Скрытая бухта - Орунья Мария Страница 15

Бенигно совершенно раздавлен. И не только скорбью, на него навалились проблемы. Никто не может помочь ему с детьми, лишь соседи. Хана только год назад пошла в школу, и совершенно непонятно, сможет ли он, когда лето закончится, отпустить Клару и Давида учиться, когда дома столько работы – и в огороде, и со скотиной. А сам он целыми днями пропадает на фабрике, с понедельника по субботу, времени на детей почти не остается.

В Галисии живут его родители и одна из сестер, но он не может связаться с ними с самого января и не знает, получили ли они два его письма. Рассчитывать остается только на мать Кармен – бабушку Хулию, которая работает кухаркой в усадьбе у молодых господ в Торрелавеге. Но она может навещать их лишь по понедельникам, в свой единственный выходной, и то не всегда. Оба брата жены, совсем еще молодые парни, убежденные республиканцы, ушли воевать с франкистами, и о них тоже ничего не известно. Может, они погибли или ждут казни. Может, где-то во Франции или в Англии. Может, в Венесуэле.

Сейчас мы проберемся сквозь баррикады времени и окажемся в июле 1937 года. Мы в Инохедо. Бенигно на кухне спорит с Браулио, соседом и давним другом.

– Так валите во Францию, как все! Уезжайте! Живите, мать вашу, своей жизнью! А я отсюда ни ногой. Здесь у меня работа на фабрике, мои дети и мои покойники. Осталось недолго, война почти проиграна, – лихорадочно говорит Бенигно, нарезая круги по кухне и яростно жестикулируя.

– Ты не слушаешь никаких доводов, – напирает на него Браулио. – Бог знает что может случиться, если остаться. Националисты наступают, и если Сантандер падет, то кто позволит тебе сидеть дома и пасти коров? Ты как это себе представляешь? Нас погонят на фронт подавлять Астурию, я читал об этом в “Ла Републике”.

– Где?

– В газете, мать твою. Не знаешь, что ли? Теперь у нас ни “Эль Диарио Монтаньес”, ни “Эль Кантабрико”, ни хрена… чернила кончились. Выходит только “Ла Република”. Срань господня, ты с фабрики сразу домой, а что вокруг творится, без понятия.

Бенигно молчит пару секунд.

– Меня не заберут. У меня трое детей, я один у них.

– Ну ты даешь. Да любого заберут, если им приспичит! – Браулио переходит на крик и тут замечает в дверях Клару и Хану.

Бенигно прослеживает за его взглядом и, не меняясь в лице, негромко говорит:

– Мы остаемся.

Браулио качает головой. Прощается взмахом руки, без единого слова, только судорожно вздохнув. Выходя из дома, он с болью думает, что никогда больше не увидит ни Бенигно, ни его детей, – он в этом совершенно уверен.

Дневник (5)

Война в Кантабрии, которая идет уже чуть больше года, вот-вот закончится. Тем не менее в конце августа 1937 года сражения и политические дрязги продолжают сотрясать другие территории полуострова, и все это часть гражданской войны.

Наверняка по чистой случайности тем вечером именно Хана и Давид должны были отвести скотину – двух своих коров и пять соседских – на пастбище и привести их обратно. Одно из жутких совпадений, из-за которых в душе разгорается огонь.

Сначала они увидели красных. Их было около дюжины. Красные бежали, точно преследуемые кролики, перепуганные и изможденные. Ломились сквозь кусты, уворачивались от ветвей деревьев, хрипели, задыхались, поглядывали поминутно в небо и бежали, бежали не останавливаясь.

И тут появились истребители. Два “хенкеля” рассекали воздух – как и во все остальные дни. Они не просто гудели в небе, на этот раз пулеметчики не дремали, а безостановочно поливали огнем бегущих. Замерев от ужаса, Клара смотрела на это из окна. На лугу Хана и Давид застыли как вкопанные. Разве что опустились на корточки, словно это могло как-то защитить их от пуль. Они даже не пытались укрыться. Они наблюдали, запечатлевая в своей детской памяти, как души покидают тела убитых.

Республиканцы падали, точно созревшие ягоды вишни, если тряхнешь ветку, падали замертво в устье реки, чьи холодные воды ласково смывали в море их кровь.

