Элис Лаплант - Расколотый разум Страница 10

Мир сегодня приглушенный. Будто бы на мне шляпа с густой вуалью. Цвета мягкие и тусклые, все чувства притупились. Все затемнено вуалью. Это не лишено приятности. Но может быть опасно. Тебе кажется, что ты укрыта этой пеленой, а потом оказывается, что все это время они видели тебя. Выставленную на всеобщее обозрение.

Не то что бы мне было стыдно за свои поступки. Или хотелось бы что-то изменить в прошлом, если бы это было возможно. Это всего лишь похоже на то, что ты могла сказать или сделать. Потрясающий риск, на который ты только что пошла. И вот я сижу за кухонным столом, передо мной та странная женщина. Такое чувство, что у меня склеились челюсти и у меня нет сил их разжать. Я едва могу держать глаза открытыми. Спать. Спать.

Я помню, как включила душ. Как намылила руки и ноги. Помню, что рубашка показалась мне лишней. Но кусочки мозаики не сложились в единое целое. Слишком медленно. Слишком неважно.

Женщина задает мне вопросы. Сложно сосредоточиться.

– И еще раз: где вы были в середине февраля?

– Здесь. Я всегда здесь.

– А если точнее, пятнадцатого и шестнадцатого числа? Вы были тут? Вы не выходили из дома?

Я собираюсь, тянусь за блокнотом. Пролистываю страницы. Тринадцатое. Четырнадцатое. Восемнадцатое февраля.

Вмешивается блондинка.

– Мы пытаемся документировать как можно больше. Она любит перечитывать записи, когда ей становится хуже, когда она подавлена. Но, полагаю, что мы пропустили этот день. И все же, если происходит что-то необычное, я это записываю. Ее дочь на этом настаивает.

Женщина с каштановыми волосами наклоняется и забирает у меня блокнот. Она внимательно листает страницы.

– Вижу, в январе она несколько раз убегала из дома.

– Да, такое случалось. Я слежу за ней, но иногда ей удается улизнуть.

– То же случилось и в середине февраля?

– Нет, в феврале нет. Честно говоря, такое бывает очень редко.

– Пятнадцатого февраля Хелен Таэ из дома 2156 видела, как миссис Уайт входила в дом Аманды О’Тул. Это был один из тех редких случаев?

– Вы уже спрашивали об этом много раз. Если это и было, я ничего не знаю. Она не исчезала надолго. Иногда я стираю в подвале. Или готовлю суп. Если она и уходила к Аманде, то вернулась, прежде чем я ее хватилась.

– Разве вас это не беспокоит?

– Еще как. Честно, я стараюсь изо всех сил. Мы поставили замки на все двери, но ее это расстраивает и приносит больше вреда, чем пользы. Лучше оставлять двери незапертыми и следить за ней. Обычно соседи замечают. Такая уж у нас улица. Все приглядывают друг за другом. Ее всегда приводили обратно. Мы сделали для нее браслет, но она его не носит.

– А по ночам?

– По ночам проблем нет. Мне говорили, что бывали случаи, когда их приходилось привязывать к кровати на ночь, иначе ведь неизвестно, что они натворят. Но не она. Она ложится спать ровно в девять и не издает ни звука до шести утра. По ней можно часы сверять.

Но брюнетка не слушает. Она хмурится. Подносит блокнот к самым глазам, проводит пальцем меж двух листов, откладывает его и смотрит на меня.

– Не хватает листа. И его не вырвали. Вырезали. Лезвием или чем-то таким. – Она смотрит на меня, двигает стул ближе к блондинке и говорит чуть тише. – Она ведь была врачом? Хирургом?

– Да, именно так.

– У нее еще остались инструменты? Скальпели?

– Не думаю. Разве они не принадлежат больнице? Никогда не видела тут ничего такого. А уж я бы заметила. В доме нет ничего, о чем бы я не знала. Мне приходится и за вещами приглядывать. Иначе никогда не угадаешь, что она сделает.

Блондинка переводит дыхание.

– На прошлой неделе она выбросила все свои украшения. Мы обнаружили это по чистой случайности – ее дочь нашла бриллиантовую подвеску в снегу рядом с мусорным баком. Мы копнули чуть глубже и нашли ее обручальное кольцо. А потом несколько семейных реликвий – некоторые действительно ценные, другие же скорее сентиментальные. Мы все нашли, и на этот раз мы обыскали весь дом, абсолютно весь. Ножей точно не было. Ее дочь забрала пару побрякушек – особое ожерелье матери и отцовский перстень колледжа – и запрятала все это в банковскую ячейку.

Я издаю какой-то шум. Пока обе женщины не обратили на меня внимание, я и не понимала, что смеюсь.

Я встаю. Иду в гостиную. Подхожу к фортепиано. К стулу. Открываю сиденье. Оно, кажется, забито хламом. Это наше с Джеймсом не-знаю-но-не-могу-место. То есть: я не знаю, что с этим сделать, но выкинуть пока что не могу. Чеки на покупки, которые мы, возможно, вернем в магазин. Детали от чего-то. Носки без пары.

