Сан-Антонио - Причёсывая жирафу Страница 9

В заключение редактор газеты заметил, что в этом похищении замешан мифический Арсен Люпен Музеев, который недавно действовал во Франции.

Я лично был с ним вполне согласен.

Мисс Мугуэт после того, как прочла газету через мое плечо, сказала, что ее больше интересовало убийство, и это было совершенно естественно.

- Вам тоже кажется, что убийца принадлежит к персоналу цирка, как это думает полиция? - спросила она.

- Возможно, - ответил я.

И я продолжал читать статью про убийство. Меня особенно интересовал конец. Редактор закончил так: "Наши сердца сжимаются при мысли, что такие замечательные артисты, которым мы еще вчера аплодировали, вычеркнуты из списка живых".

В задумчивости я отодвинул газету.

- Ваш кофе остыл, darling, - сказала девочка, которая, оказывается, умела говорить на многих языках.

Я выпил его.

- Что, если бы мы немного прогулялись по городу? - предложила она свою лапку в мою руку.

- Не сегодня утром, - возразил я.

Она была недовольна.

- Почему?

- Потому что я должен пойти на службу, ведь сегодня воскресенье.

- Я пойду к мессе вместе с вами.

- Но я отправлюсь не на католическую службу, прекрасная возлюбленная с возбуждающей грудью. Я принадлежу к религии нумизматов, и только они допускаются туда. Это драконовский закон, но это так.

Мисс очень рассердилась.

- Безусловно, - прошептала она, - я в конце концов подумаю, что я не в вашем вкусе.

- Вот нелепая мысль! Моя обожаемая, я люблю вас. Что касается слонов и их очаровательной воспитательницы...

Поцелуй в шею закрепил это заявление.

- Только не устраивай осложнений, моя прелесть. Мы знали, оба, захватывающие минуты, и меня не очень бы убедило, если бы мы пережили бы их снова вместе.

После этого мы вернулись в лагерь.

Этот курятник по-прежнему волновался. Месье Барнаби изображал из себя Карла V. Он заявил, что он сам, лично, со всей своей кожей и костями, заменит Градос. Он, оказывается, вспомнил номер своего дебюта, который состоял в глотании огня.

У моего Беру был такой замкнутый вид, как у запломбированного вагона с золотом. Он отказался от завтрака, что вызвало мое беспокойство. Я предложил позвать врача, но он отказался, говоря, что дело лишь в скоропроходящем недомогании.

- Послушай, Толстяк, - сказал я ему. - У меня для тебя есть работа. Ты будешь наблюдать за "ланчией".

- Как, по-твоему, я должен буду это делать? - поинтересовался он.

- Мы передвинем фургон так, чтобы он оказался около "ланчии", и ты будешь смотреть на нее. Все те, которые подойдут к ней, чтобы заглянуть внутрь, будут находиться под подозрением. Следовательно, ты должен будешь захватить их и заставить терпеливо дожидаться моего возвращения.

- Решено, - вздохнул Толстяк.

Я подошел к начальнику по хозяйственной части и пояснил ему, что мы хотели бы поменять место жительства нашего фургона, так как сейчас мы находимся слишком близко от львов, а львы здорово зевают, что вызывает неудовольствие моего коллеги.

Парень согласился и отправился за трактором, чтобы можно было маневрировать. И никакой проблемы.

Добившись того, что нужно, я, Сан-Антонио, откланялся и направил свои стопы к Тортиколи, в коробку городских проституток.

Здание помещалось позади железнодорожной станции, в точности около депо грузовых вагонов.

Когда я появился, там, естественно, было пусто. Только двое парней играли в холостяков; один из них блондин, другой - рыжий. Оба молоды и оба красивы.

В то время как я появился, они подметали танцевальную площадку, работая под музыку. Мальчики поставили пластинку буги-вуги, и мое появление помешало им и заставило нахмуриться.

- Сейчас закрыто, синьор, - известил меня рыжий.

- Я знаю, - ответил я. - Я прибыл сюда не для того, чтобы выпить.

Блондинчик подкрасил себе губы и спросил, приближаясь ко мне и положив руку на бедро:

- Тогда зачем же?

- Эй! Минутку, Папа Пий XI, - прервал его рыжий.

Если я не поостерегусь, меня могут назвать президентом туринских педерастов. Вы уже видите меня возвращающимся в Париж в твидовой юбке и в зеленом козырьке, парни? Заметьте, я ничего не имею против твида, но юбки всегда стесняли меня во время бега.

Все это показывало, что эти "барышни" нашли меня по своему вкусу. Да, вкус у них действительно был! Теперь рыжий тоже начал выворачиваться, как мог. Пожалуй, здесь в скором времени будет из-за меня драка!

