Филлис Дороти Джеймс - Ухищрения и вожделения Страница 11

Нийл сказал:

– У меня тут где-то Библия есть. Ты могла бы почитать о Нем, если есть охота. Начни с Евангелия от Марка.

– Нет уж, спасибо огромное. Мне и в приюте этого с избытком хватало.

– В каком приюте?

– В обыкновенном. Перед тем как Тимми родился.

– И долго ты там жила?

– Две недели. Ровно на две недели дольше, чем надо. А потом сбежала и нашла пустующий дом.

– Где это?

– В Айлингтоне, Кэмдене, на Кингс-Кросс, в Сток-Ньюингтоне[12]. А тебе не все равно? Я ведь теперь здесь, верно?

– Верно, Эми.

Погруженный в свои мысли, Нийл не заметил, что перестал вкладывать бюллетень в конверты. Эми сказала:

– Слушай, если ты не хочешь тут помогать, пойди-ка смени прокладку у крана, он уже сколько недель течет. И Тимми постоянно шлепается в грязь.

– Хорошо, – согласился он. – Сейчас поменяю.

Нийл снял ящик с инструментами со шкафа – его убирали туда, чтобы Тимми не мог дотянуться. Хорошо было выйти из фургона на воздух. В последние недели Нийлу все чаще казалось, что в захламленном фургоне его душит клаустрофобия. Выйдя наружу, он наклонился над решетчатым манежем, в котором, словно в клетке, возился Тимми. Вместе с Эми они собрали на пляже камушки покрупнее, отыскивая те, что с дыркой посередине, и Нийл нанизал их на крепкую бечевку. Потом он привесил их вдоль одной из боковин манежа, и Тимми часами с восторгом играл камушками, то гремя ими о решетку, то постукивая их друг о друга, а то пытаясь затащить какой-нибудь в рот. Иногда он беседовал с каким-нибудь из них, произнося бесконечные назидательные речи на своем собственном языке и время от времени издавая торжествующие вопли. Опустившись на колени и взявшись руками за прутья, Нийл потерся носом о носик Тимми, и малыш наградил его широкой улыбкой, отозвавшейся в сердце Нийла нежностью и болью. Мальчик очень походил на мать: та же круглая головка на нежной шейке, такой же прекрасной формы рот. Только глаза были совсем другие – широко расставленные, большие и круглые, ярко-голубые, они сияли под прямыми пушистыми бровями, которые почему-то напоминали Нийлу светлых пушистых гусениц. Нежность, которую пробуждал в его душе малыш, была столь же, хоть и по-иному, велика, как и нежность, которую Нийл испытывал к матери Тимми. И он не мог теперь себе представить жизнь на мысу без них обоих.

А в борьбе с краном он потерпел сокрушительное поражение. Как ни работал он ключом, как ни прилаживался, повернуть винт он так и не смог. Даже такая мелкая работа по хозяйству явно была ему не по силам. Он уже слышал презрительный голос Эми: «Ты хочешь изменить мир, а сам не можешь даже прокладку сменить!» Через пару минут он сдался, поставил ящик с инструментом у стены коттеджа и прошел к самому краю обрыва. Потом, скользя по склону, спустился к берегу. Хрустя галькой и перешагивая через наносы, он подошел к самой кромке пляжа и нетерпеливо сорвал с ног ботинки. Когда гнет несбывшихся надежд и неосуществленных стремлений, мысли о будущем, не сулившем ничего хорошего, непереносимо тяжким бременем ложились ему на плечи, только здесь обретал он покой. Он стоял без движения, глядя, как изгибается вздымающаяся вверх волна и низвергается, расплеснув пенные заверти и обдавая брызгами его босые ноги; как нагоняющие друг друга широкие округлые языки лижут гладкий песок, и волна отступает, оставляя на берегу узоры кружевной пены. Однако сегодня даже это бесконечно повторяющееся чудо не приносило облегчения. Он смотрел вдаль, на горизонт невидящим взором и думал о своей сегодняшней жизни, о безнадежном будущем, об Эми, о родителях. Сунув руку в карман, он нащупал смятый конверт – последнее письмо из дома, от матери.

Нийл понимал, что родители разочарованы в нем, хотя ни отец, ни мать никогда не говорили об этом открыто. Ему хватало и намеков: «Миссис Рэйли все спрашивает, а что ваш Нийл, чем занимается? Мне не хочется говорить ей, что ты живешь в фургоне и у тебя нет постоянной работы».

И матери, разумеется, не хотелось никому говорить, что он живет в этом фургоне с девушкой. Он написал родителям об Эми, потому что они постоянно грозились приехать посмотреть, как он живет. И хотя не похоже было, что такое может на самом деле случиться, это добавило лишних тревог в его и без того полное волнений существование.

«Я лишь на время приютил одинокую мать с ребенком, она платит мне тем, что перепечатывает на машинке мою работу. Не беспокойтесь, я не собираюсь ни с того ни с сего подарить вам незаконнорожденного внука».