Я копаю глубже. Сквозь старые рецепты на очки для чтения, почти севшие батарейки, журналы «New Yorker». Пока не добираюсь до дна. Я вытаскиваю ее, неплотно обернутую полотняной салфеткой.

Моя особая рукоятка для скальпеля. Она сверкает. Манит. Умоляет ею пользоваться. На ней выгравировано мое имя вместе с датой окончания хирургической практики. Что обо мне говорят в больнице: «спросите мнение другого врача – она здесь лучшая, но она как молоток без гвоздя. Она будет оперировать и заусенцы, если ей дать такую возможность».

Какие-то полиэтиленовые свертки выпадают из салфетки. В каждом из них – сверкающее острое лезвие, готовое к тому, чтобы его вставили в рукоятку. Готовое разрезать. Обе женщины стоят рядом и внимательно смотрят на меня. Блондинка закрывает глаза. Каштановая девица протягивает руку:

– Я вынуждена забрать это, мадам. И боюсь, что вам придется проследовать за мной.

Мы в машине. Я сижу сзади, за водителем с короткими каштановыми волосами. Не могу точно сказать, мужчина это или женщина. Руки на руле сильные, даже грубые. Руки гермафродита.

Магдалена сидит рядом со мной. Говорит по телефону. Быстро объясняет что-то одному человеку, вешает трубку, тут же звонит еще кому-то. Холодно. Идет снег. Хотя на деревьях уже появились почки. Я опускаю стекло, чтобы ощутить лицом холод. Типичная весна в Чикаго.

Мне нравится использовать это слово – «типичный». «Обычно» – тоже хорошее. И «большую часть времени». И все, что с ними связаны. Любые слова, что могут связать будущее с прошлым.

Мы в комнате. В ней ничего нет, кроме стола и стула, на котором сижу я. И ни одного знакомого лица. Четверо мужчин. Магдалены нет. Я читаю какой-то документ. Меня спрашивают, понимаю ли я.

– Хотите ли вы говорить со мной, учитывая эти права?

Я несгибаема. Нет. Я требую своего адвоката. Огромное зеркало занимает целую стену. А в остальном – холодное, безжизненное место. Место для проведения допросов.

– Ваш адвокат уже едет.

– Тогда я подожду.

Мои лезвия и рукоятка лежат на столе в пластиковом пакете. Мужчины тихо говорят друг с другом, но ни один из них не спускает глаз с меня и моих вещей.

Я развлекаюсь тем, что представляю себе эту комнату заполненной сигаретным дымом, как в кино. Небритые осунувшиеся мужчины пьют остывший слабый кофе из пластиковых стаканчиков. Но здешние молодчики выбриты, хорошо одеты, пожалуй, даже щеголеваты. У двоих в бумажных стаканах что-то пенится. У третьего в руке энергетик, а у последнего – бутылка с водой. Мне ничего не предложили.

Стук в дверь; входят три женщины. Три высокие сильные женщины. Амазонки! Моя дочь или, может, племянница; та, что помогает мне; и еще одна, ее я, наверное, видела раньше. Эта, последняя, по поводу которой я не уверена больше всего, протягивает мне руку, крепко пожимает ладонь и улыбается.

– Рада видеть вас снова. Хоть мне бы и хотелось встретиться при других обстоятельствах. – Она изучает мое лицо, снова улыбается и говорит: Джоан Коннор. Ваш адвокат. Которой вы платите огромные деньги.

Моя дочь (или племянница) подходит ко мне и кладет руку на плечо.

– Все хорошо, мам, – говорит она. – Они ничего тебе не сделают. Это же Америка. Им нужны хоть какие-то доказательства.

Третья, блондинка, просто стоит позади, у двери. Она сильно потеет. Любопытно яркий румянец. Я тянусь к карману халата за стетоскопом. А потом вспоминаю.

Я на пенсии. У меня болезнь Альцгеймера. Я в полицейском участке из-за моих лезвий. Мой мозг не смог забыть эти факты. Мой пораженный болезнью мозг. И все же никогда я не чувствовала себя такой живой. Я готова ко всему. Я улыбаюсь своей дочери (или все же племяннице?), но она не улыбается в ответ.

Адвокат поворачивается к мужчинам. Если раньше они держались на расстоянии друг от друга, то сейчас полицейские выстроились в линию, почти соприкасаясь плечами, о напитках они и вовсе забыли. Мужчины на страже. Против врага.

– Вы выдвигаете обвинение доктору Уайт?

– У нас есть несколько вопросов. Она отказалась говорить без вас.

У нее есть на это право.

– Мы ей это объяснили. Можем мы теперь продолжить?

Адвокат кивает.

– Пожалуйста, принесите еще стулья.

Мужчины разрывают строй. Двое выходят из комнаты и возвращаются с четырьмя складными стульями, еще один приносит две чашки воды. Одну он молча предлагает мне, другую – девушке.