- Я французский журналист, - сказал я им. - Моя газета послала меня сюда по поводу убийства, которое произошло сегодня ночью.

- Какого убийства?

Они не притворялись, бездельники.

Я рассказал им про убийство Градос, и эти малютки залились слезами. А потом они стали возмущаться. И тот и другой. Рыжий помчался покупать газеты, чтобы узнать все подробности, а блондин стал осаждать меня вопросами. Я защищался, как мог.

- Кажется, прошлой ночью они приходили сюда, чтобы показать номер в Тортиколи? - спросил я.

- Да, - ответил блондин. На самом деле его звали Антуаном. - И это было замечательное зрелище. Они были голыми, лишь с листиком плюща на одном месте. Когда я вспоминаю их загорелые тела, то думаю, падре ди дио, разве возможно подобное? Скажите, разве возможно, чтобы их убили?

Я с полной уверенностью мог его заверить, так как имел грустную привилегию обнаружить их.

- Скажите мне, дорогой друг, - спросил я, - я полагаю, что Градос были здесь не одни?

- Да.

- И вы знаете этих друзей?

Внезапно недоверие промелькнуло в его глазах. Он с подозрением посмотрел на меня. Он даже не знал, следует ли ему отвечать.

Я вытащил билет достоинством в тысячу лир, такой же большой, как афиша цирка, и дал на него посмотреть моему блондину. Это целебное средство, действующее безотказно.

Очаровательный тип колебался.

- Как зовут этих друзей? - спросил я.

Его рука дрожала. Он посмотрел на улицу, на которой увидел возвышающегося товарища с газетой под мышкой. Тогда он быстро схватил банкноту и прошептал:

- Это маркиз Умберто ди Чаприни.

- Где он живет?

- У него свой частный дворец около парка Астопуненио.

- Большое спасибо, - сказал я ему по-французски.

Рыжий вошел, рыдая над газетой. Я оставил парней наедине с их печалью. Это их личное дело.

Я остановил такси и сказал, чтобы меня отвезли в музей Блекораджи. Он был осажден прессой и публикой. Я подошел к легавому, который сторожил вход, и показал ему свою полицейскую карточку, пояснив, что я его французский коллега, присланный из Парижа, чтобы наладить контакт с фликами Турина.

Этот тип пропустил меня.

Галерея, из которой был украден Рафаэль, - самая замечательная в музее. В ней находились замечательные картины, но отсутствие Рафаэля заметнее присутствия других полотен. Отсутствие всегда заметно. Вот, например, когда у вас тридцать два зуба, лишитесь хотя бы одного из них все это заметят.

Пустая рама Рафаэля имела идиотский вид: одна, без картины, на белой стене. Это очень грустно, но это так.

Стоя посреди группы репортеров, синьор Туттикуанти рассказывал о том, как он обнаружил пропажу картины. Я присоединился к репортерам, чтобы тоже послушать.

Хранитель рассказывал, что ни одна из дверей не была взломана. Накануне вечером начальник охраны, синьор Грозопино, сделал обход, удостоверился, что все картины находятся на своих местах, закрыл двери и окна, которые все снабжены специальной сигнализацией, и проверил, все ли посетители покинули музей.

При обходе его сопровождали сторожа Купетадиане и Саффило. Все эти три персоны присутствовали здесь и с жаром подтвердили все сказанное.

Я отделился от основной массы, чтобы произвести быстрый осмотр музея.

Последний, кроме окон, располагал лишь двумя выходами: главным подъездом и незаметной дверью, которая ведет в квартиру хранителя.

Замки на дверях были внушительными. Спрятаться здесь было невозможно, так как вся мебель музея состояла из банкеток, покрытых лаком. Если бы кто-нибудь спрятался под одной из них, его бы немедленно обнаружили. И, к тому же, нужно было бы, чтобы этот кто-нибудь вышел из музея до того, как обнаружили пропажу картины, а синьор Туттикуанти настаивал: когда он обнаружил пропажу, все выходы были крепко заперты.

Вот еще одна тайна: как грабитель вышел из музея? Если это была бы единственная кража, я заподозрил бы хранителя, потому что он был единственным, кто мог проникнуть ночью в галерею, но после всех тех краж картин, которые произошли во Франции, его виновность оказывалась весьма сомнительной.

Я ушел так же скромно, как и появился, и вернулся в цирк.

Было уже поздно - 12 часов, - а первое воскресное представление было назначено на 13.45.

Белая "ланчия" стояла по-прежнему на своем месте.

Я бросился в наш фургон и увидел Толстяка, сидящего верхом на стуле и устремившего свой взор в окно.

- Ничего нового, Беру?

- Вещи! - ответил он, что в переводе с языка Беру означает "ничего".