Луиза Пенни - Хороните своих мертвецов Страница 10

Габри просмотрел страницу, откинулся на спинку кресла:

– Да ну, ничего интересного. В «Конде наст» объявления интереснее.

– «Конде наст» никогда не печатает фотографии обнаженных мужчин, облитых оливковым маслом и загорающих на пляже, – возразила Мирна.

– Вот за это я бы заплатил, – сказал Габри. – Все включено.

Каждую субботу они вели один и тот же разговор. Сравнивали цены и пляжи, выбирали карибские круизы, спорили, что лучше: Багамы или Барбадос, Сан-Мигель-де-Альенде или Кабо-Сан-Лукас. Экзотические места, далекие от падающего снега, бесконечного снега. Глубокого, хрустящего, ровного.

Но никто из них так никуда и не ездил. Какими бы привлекательными ни были цены. И Габри знал почему. Мирна, Клара, Питер знали почему. И эту теорию придумала не Рут.

– Вы все обленились – шагу лишнего не сделаете.

Ну не совсем чтобы так.

Габри пригубил кофе с молоком и посмотрел на пляшущее пламя, прислушиваясь к знакомому гомону знакомых голосов. Он оглядел бистро с его сохранившимися балками, полом из широких досок, сводчатыми окнами, разнородной удобной старой мебелью. И с тихой, уютной деревней за окнами.

Не было на свете места теплее Трех Сосен.

За окном он увидел машину, спускающуюся по рю Дю-Мулен, мимо новой гостиницы и спа-салона на холме, мимо англиканской церкви Святого Томаса за деревенским лугом. Двигалась машина медленно, оставляя следы покрышек в свежевыпавшем снегу. Она подъехала к старому кирпичному дому Джейн Нил и остановилась.

Машина была незнакомая. Будь Габри дворовой собачонкой, он бы залаял. Не предупредительно, не из страха, а от возбуждения.

Гости редко заглядывали в Три Сосны, разве что случайно попадали в крохотную деревню в долине, потому что заехали наобум слишком далеко. Заблудились. Потерялись.

Именно так Габри и его партнер Оливье оказались в Трех Соснах. Совершенно случайно. У них были другие, более грандиозные планы на жизнь, но стоило им увидеть эту деревню с ее коттеджами из плитняка, бревенчатыми домиками и кирпичными домами лоялистов[21], с ее неувядающими клумбами роз, дельфиниумов и душистого горошка, с ее пекарней и гастрономом, как они решили здесь остаться. Вместо того чтобы покорять Нью-Йорк, или Бостон, или хотя бы Торонто, они обосновались в этом захолустье. И желания покинуть Три Сосны у них никогда не возникало.

Оливье открыл бистро, обставил его мебелью, найденной на распродажах неподалеку. Потом они купили постоялый двор, где прежде ночевали возницы почтовых карет, переоборудовали его в гостиницу, которая стала любимым детищем Габри.

Но теперь, когда Оливье не было, Габри хозяйствовал и в бистро. Держал его открытым для друзей. И для Оливье.

Габри увидел, как из машины вышел человек. Узнать его с такого расстояния было невозможно. На нем была теплая куртка, вязаная шапочка, шарф. Это вполне могла быть женщина. Да вообще кто угодно. Но Габри встал, и сердце его чуть не выпрыгнуло из груди.

– Что там? – спросил Питер.

Он снял одну длинную ногу с другой, и его высокое, стройное тело подалось вперед на диване. На красивом лице Питера появилось выражение любопытства. Он вздохнул с облегчением, когда прекратился этот разговор о путешествиях. Питер воспринимал такие вещи буквально и напрягался, когда Клара сообщала, что всего за пятнадцать тысяч долларов они могут даже взять каюту принцессы на «Куин Мэри-2». Это была ежедневная нагрузка на его сердце. Но теперь разговор закончился, и он уставился на Габри, который в свою очередь смотрел на незнакомца, очень медленно бредущего по снегу.

– Ничего, – сказал Габри.

Он никому не расскажет, что сейчас чувствует, какие мысли у него возникают при каждом телефонном звонке, при каждом стуке в дверь или появлении незнакомой машины.

Габри взглянул на кофейный столик, на котором стояла выпивка, вазочка с шоколадным печеньем и лежал лист плотной писчей бумаги с незаконченным посланием. Тем самым, что он писал и отправлял каждый день вместе с лакричной трубочкой.

«Зачем Оливье понадобилось перемещать тело?» – написал он. А потом добавил: «Оливье не делал этого». Он отправит его сегодня днем, а завтра напишет еще одно письмо старшему инспектору Гамашу.

Человек медленно, еле передвигая ноги, шел в сторону бистро, появившись из густого снегопада. Он прошел всего двадцать ярдов от машины, а снег уже собрался на шапочке, на шарфе, на тонких плечах. У Оливье были тонкие плечи.

