Клод Изнер - Три стильных детектива Страница 11

Деода Брикбек завершил обход обсерватории, где среди многочисленных сокровищ находились меридианный круг Рейхенбаха и параллактический треугольник Гамбея[35]. Установленным на возвышении метеорологическим оборудованием и бюро географических координат должен был заниматься Марсель Дюшомье.

Деода Брикбек переходил из одного помещения в другое. Он задумался так глубоко, что чуть не забыл подмести листья у подножия статуи астронома Леверрье[36].

В обеденный перерыв, зайдя перекусить в трактир на улице Фобур-Сен-Жак, он снова перечитал полученное накануне письмо. Некий месье Гранден приглашал его безотлагательно посетить контору в пассаже д’Анфер, поясняя, что речь идет о завещании, для выполнения которого требуется соблюдение определенных условий.

Деода Брикбек подозревал, что это какой-то шантаж, тем более, что имя завещателя в письме не упоминалось, да и адрес конторы наводил на мрачные мысли. Деода где-то читал, что пассаж д’Анфер в 1855 году стал местом убийства – извозчик по имени Коллиньон всадил пулю в висок своему седоку месье Жюжу, директору педагогического института в Дуэ. Мотивом убийства стало то, что Жюж пожаловался в городскую компанию наемных экипажей, что с него взяли на два франка больше положенного. Однако из дома внезапно выскочил толстый господин с густой бородой и в пенсне и запер дверь на засов, помешав убийце скрыться с места преступления. Толстый господин в пенсне был не кто иной, как Пьер Жозеф Прудон, автор ставшей крылатой фразы «Собственность – это кража». А имя извозчика стало нарицательным: коллиньонами с тех пор называли всех кучеров в цилиндрах с огрубевшими от ветра лицами.

Деода Брикбек решил проигнорировать приглашение месье Грандена. Разорвав письмо и развеяв обрывки по ветру на улице Фобур-Сен-Жак, он обрел утраченный душевный покой. Но когда в шесть вечера подошел к своему шкафчику, чтобы положить на место фуражку, Марсель Дюшомье тронул его за плечо.

– Какой-то бродяга только что принес для тебя письмо. Мне пришлось дать ему монетку!

Деода Брикбек взял конверт, но вскрыл его, только оказавшись на улице.

Привет, приятель!

Виржиль вчера выписался из больницы, где лечил свои почки. По этому поводу он приглашает нас всех к себе на поздний ужин в «Миротон де Терн». Мы хотим тебя видеть. И чтобы ты не улизнул, мы сложились и наняли для тебя фиакр: кучер заедет за тобой в семь вечера. Ему известно, куда тебя доставить, так что отвертеться тебе не удастся!

Подпись была неразборчивая, но Деода показалось, что он узнал почерк, и он улыбнулся. Не беда, если сегодня он ляжет спать попозже, грешно пропустить пирушку в честь выздоровления друга. Он смял письмо и выбросил в сточную канаву.

В семь часов экипаж стоял у его дома. Деода подтвердил кучеру адрес и, зябко поежившись, забрался внутрь. Усевшись на сиденье, он с удовольствием отметил, что жаровня стоит на полу, испуская приятное тепло. Ноябрь выдался сырой и предвещал раннюю зиму. Деода откинулся на спинку сиденья и прислонил подошвы к жаровне с горячим углем.

Угасающие лучи солнца осветили деревья в Люксембургском саду. Деода наблюдал в окно за неясными силуэтами прохожих в вечерних сумерках, потом, убаюканный покачиванием кареты, погрузился в мир фантазий. Он представлял себя молодым, красивым, открывшим новую планету и ставшим академиком.

Тряска вывела его из дремы. Было жарко, слишком жарко. Деода протянул руку, чтобы опустить стекло. Ручка не поддавалась. Он попробовал открыть другое, с левой стороны, и тоже безуспешно.

«Что это значит?»

Фиакр катил по широкой пустынной улице между каменных стен, за которыми виднелись очертания заводов, фабрик и каменоломен, затем под мостом мрачного вида.

«Мы же не туда едем! Куда он меня везет, этот кучер?»

– Вы сбились с пути! Ради бога, остановитесь! – закричал Деода.

Он чувствовал, как у него закружилась голова, тело отяжелело, в ушах загудело, перед глазами поплыл туман. Дышать становилось все труднее, а жаровня горела, заполняя окисью углерода тесный салон фиакра. Деода, теряя сознание, медленно сполз на пол.

Фиакр набирал скорость, оставляя улицу Толбьяк позади.

Таша набрала в грудь большой глоток воздуха, напрягла живот и снова выдохнула, тренируя брюшные мышцы. Вдалбливать искусство акварели в голову легкомысленным девицам, которые наверняка предпочли бы вместо урока пробежаться по магазинам, было для нее серьезным испытанием. Утешало лишь то, что она помогала матери, давая возможность привести в порядок свою квартиру или просто отдохнуть.

