Каспари Вера - Кошки-мышки (сборник) Страница 13

– Общеизвестное проклятие золота.

Он покачал головой.

– Мы с Карпентером говорили об этом. Он ведет себя довольно порядочно, если только можно назвать порядочным человека, который берет деньги у женщины. Но мне вот что не дает покоя: они вместе бог знает сколько времени и наконец решают пожениться. Она собирается в отпуск, планирует медовый месяц, и вдруг ни с того ни с сего перед самой свадьбой ей нужна неделя одиночества. С чего бы?

– Лора устала. Хотела отдохнуть.

– Вы прекрасно знаете, что когда все повторяют одно и то же, причем самое простое, это, как правило, полная чушь.

– А вы считаете, Лора искала предлог, чтобы отложить свадьбу? И не ждала в трепетном предвкушении этого великого дня, как ждут его счастливые невесты?

– Возможно.

– Странно, – вздохнул я. – До чего же странно и трагично, что мы сидим за тем же столиком, под той же потрепанной сиренью, слушаем ее любимую мелодию и страдаем от собственной ревности. Лора мертва, поймите же, мертва!

Марк нервно крутил в руках коньячный бокал. Затем, проникая взглядом темных глаз сквозь эфемерную паутину моей защиты, спросил:

– Если она была вам так дорога, почему вы не разобрались с Шелби?

Я встретил его испытующий взгляд великолепным презрением.

– Лора была взрослой женщиной. Она дорожила своей свободой и ревностно ее оберегала. Она знала, чего хочет ее сердце. Или думала, что знает.

– Если бы мы с ней были знакомы… – начал Марк с ноткой мужского всемогущества в голосе, однако умолк, так и не договорив.

– Да вы противоречивы, Макферсон!

– Противоречив! – громко повторил он, словно бросив слово в середину сада. Несколько человек удивленно посмотрели в нашу сторону. – Хорошо, я противоречив. А остальные? А сама Лора? Куда ни посмотри, везде противоречия.

– Именно из-за них вам кажется, что Лора жива. Сама жизнь состоит из противоречий. Лишь смерть неизменна и постоянна.

Марк тяжело вздохнул, решив освободиться еще от одного мучительного вопроса.

– Она когда-нибудь говорила с вами о «Гулливере»?

Я сразу понял, куда он клонит.

– Одна из ваших любимых книг, так ведь?

– Откуда вы знаете? – спросил он с вызовом.

– Мой дорогой друг, ваша хваленая наблюдательность ничего не стоит, если вы не заметили, что я посмотрел, какую книгу вы так внимательно изучали в квартире Лоры в воскресенье. Я хорошо знаю эту книгу. Она рассыпалась от старости, и ее переплели в сафьян по моей просьбе.

Марк застенчиво улыбнулся.

– Я не сомневался, что вы за мной следите.

– Но ничего не сказали, видимо, хотели, чтобы я думал, что вы ищете ключ к разгадке убийства среди лилипутов. Что ж, если вам это приятно, молодой человек, я могу подтвердить, что ваши с ней литературные вкусы были похожи.

Он принял мои слова с очаровательно благодарным видом. Я посчитал, сколько дней прошло с тех пор, когда Марк говорил о Лоре как о ветреной дамочке. Если бы я ему сейчас об этом напомнил, он накинулся бы на меня с кулаками.

Великолепное сочетание хорошей еды, вина, музыки, коньяка и сочувствия пробили брешь в его замкнутости. Марк заговорил с трогательным чистосердечием:

– Более трех лет мы жили в полумиле друг от друга. Наверное, ездили в одном и том же автобусе, садились в один и тот же вагон метро, сотни раз проходили мимо друг друга. Она тоже покупала лекарства в аптеке Шварца.

– Поразительное совпадение!

Марк не заметил иронии. Он поддался чувствам.

– Должно быть, мы часто сталкивались друг с другом на улице.

Похоже, эта мысль приносила ему слабое утешение на фоне всех мрачных фактов. Тогда-то я и решил написать об этом несостоявшемся романе, таком хрупком и таком типичном для Нью-Йорка. История в духе О’Генри. Я почти услышал, как, работая над ней, старина Сидни Портер заходится в кашле.

– Потрясающие ноги, – пробормотал Марк. – Первым делом я всегда смотрю на ноги. Изумительные щиколотки.

Музыку выключили, и почти все посетители покинули сад. Какая-то парочка прошла мимо нашего столика. У девушки были великолепные ноги, но Марк даже не глянул в ее сторону. Он предавался фантазиям о встрече в аптеке Шварца. Он, Марк, покупал трубочный табак, а Лора бросила десятицентовую монетку в автомат, продающий почтовые марки. Она могла бы уронить кошелек. Или в ее глаз попала бы соринка. Лора поблагодарила бы его одним-единственным «спасибо», но это слово прозвучало бы для него как музыка с небес. Взгляд на ее ножки, обмен взглядами – и все сразу бы стало ясно, как у героев Шарля Буайе и Маргарет Саллаван в фильме «Переулок».

