Стивен Кинг - Детки в клетке (сборник) Страница 12

Покачиваясь, я вернулся к машине, нашел ключи и влез внутрь. Потом, все еще сухо кашляя и плюясь песком, я завел мотор и медленно поехал обратно. Домой. Мне не пришлось дожидаться прогноза погоды: ведущий на радио только о ней и говорил. «Самая сильная, самая страшная песчаная буря в истории Невады. Все дороги перекрыты. Не выходите из дома без абсолютной на то необходимости, но даже если очень приспичит выйти, все равно оставайтесь дома».

Славный день – Четвертое июля.

Не выходи из машины. Ты что, рехнулся? Ты же ослепнешь от песка!

Я пойду и на это. Такая великолепная возможность замести все следы – даже в самых диких мечтах я не смел надеяться, что мне выпадет такой шанс, но мне повезло, и я собирался воспользоваться предоставившейся возможностью.

Я прихватил с собой четыре одеяла. Оторвал от одного из них длинную широкую полосу и обмотал ею голову. Вид у меня был как у сбрендившего бедуина. Но меня это не волновало. Я открыл дверцу и вышел в бурю.

Все утро я провел, перетаскивая асфальтовые чушки из кювета обратно к засыпанной яме и укладывая их там. Я напоминал себе каменщика, который кладет стену… или замуровывает нишу. Таскать и укладывать было не так уж и страшно. Хуже всего было то, что мне приходилось раскапывать большинство асфальтовых кусков, как какому-нибудь археологу-охотнику за древними сокровищами. При этом каждые двадцать минут я укрывался от жалящего песка в кабине микроавтобуса, чтобы дать отдохнуть измученным, воспаленным глазам.

Я медленно продвигался к западу от того места, которое еще вчера было раструбом ловушки, и где-то к четверти второго – начал я в шесть – добрался до конца семнадцатого фута бывшей ямы.

Потом ветер начал стихать, и я стал различать в небе над головой разрозненные голубые разрывы.

Я подтаскивал и укладывал, подтаскивал и укладывал. Теперь я добрался до места, где, по моим подсчетам, должен был находиться Долан. Интересно, он еще жив или нет? Сколько кубических футов воздуха вмещает в себе «кадиллак»? Как скоро это пространство внизу станет непригодным для поддержания человеческой жизни, учитывая, что ни один из попутчиков Долана уже не дышал?

Я опустился на голую землю. Ветер практически стер следы колес «Кейс-Джордана», но все-таки не до конца; где-то под этими слабыми отметинами был человек с «Ролексом» на руке.

– Долан, – сказал я, шепча прямо в землю. – Я передумал и решил тебя выпустить.

Ничего. Ни звука. На этот раз он точно мертв.

Я поднялся и пошел за очередным куском асфальта. Уложил его на место и уже начал распрямляться, как вдруг услышал едва различимый кудахтающий смех, доносящийся из-под земли. Я присел и наклонил голову – если бы у меня были волосы, то сейчас они свисали бы на лицо, – и просидел в такой позе почти минуту, слушая его смех. Звук был очень слабый, но он все-таки был.

Когда смех прекратился, я принес следующий асфальтовый квадрат. На нем виднелся кусок желтого пунктира дорожной разметки, который выглядел как тире. Я наклонился, держа его в руках.

– Ради Бога, Робинсон! – услышал я всхлип. – Ради любви Господней!

– Да, – улыбнулся я. – Ради любви Господней!

Я уложил эту чушку вплотную к предыдущей. Больше я его не слышал.* * *

Я вернулся домой в тот же вечер, часов в одиннадцать. И сразу же бухнулся спать. Проспав шестнадцать часов кряду, я встал и пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе. И вот там-то меня и скрутило. Я буквально сложился пополам, извиваясь и корчась от боли. Одной рукой я схватился за поясницу, а другую закусил, чтобы не закричать.

Через пару минут я сумел кое-как разогнуться и отползти в ванную. Там я попытался встать, но спину снова пронзило болью. Повиснув на раковине, я кое-как дотянулся до аптечки и достал второй пузырек эмпирина.

Я сжевал три таблетки и открыл воду, чтобы набрать ванну. Пока она наполнялась, я лежал на полу, а потом содрал с себя пижаму и исхитрился забраться в ванну. Я пролежал там целых пять часов, по большей части – в полубессознательном состоянии. Когда я вылез, то уже мог ходить.

Худо-бедно, но все-таки.

Назавтра я пошел к хирургу. Он сказал, что у меня ущемление трех дисков и серьезные смещения позвонков в нижней части позвоночника. Спрашивал, не пытался ли я замещать какого-нибудь циркового силача.

Я сказал ему, что копался в саду.

Он сказал, что мне надо ехать в Канзас-Сити.

Я поехал.

Меня прооперировали.