Уже когда письмо было отправлено, он устыдился: дешевенький юмор был слишком похож на предательство, а ведь Нийл и вправду любил Тимми. И все равно мать не нашла в его словах ничего забавного, и письмо нисколько ее не успокоило. Оно вызвало целый поток маловразумительных предостережений, обид и упреков, и завуалированных ссылок на возможную реакцию миссис Рэйли, если та когда-нибудь услышит о происходящем. Только два его брата в глубине души были довольны той жизнью, какую он для себя выбрал.

Им обоим не удалось поступить в университет, и теперь разница между ними давала им обоим лишний повод самодовольно, часто и долго сравнивать его и свой собственный стиль жизни: у обоих комфортабельные дома в районе, где живут не самые незначительные служащие фирмы; ванные при спальнях; у каждого – фальшивый камин в той комнате, что они называют гостиной; у обоих жены работают; каждые два года и тот и другой приобретают новые машины и, в складчину купив таймшер, они проводят отпуск на Майорке. И вывод – Нийл знал это совершенно точно – всегда был один и тот же: ему, разумеется, следовало бы взять себя в руки, он ведет себя неправильно, и это после всех жертв, на которые пошли родители ради того, чтобы он мог поступить в колледж, а вот теперь видно, что все эти деньги потрачены впустую.

Эми он ничего про это не говорил, однако с радостью поверял бы ей все свои горести, выкажи она хоть малейший интерес. Но она не задавала вопросов о его прошлом и ни слова не говорила о своем. Голос ее, ее тело, ее запах были теперь знакомы Нийлу нисколько не меньше, чем его собственные, но, по существу, он знал о ней сейчас не больше, чем когда она впервые появилась на берегу. Она не желала получать никаких вспомоществований от благотворительных организаций. «Мне вовсе не хочется, чтобы проныры из министерства здравоохранения и соцобеспечения совали сюда нос, пытаясь выяснить, не спим ли мы вместе», – говорила она. Нийл соглашался. Ему тоже не хотелось. Но ради Тимми, думал он, все-таки стоило бы получить то, что ей могли предложить. Денег он ей не давал, но питались они на его счет, и это было вовсе не так уж легко: университетский грант таял с невероятной быстротой. Никто ее не навещал, никто не звонил. Иногда ей приходили открытки, обычно с видами Лондона и ничего не значащим текстом. Насколько он знал, она на них не отвечала.

Между ними так мало было общего. Периодически она помогала ему с делами НПА, но он не мог с уверенностью сказать, насколько глубоко она сочувствует его делу. Однако он знал, что его пацифизм она считает глупостью. Вспомнить хотя бы их разговор сегодня утром…

– Слушай, если я живу по соседству с врагом, у которого имеется нож, ружье и пулемет, а у меня все это тоже есть, я вовсе не стану избавляться от всего этого вперед него. Я скажу ему: валяй брось нож, потом ружье, потом и пулемет. Он и я – одновременно. С какой это стати я первая брошу свое оружие, а его останется при нем?

– Но кто-то же должен начать, Эми. Нужно положить начало доверию. Отдельные люди или целые государства, но мы должны найти в себе силы открыть сердца доверию и, протянув другим раскрытые ладони, сказать: «Смотрите, я безоружен, все, чем я обладаю, – это человечность. Мы все живем на одной планете. Мир полон страданий и боли, зачем нам увеличивать их? Страху не должно быть места на земле».

– А я не вижу, почему бы мой сосед вдруг бросил оружие, если я безоружна, – упрямо возразила Эми.

– А зачем ему тогда оружие? Ему больше незачем тебя бояться.

– Да он просто захочет его сохранить, потому что ему нравится, что он вооружен. И ему, может, захочется в один прекрасный день его применить. Потому что он любит власть и хочет, чтобы я знала свое место. Честно, Нийл, ты иногда кажешься ужасно наивным. А люди такие, какие есть.

– Но мы ведь не можем больше так рассуждать, Эми. Мы ведь говорим не о ножах, не о ружьях, даже не о пулеметах. Мы сейчас говорим об оружии, которое нельзя применить, не уничтожив самих себя, а может быть, и всю нашу планету. Но ты молодец, что помогаешь с делами НПА, хоть и не сочувствуешь нам.

Эми ответила:

– Ну, НПА – это совсем другое дело. Тут я очень даже сочувствую. Просто я считаю, что ты только время зря тратишь на все эти письма, статьи и выступления. От всего этого никакого толку не будет. Бороться с людьми надо их же оружием.

– Но мы ведь уже кое-чего добились. Во всем мире простые люди организуют марши, демонстрации протеста, заставляют власти предержащие услышать свой голос, заявляя, что хотят мира на земле для себя и своих детей. Простые, обыкновенные люди, такие, как ты.