Таша сложила табуреты друг на друга, разогнулась и, упершись кулаками в бока, отклонилась назад, разминая поясницу. Потом прошлась по комнате, просматривая работы учениц, которые должны были скопировать один из видов Венеции кисти Феликса Зима[37] с ее собственной копии, сделанной в Люксембургском дворце. Хорош был лишь один эскиз, выполненный Маргаритой Равийон, по-настоящему одаренной ученицей, но Таша знала, что и та вряд ли станет художницей: скорее всего, по воле отца выйдет замуж за какого-нибудь жалкого интенданта и будет заниматься дамским рукоделием.

Джина внесла самовар и поставила его на круглый столик между двумя мольбертами. На тарелке лежали ломти хлеба, виноград и сыр.

– Как твоя семейная жизнь? – спросила она.

– Отлично. Виктор идеальный муж, он само совершенство.

Бодрый тон дочери не убедил Джину. Ей хотелось спросить, когда Таша с Виктором планируют обзавестись детьми, но она боялась ранить дочь. Младшая сестра Таша, Рахиль, к концу года должна родить. Радость от того, что она станет бабушкой, боролась в Джине с желанием оставаться молодой в глазах Кэндзи.

Таша проницательно изучала лицо матери, и Джина покраснела, испугавшись, что та прочитает ее мысли.

– С тех пор как Айрис подарила ему внучку, Кэндзи остепенился. Я подозреваю, что у него теперь есть постоянная подруга, почти жена, ведь он в выходные не ночует дома. Говорит, что работает, но никто в это не верит.

Джина покраснела еще гуще. Слова дочери смутили ее, но в то же время успокоили.

Таша с невинным видом смахнула крошку с губы и наполнила чашки.

– Сегодня утром я получила письмо из Америки, – сказала Джина, – которое имеет отношение и к тебе. Пинхас за нас беспокоится. Он вложил в конверт вырезки из газет, которые получил от своего друга-француза. Взгляни.

Таша принялась разбирать каракули отца. Почитатель Томаса Альвы Эдисона, Пинхас сожалел, что тому пока не удается озвучить кинетоскопические фильмы.

…Это время придет. Публичных сеансов становится все больше. В мае Вудвилл Лэтем за плату показывал на Бродвее в Нью-Йорке фильм о боксерском поединке. Успех был огромный. Лэтем использовал эйдолоскоп, а Эжен Лост занят проблемой записи звука. Вы об этом слышали? А знаете, чем сейчас занимаются братья Люмьер? Мы с моим компаньоном Шоном О’Флаерти отсняли киноленту, предназначенную для эйдолоскопа[38], на которой очень удачно получились ритуальный танец племени сиу и сцена в салуне. Только бы нас не опередили французы!

Таша рассмеялась:

– Я и не знала, что папа интересуется индейцами и боксом!

– Он непредсказуем.

Письмо заканчивалось размышлениями о судьбе евреев в Европе и в частности во Франции. Пинхаса тревожили последствия ссылки капитана Дрейфуса на Чертов остров и гнетущая тишина, последовавшая за всеобщей ненавистью. Он прислал жене и дочери смелую статью Жана Ажальбера, опубликованную в «Жиль Блаз», которая начиналась со слов: «То, что толпа, подобно стае диких зверей, упивается кровью, я еще могу объяснить. Но жестокость писателей и художников … я понять не в состоянии», и заметку социалиста Мориса Шарне, который писал с негодованием: «Закон, провоцирующий шовинизм в то время, когда в армии распространяется учение социалистов, не сослужит государству добрую службу».

Таша вернула письмо матери.

– Мне хорошо во Франции, тут, по крайней мере, нет царя.

Они перешли на другие темы: исчезновение Берты Моризо, поступление коллекции Кайботта в Люксембургский дворец и новые скульптуры Родена.

– Ты поедешь в Краков к Рахили? – вдруг спросила Таша. – Было бы хорошо, если бы ты была рядом с ней во время родов.

– Я и сама хотела, но ее муж – врач, ему это может не понравиться…

– Глупости! Вам с ним давно пора познакомиться. Я уверена, Милош Табор – очень приятный человек, во всяком случае, такое впечатление он производит на свадебной фотографии.

– Это правда, я могла бы поехать к Рахили в конце декабря и остаться в Польше до весны. А как поживает твоя подруга Дуся?

– Она решила эмигрировать в Америку, к тетке, которая живет в Нью-Йорке. Я дала ей адрес папы. – Таша натянула перчатки. – Мне пора. Мы с Виктором договорились поужинать вместе. – И она вышла, оставив после себя легкий аромат росного ладана.