Снеговик добрался до бистро и открыл дверь. В бистро ворвался морозный воздух, и люди повернули головы к двери, а потом снова возвратились к своей трапезе, своим разговорам и жизням. Человек медленно разоблачился. Снял шарф, ботинки, отряхнул куртку – снег падал на деревянный пол и таял. Человек надел тапочки для посетителей, лежащие в корзине у двери.

Сердце Габри стучало. За его спиной Мирна и Клара продолжали обсуждать, стоит ли за несколько тысяч перемещаться в самые престижные каюты «Куин Мэри».

Он знал, что это не может быть Оливье. Никак не может. Но все же… а вдруг Гамаша убедили все полученные им письма Габри и он выпустил Оливье? Может быть, это было горящее решение – вроде горящей путевки, – освобождение в последнее минуту, и Оливье отправился не в тюрьму, а домой.

Габри шагнул вперед, не в силах более сдерживаться.

– Габри? – окликнул его Питер, вставая.

Габри прошел полпути по бистро.

Человек стянул с себя шапочку и повернулся лицом к залу. Разговоры медленно смолкали, по мере того как происходило узнавание.

Это был не Оливье. Это был один из тех, кто увез его, арестовал, посадил в тюрьму за убийство.

Инспектор Жан Ги Бовуар оглядел зал и неуверенно улыбнулся.

Утром, когда ему позвонил старший инспектор, Бовуар у себя в подвале мастерил книжный шкаф. Сам он не любил читать, зато его жена Энид много читала, вот он и делал шкаф для нее. Она была наверху, пела. Негромко и фальшиво. Он слышал, как она моет посуду после завтрака.

– Эй, у тебя там все в порядке? – крикнула Энид.

Ему хотелось ответить, что не все. Он умирал от скуки. Он ненавидел работать по дереву, ненавидел эти треклятые кроссворды, с которыми она приставала к нему. Ненавидел книги, которые она ставила стопками рядом с диваном, ненавидел подушки и одеяла в ее руках, преследовавшие его повсюду, – он что, инвалид какой-нибудь? Он ненавидел то, что обязан ей многим. Ненавидел то, что она его любит.

– Все в порядке, – откликнулся он.

– Если тебе что надо – скажи.

– Скажу.

Бовуар подошел к верстаку, остановился передохнуть у стола. Он уже сделал сегодня свою зарядку. Раньше он занимался этим нерегулярно, но доктор сказал ему, что чем больше он будет делать зарядку, тем скорее избавится от навязчивых забот Энид.

Доктор выразился иначе, но Бовуар услышал его именно так, и эти слова мотивировали его. Утром, в полдень и вечером делал он зарядку, чтобы вернуть себе силы. Они возвращались медленно. Он понимал, когда перебарщивает. Но иногда чувствовал, что оно того стоит. Он предпочтет умереть при попытке к бегству, чем задержится в таком состоянии.

– Печеньице? – пропела Энид.

– Что, Кексик? – ответил он.

Это была их маленькая шутка. Он услышал ее смех и подумал, больно ли будет, если отпилить себе руку ножовкой. Только не правую, в которой он держит пистолет. Эта еще может ему понадобиться.

– Да нет, я спрашиваю, ты не хочешь печенья? Я собираюсь испечь.

– Здóрово. Merci.

Бовуар никогда особо не хотел стать отцом, но теперь ему отчаянно хотелось детей. Может быть, тогда Энид перенесет свою любовь на них. Дети спасут его. Внезапно он подумал, как это будет вредно для них – оказаться под прессом ее безоговорочной, постоянной, неумолимой любви, но что поделаешь, sauve qui peut[22].

Тут зазвонил телефон.

И сердце у него остановилось. Он думал, надеялся, что со временем перестанет так реагировать. Неудобно было иметь сердце, которое останавливалось каждый раз, когда звонил телефон. В особенности раздражало, когда кто-то ошибался номером. Но это не проходило, даже вроде как ухудшалось. Энид поспешила к телефону, и Бовуар понимал: она бежит, потому что знает, как сильно этот звук выбивает его из колеи.

И он ненавидел себя за то, что ненавидит ее.

– Oui, allô? – услышал он ее голос, и память немедленно вернула Бовуара назад, в тот день.

«Убийство».

Секретарь шефа ответила на звонок телефона в их офис, который представлял собой большое открытое пространство, занимающее целый этаж в управлении Квебекской полиции в Монреале. Но там все же было несколько выгородок. В том числе уединенное помещение для заседаний с любимыми фломастерами Бовуара, длинными листами бумаги на стенах, доской для записей и пробковой доской для объявлений. Все аккуратно, все на своих местах.

Бовуар был вторым по старшинству после шефа, а потому имел свой кабинет.

А у шефа был большой кабинет в углу, с видом на Монреаль из окна. Оттуда Арман Гамаш руководил операциями по всей провинции, расследовал убийства на территории, протянувшейся от озера Онтарио до Атлантического океана, от границы со штатами Вермонт и Нью-Йорк до полярного круга. У них были сотни агентов и следователей в отделениях по всей провинции, а также специальные бригады, которые выезжали в районы, где не было своего отдела по расследованию убийств.