Максимилиан Кравков - Ассирийская рукопись Страница 9

— Срыв его работы, понимаете сами, это срыв золотой программы. Придравшись к случаю, он недодаст государству металла, а виновником выставит вас...

— Мошеннику не поверят.

— Раньше попробуйте доказать. А он, несомненно, всю эту историю объяснит как кражу, совершенную вами в собственных интересах!.. Только горячиться не стоит, — удерживает он мое порывистое движение и добро смотрит поверх очков. — У вас в Ленинграде знакомые есть?..

— Ни души!

— Тогда я дам вам письмо к приятелю моему, доктору Корневу. Он очень хороший человек и во многом вам сможет помочь. Про меня расскажете... Разве в тамошний трест вам зайти? Попробуйте — вдруг рудаковские материалы найдете? Тогда сообщите, мы все оформим... Кстати, этот Максаков тоже интересовался ленинградским трестом...

На прощание этот добрый человек с серебряной головою крепко жмет мне руку..

Я бегу на вокзал...

Глава вторая

— Сказано вам, никаких Рудаковых здесь нет! Дом этот куплен машинотрестом, и живут в нем только наши сотрудники!

С этими словами человек в полушубке звонко захлопывает передо мною дверь...

Я спускаюсь по лестнице медленными шагами... Все еще не верится. Нет — и все! Уж слишком просто. Стоило ли приезжать, чтобы пламенное мое устремление, прочертившее тысячи километров пути, тупо расплюснулось о захлопнутую дверь!

Впереди пустота широкой и снежной улицы с одинокими пешеходами... Рассматривать город у меня нет желания.

Сегодня утром, при выходе из вагона, я думал о том, что могу не найти Рудаковых. И эта мысль ударила по нервам настоящим страхом. Именно сегодня, когда я стоял у начала! Раньше думалось об этом много проще.

Теперь для меня перестали звучать даже самые ощущения новизны Ленинграда.

И надо же, чтобы главный опорный мой пункт — рудаковский адрес — первым же лопнул, как мыльный пузырь!

Но нет! У меня остаются еще две зацепки. Я не сдамся без боя!..

Я направляюсь к первой зацепке — в адресный стол. По дороге льнут ко мне впечатления. Только дразнят сейчас и мешают. Тревога моя растет.

В людном и грязном зале адресного стола меня удивляют барабаны за барьером. Они набиты карточками бесконечных горожан. Весь город собран сюда — отвлеченный, спрессованный в пачки, статистически обработанный город.

С волнением я заполняю бланк. Жду. Барабаны кажутся колесами лотереи, а себя я начинаю чувствовать рискнувшим на большую ставку игроком... Как много могу я выиграть! Улыбнется мне фарт, и опять я счастливый путник в страну чудес!..

Проходит пятнадцать минут... Я проиграл. На бланке отметка, что Рудаковы в Ленинграде не числятся.

Что же мне делать? Спорить, но с кем?..

Я смотрю на часы. Служебное время еще не вышло. Отправляюсь в последний поход, искать последнюю зацепку. Иду в трест.

По мрачной, затоптанной лестнице поднимаюсь я к освещенной площадке. Рядом с дверью висит доска, на ней — расписание комнат.

На минуту задумываюсь — куда идти? Выбираю № 16. Это плановый отдел. Там я подхожу к горбатенькому человечку, еле видному из-за зеленой конторки.

Горбатенький пишет, высовывая кончик языка. На желтом лице его недовольная гримаса.

— Нет ли у вас в архиве каких-нибудь материалов по приискам бывшего золотопромышленника Рудакова? — робко спрашиваю я.

— Я же вчера вам сказал, что нет! — раздраженно отрезает горбатый, даже не взглянув на меня.

— Это ошибка. Я приехал только сегодня утром...

Горбатый вскидывает голову и смотрит на меня подозрительно. Потом он слезает с табуретки и быстро ковыляет к двери.

— Подождите немного, я справлюсь...

Во мне опять оживает тепло надежды, и в окна начинает заглядывать Ленинград.

Горбуна мне приходится ждать очень долго. Возвращается он в сопровождении какого-то рыжего человека, который сразу задает мне вопрос:

— Как ваша фамилия, товарищ?

Когда дело идет о документах по золотой промышленности, такой вопрос уместен, поэтому я доверчиво называю свою фамилию.

Записав ее в блокнот, рыжий убедительно говорит:

— В архиве что-то, как будто, есть. Мы попросим вас еще подождать...

Я, конечно, соглашаюсь и с благодарностью смотрю ему вслед. И вдруг цепенею... Когда рыжий выходит в коридор, перед дверью мелькает знакомое лицо. Он поспешно скрывается во мгле коридора. Но глаза мои фотографируют его моментально...

Максаков!.. Я и верю и не верю себе. Но это он, он!

