуццо, – объяснил он. И добавил: – Доктор, вы из комиссариата?

– Нет, а что?

– Фацио звонил, спрашивал, не видали ли мы вас. Он вас ищет. Хочет сообщить что-то важное.

Комиссар бросился к телефону.

– Комиссар, я вас искал, потому что тут, кажется, важная новость. Помните, вы вчера велели разослать телефонограмму, что разыскивается эта Карима? Ну вот, полчаса назад мне позвонил доктор Манкузо делла Страньери из Монтелузы. Говорит, ему совершенно случайно удалось узнать, где она живет.

– Говори.

– Она живет в Вилласете, на улице Гарибальди, семьдесят.

– Уже выхожу, и едем туда.

В дверях комиссариата его остановил хорошо одетый мужчина лет сорока:

– Вы доктор Монтальбано?

– Да, но у меня нет времени.

– Я жду уже два часа. Ваши коллеги не знали, придете вы или нет. Я Антонио Лапекора.

– Сын? Врач?

– Да.

– Мои соболезнования. Заходите. Но у нас только пять минут.

Навстречу им вышел Фацио:

– Машина готова.

– Выезжаем через пять минут. Мне надо поговорить с этим синьором.

Они вошли в кабинет, комиссар предложил врачу стул, сам сел за письменный стол.

– Я вас слушаю.

– Видите ли, комиссар, вот уже около пятнадцати лет я живу и работаю в Валледольмо. Я педиатр. В Валледольмо я и женился. Понятно, что со временем мои отношения с родителями стали менее близкими. К тому же они никогда и не были особенно доверительными. Конечно, мы вместе отмечали церковные праздники и созванивались раз в две недели. Поэтому я очень удивился, когда в начале сентября получил от папы письмо. Вот оно.

Он засунул руку в сумку, вытащил письмо и протянул его комиссару.

Дорогой Нино, я знаю, что это письмо тебя удивит. Я старался, чтобы ты ничего не узнал о переделке, в которую я попал: сейчас она угрожает обернуться для меня настоящей бедой. Но теперь я понимаю, что так не может продолжаться. Приезжай немедленно. И ничего не говори маме. Целую. Папа.

– И что вы сделали?

– Ну, понимаете, через два дня я должен был лететь в Нью-Йорк… Меня не было месяц. Когда я вернулся, сразу позвонил папе, спросил, нужен ли еще ему, и он сказал, что нет. Потом мы виделись, но он не упоминал об этом.

– У вас есть идеи по поводу той опасной передряги, в которую попал ваш отец?

– Тогда я подумал, что он решил снова открыть свою фирму, хотя я был категорически против. Мы даже повздорили. К тому же мама мне рассказала о папиной связи с какой-то женщиной, которая стоила ему слишком дорого…

– Постойте. То есть вы были уверены, что помощь, которой просил ваш отец, заключалась в деньгах. Вы думаете, он хотел просто одолжить у вас?

– Если честно, то да.

– И вы не вмешались, несмотря на тревожный тон письма?

– Ну, видите ли…

– Вы хорошо зарабатываете, доктор?

– Не жалуюсь.

– Удовлетворите мое любопытство: зачем вы показали мне письмо?

– Потому что в свете папиного убийства я иначе взглянул на события. Письмо может быть полезным в расследовании.

– Нет, вряд ли. Возьмите его и бережно храните. У вас есть дети, доктор?

– Да, сын Калоджерино, ему четыре года.

– Желаю вам никогда не нуждаться в его помощи.

– Почему? – Антонио Лапекора был сбит с толку.

– Потому что если яблоко от яблони не далеко падает, то на вас наплюют.

– Да что вы себе позволяете?

– Даю вам десять секунд, и если не исчезнете – я найду повод вас арестовать.

Доктор скрылся в такой спешке, что опрокинул стул, на котором сидел.

Аурелио Лапекора в отчаянии просил помощи у собственного сына, а тот предпочел улететь от него за океан.

Еще тридцать лет назад Вилласета состояла из пары десятков домов, даже лачуг, по десять с каждой стороны муниципальной дороги Вигата-Монтелуза. Во времена экономического бума и строительной лихорадки (на которой, кажется, стоит наше государство; надо бы и в конституции записать: «Италия – республика, основанная на строительных работах»), пришла дорожная белая горячка, отчего в Вилласете ныне пересекаются три шоссе и одна скоростная автомагистраль, а также находится так называемая «развязка» двух провинциальных дорог и трех дорог между провинциями. На некоторых из них неосторожного путешественника поджидает сюрприз: после нескольких километров живописного пути мимо выкрашенных в красный цвет заграждений, означающих, что здесь были убиты судьи, следователи, полицейские, финансисты и даже тюремные охранники, турист оказывается на склоне холма, настолько пустынного, что вряд ли на него когда-нибудь ступала нога человека. Другие дороги обрываются на берегу моря, упираясь в полоску белого мелкого песка. И насколько видно глазу – ни одного дома и ни одного корабля на горизонте, что неминуемо приводит к развитию у заезжего путешественника синдрома Робинзона.