На следующий день стало известно, что Торрелавега в руках националистов, и один из жителей Инохедо, из ультраправых, ходил от дома к дому, сообщая всем, что “славное войско” вступило в Барреду и нужно идти встречать солдат. Обрати внимание на дату: 25 августа 1937 года. Столица Сантандер только что сдана. Хана долго еще будет помнить, как им с братом и сестрой было велено одеться и бежать в Барреду, чтобы приветствовать входящие войска. Тех самых франкистов, которые одним стылым утром убили с неба ее маму и брата.

– Открой глаза, Хана, – говорит Бенигно дочери и подталкивает ее локтем, заметив, что она хлопает в ладоши, зажмурившись.

– Да, пап. – Хана никогда бы не осмелилась ослушаться отца. – Просто я не хочу смотреть, не хочу… там мертвый… – Она впивается взглядом в мертвого республиканца, лежащего на тротуаре. Его рука свисает на проезжую часть, а тело наполовину прикрыто коричневым покрывалом.

– Так не смотри вниз, – говорит отец, – просто хлопай и улыбайся, доченька. Хлопай и улыбайся, – повторяет Бенигно сквозь зубы, косясь на Давида и Клару, которые послушно улыбаются изо всех сил.

Один из солдат победоносной армии спотыкается о руку республиканца. Солдат пинает ее, и от удара рука прижимается к телу.

– Оп! Коммуняка, коммуняка! – хохочет солдат и идет себе дальше, едва глянув на мертвое тело.

Но какая-то непреодолимая сила толкает Хану. Внезапно она перестает хлопать и с силой вцепляется в юбку сестры, ткань рвется, перекручивается.

Один из солдат останавливается прямо рядом с ними. Отец словно растворяется в воздухе. Хана может думать только об одном. И видит она только куклу. Потрясающую куклу – с волосами, глазами, улыбающуюся, с руками и ногами. Бесполую куклу, зачем-то болтающуюся у солдата на ремне. Как бы ей хотелось поиграть с ней, у нее никогда не было куклы, как, впрочем, и других игрушек. Она робко тянет солдата за штанину:

– Дядя… Дай куколку… – На солдата устремлен ангельский взгляд. Такая хорошенькая девочка.

Солдат секунды три что-то соображает. И вдруг взгляд его делается бешеным.

– Черт тя дери, девка, сгинь! Это тебе не кукла. Усекла? Это Асанья! И я его вздернул!

Солдат разворачивается и присоединяется к шествию победителей, которые время от времени останавливаются лишь для того, чтобы обрушить на зрителей политические лозунги.

Хана испуганно молчит. Она не знает, что Асанья – президент Республики. Клара шепотом принимается отчитывать сестру. Как ей только взбрело в голову заговорить с солдатом? Давид, не заметивший, что отец куда-то исчез, в каком-то экстазе завороженно смотрит на военных, пока колонна франкистов не сворачивает на другую улицу.

Только вернувшись домой, дети узнают, что отец исчез, потому что франкисты прямо на улице выдергивали из толпы зрителей мужчин, чтобы превратить их в солдат для предстоящих сражений в Астурии. Дворами он пробрался к железной дороге, связывающей Реосин с Инохедо.

“В конце концов, – думал Бенигно, – козлина Браулио оказался прав”.

Несколько дней он скрывался дома – невидимый страж своей разрушенной семьи. В первой половине сентября 1937 года последние кантабрийские территории, Туданка и Льебана, были взяты националистами, и военные действия в Кантабрии затихли. Кровопролитная война на этих землях наконец закончилась.

Но с завершением боевых действий новый период в истории не начался – продолжило расти и крепнуть нечто, порожденное во чреве этой войны. Нечто слишком сложное для разумения простого крестьянина, не познавшего крови. Не вдыхавшего ее густого, сладкого, металлического запаха.

Злоба, отдающая страхом, – вот что живет в душе человека, на глазах которого мать и брат разлетелись на кусочки.

Что-то темное, рожденное из холода, поселившегося в кишках, когда умирающий солдат смотрит на тебя так, будто ты – последнее, что удерживает его в жизни, которая вот-вот его покинет.