Я растерянно озираюсь. В голове моментально рождаются мысли о недобром... Немного помедлив, я шагаю к двери.

— Куда же вы? Куда?.. — пытается остановить меня горбатый.

Он порывается даже бежать, но застревает между конторкой и табуретом.

Все острее чувствуя опасность, я волчьим, размашистым шагом прохожу коридор и выскакиваю на улицу.

Несомненно одно — я бит по всем пунктам...

В тресте меня, конечно, просто собирались схватить — по указанию Максакова. Вот была бы история! Ведь при мне был похищенный план Буринды... Однако угроза продолжает висеть надо мной. Надо что-то предпринимать.

Я решительно захожу на городскую станцию и покупаю билет на ближайший поезд в Сибирь. Он отходит через три дня.

Должно быть, я был рассеян, потому что из очереди меня окликнули: я забыл получить из кассы сдачу.

Но что же делать эти три дня?.. Ходить с отравой в душе и радоваться городу я, право, не умею! Каким тысячекратно более близким и родным мне кажется сейчас наш рабочий прииск! Я рассеянно брожу по улицам. Захотелось есть. Свертываю в первую попавшуюся общедоступную столовую.

В дверях столовой стоит человек с букетом алюминиевых ложек. Каждого входящего он наделяет этим оригинальным пропуском.

После обеда, двигаясь к выходу, я несу перед собою свой пропуск — ложку, как свечку. В дверях — заминка. Выйти хотят обязательно все сразу. Меня тискают, давят, и на улицу я еле выбираюсь.

Дома я обнаруживаю, что пуст мой карман, бумажник исчез. Там были деньги и, главное, удостоверение и справка!.. Счастье мое, что билет на поезд лежал в записной книжке. Там же оказался забытый червонец.

Сначала я негодую, но потом мне становится даже весело! Вот славное положение! Как говорится, кругом шестнадцать!..

...В Питере так же мерзнут руки, как и в моей Сибири. Особенно, когда они в худых перчатках...

Я спешу на толкучку, боюсь пропустить самый выгодный час.

Давно уже новый день. Давно один за одним обгоняют меня трамваи и поет под ними железо.

Иду вслед трамваям упрямо. По дороге рассчитываю: два этюда... Если каждый по полтора рубля, то как раз хватит ровно до того момента, когда наступит срок моего билета, то есть на два дня... Денег у меня нет. Червонец не в счет. Он неприкосновенен — удостоверения тоже нет. Есть только база, ненадежная, как сыпучий песок, — моя квартирная хозяйка.

Плачу я ей рубль в сутки за угол в душной лампадной каморке.

Сегодня я совсем другой человек. Немножечко голодный и поэтому очень изобретательный и энергичный. Главное же — прожит мерзкий вчерашний день!

Близок Обводный канал, скоро и рынок. Уже встречаются его «передовые».

Краснощекая молодуха тащит граммофонную трубу и лукаво обещает своему спутнику:

— Я как заиграю... как заиграю!

Сейчас самый важный момент. Я подтягиваюсь, обдергиваюсь, точно кулачный боец. Крепче обхватываю свои этюды и впираюсь в движущуюся людскую гусеницу.

Меня сжимает, подталкивает и тащит вперед. Пробираюсь к краю потока. Там — кисельные берега. От коробов с горячими пирожками валит густой пар. Оборванец звенит протоптанной пяткой в медный зеленый чайник.

— Эй, налетай!

Над плотной толпой повисли многоголосые разговоры. Кого же мне выбрать для первого раза?

Вон дамочка в яркой шляпе, в каракуле, роется в золоченой посуде. Посуда на скатерти, скатерть на снегу.

— Простите, — говорю я мягко и с достоинством. — Не купите ли два этюда сибирского художника?

— Нет, — не глядя отмахивается она. — Разве из этого крана течет?

Далека она от искусства!

Я толкаюсь дальше, тру коченеющие уши и мечтательно думаю о теплой пивной.

— Английский галстук! Английский! — потрясает разноцветной тряпкой худой и высокий, как жердь, дядя.

— Нет, брат, — говорю я себе, — со скромностью далеко не уедешь...

Нацеливаюсь на жирного гражданина с хорошенькой девочкой. Он любуется портретом Толстого. Решительно подхожу.

— Не, возьмете ли этюд Айвазовского? — нагло выговаривает мой язык.

— Ну... какой же это Айвазовский! — добродушно улыбается толстяк.

— Это? Нет! — быстро лавирую я. — Это натура — Ангара во время ледохода и вид Байкала. А... Айвазовский — дома!

— Красиво, папа? — говорит девочка.

— Сколько же вы за это хотите? — спрашивает толстяк.

— Четыре рубля... — лепечу я с замиранием сердца.

Веселый, чудный толстый гражданин молча достает бумажник. Ура! Теперь мне черт не брат!