– Вы читали мой рассказ о Конраде?[27] – спросил я.

Вопрос прервал юношеские фантазии Марка. Он уставился на меня несчастным взглядом.

– Эту легенду лет сорок пять назад рассказывали в Филадельфии за портвейном и сигарами; за вышиванием и макраме ее тоже обсуждали, но в основном шепотом. Позже авторство приписали мне, хотя я не имею к этому никакого отношения. Просто пересказываю историю, достоверность которой подтверждается тем, что в нее до сих пор верят упорные и невозмутимые люди, славящиеся честностью и отсутствием воображения. Я имею в виду общину амишей[28] из Пенсильвании.

Конрад был одним из них. Крепкий, грубоватый парень, больше приспособленный выращивать брюкву, чем предаваться необузданным фантазиям. Однажды он работал в поле, как вдруг со стороны дороги послышался грохот. Конрад с мотыгой в руках побежал на шум. Груженная овощами телега столкнулась с элегантной каретой. К своему огромному удивлению, Конрад обнаружил, что вместо мотыги держит женщину.

У амишей, которые хвалятся своей простотой и скромностью, даже пуговицы считаются богопротивным украшением. До той минуты Конрад видел только девушек, одетых в полинялые хлопчатобумажные платья на крючках, и с волосами, заплетенными в жидкие косицы. Сам Конрад носил синюю рабочую блузу, застегнутую до самого горла, а его лицо украшали реденькие, похожие на обезьяний мех бакенбарды, столь ценимые его сородичами как признак благочестия.

Карету дамы починили быстрее, чем затянулась рана на сердце Конрада. Стоило ему закрыть глаза, как перед его мысленным взором представал образ прелестного создания с напудренным лицом, капризными губками и озорными глазами, черными, как эбеновая ручка ее зонтика из сиреневого шелка. С тех пор Конрад уже не мог довольствоваться брюквой и соседками с косичками. Он должен был найти свою Трою и отыскать Елену Прекрасную. Он продал ферму, пыльными дорогами добрел до Филадельфии, а там, будучи, как все набожные люди, человеком довольно практичным, вложил свой небольшой капитал в одно прибыльное дело, владелец которого обещал научить его ремеслу.

Без денег, без доступа в общество, где вращалась эта элегантная особа, Конрад был от нее так же далеко, как если бы остался у себя в деревне. Но его вера не слабела. Он верил, что будет снова держать ее в объятиях, подобно тому, как верил в зло и грех.

И чудо свершилось. Прошло не так уж много лет, и Конрад был еще достаточно молод, чтобы радоваться исполненному желанию. Он обнимал ее, и сердце колотилось в его груди так сильно, что буквально оживляло все вокруг. И снова, как в тот жаркий день, когда он впервые держал ее в объятиях, веки над темными глазами приподнялись и…

– Как ему это удалось? – спросил Марк. – Как он с ней познакомился?

Я отмахнулся от вопроса.

– Никогда еще она не была столь прекрасной, как в тот миг, и, хотя в городе о ней перешептывались, а ее репутация оставляла желать лучшего, Конраду казалось, что он впервые видит такую чистоту, запечатленную на мраморном лбу, и такую строгость плотно сомкнутых губ. Простим Конраду его помрачение. В подобные минуты мужской ум не способен достичь логических высот. Учтите, что леди была во всем белом, от кончиков атласных туфелек и до венка из цветов на темноволосой голове. Лиловые тени в складках савана…

На этом слове Марк отшатнулся.

Я с невинным видом посмотрел на него.

– Ну да, савана. В те времена его еще использовали.

– Она что, была мертва? – спросил он, выговаривая слова так медленно и осторожно, будто они сочились ядом.

– Похоже, я забыл упомянуть, что он пошел в ученье к гробовщику. И хотя врач объявил, что она была мертва еще до того, как позвали Конрада, он после…

Глаза Марка темными дырами пылали на застывшем бледном лице. Губы кривились, словно от горечи отравленного плода.

– Не знаю, правдива ли эта история, – сказал я, чувствуя его волнение и торопясь закончить рассказ. – Но раз уж Конрад родился и вырос среди людей, которые не одобряют фантазии, приходится ему верить. Он вернулся к себе в деревню, и все говорили, что женщины перестали для него существовать. Даже если бы он познал живую любовь, а потом ее потерял, вряд ли бы это событие нанесло ему рану глубже, чем этот краткий экскурс в некрофилию.

Гром прогремел еще ближе. Небо пожелтело. Когда мы выходили из сада, я осторожно коснулся руки Марка.