Когда анестезиолог наложил мне на лицо резиновую маску, я слышал голос Долана. Он хохотал из шипящей тьмы, и я понял, что умру.

Послеоперационная палата была выложена водянисто-зеленым кафелем.

– Я живой? – прохрипел я.

Медбрат рассмеялся.

– Похоже, живой. – Его рука легла мне на лоб. У лысых вся голова – сплошной лоб, от бровей до шеи. – Какой у вас сильный солнечный ожог! Боже мой! Он как, болит? Или вы все еще не отошли от наркоза?

– Все еще не отошел, – ответил я. – А под наркозом я разговаривал?

– Да.

Я похолодел. До мозга костей.

– И что я говорил?

– Вы говорили: «Здесь темно! Выпустите меня!». – И он опять засмеялся.

– Ага, – сказал я.

Его так и не нашли – Долана.

Из-за песчаной бури. Да, с бурей мне повезло. Я представляю, как все это было, хотя вы, наверное, меня поймете, если я скажу, что не проверял свою догадку. Да и не стремился проверить.

РДП – помните? На шоссе № 71 меняли дорожное покрытие. Буря почти погребла под песком тот закрытый участок дороги. Когда дорожники вернулись к работе, им и в голову не пришло расчищать эти новые дюны. Дорога и так закрыта, спешить некуда, так что рабочие одновременно убрали с полотна и песок, и старый асфальт. И если водитель бульдозера случайно заметил, что засыпанный песком асфальт – участок длиной футов сорок – под ножом его агрегата превращается в аккуратные, почти идеальной формы квадраты, он никому об этом не рассказал. Может быть, он был с похмелья. Или же предвкушал, как вечером после работы пойдет гулять со своей цыпочкой.

Потом пришли тяжелые самосвалы, загруженные свежими порциями гравия, а за ними – грейдеры и катки. Дальше пришел черед больших гудроновых танкеров с рассекателями сзади и запахом горячей смолы, от которой плавятся подошвы. Когда свежий асфальт остыл и высох, по дороге прошла разметочная машина, водителю которой часто приходится оглядываться под своим холщовым навесом, чтобы удостовериться, что желтый пунктир за его спиной безупречно ровный. Он и знать-то не знал, что проезжает над дымчато-серым «кадиллаком» с тремя телами внутри. Не знал, что внизу, в темноте, лежит рубиновое кольцо и золотой «Ролекс», и часы, может быть, до сих пор отсчитывают часы, минуты и секунды.

Один из этих тяжелых дорожных агрегатов наверняка раздавил бы обычный «кадиллак»; крен, треск, и куча людей, разрывающих яму, чтобы выяснить, что – или кого – они там нашли. Но долановский «кадиллак» был не обычной машиной. Скорее это был танк на колесах, так что великая осторожность Долана сослужила мне неплохую службу. Если его и найдут, то найдут очень нескоро.

Конечно, рано или поздно, «кадиллак» просядет под тяжестью какого-нибудь груженого автопоезда, и следующий за ним автомобиль застанет большой длинный провал в западной полосе шоссе, и об этом известят Управление дорожного строительства, и те назначат еще один РПД. Но если рядом случайно не окажется никого из дорожников, который мог бы определить, что под покрытием дороги находился какой-то полый объект, то они там скорее всего решат, что эта «топь» (как они называют такие провалины) была вызвана либо вымораживанием, либо обрушившимся соляным куполом, либо подвижками почвы – явлением достаточно частым в пустыне.

Его объявили в розыск – Долана.

Кто-то его оплакал.

Ведущий колонки в газете «Лас-Вегас сан» предположил, что Долан жив и здоров и играет сейчас где-нибудь в домино или гоняет шары с Джимми Хоффа.

Может быть, он был не так уж далек от истины.

У меня все в порядке.

Спина совсем не болит. Я следую строгим предписаниям врачей и не поднимаю без посторонней помощи тяжести весом свыше тридцати фунтов, тем более что в этом году к моим услугам – полный класс замечательных ребятишек и любая помощь, какая только может понадобиться.

Я несколько раз ездил по тому участку дороги на своей новой машине. Однажды я остановился, вышел и (убедившись, что дорога пуста в обоих направлениях) помочился туда, где, по моим подсчетам, было то самое место. Но как я ни старался, многого я из себя выжать не смог, хотя мне казалось, что почки полны и вот-вот разорвутся. На обратном пути я постоянно поглядывал в зеркало заднего вида: меня не покидала забавная мысль, что он сейчас поднимется с заднего сиденья – Долан с кожей, потемневшей до цвета корицы и обтянувшей череп, как кожа высохшей мумии, и с волосами, полными песка. Поднимется и поглядит на меня, сверкая глазами и часами «Ролекс».

И это была моя последняя поездка по 71-му. Теперь, когда мне надо съездить на запад, я пользуюсь федеральной автострадой.