Филлис Джеймс - Бесспорное правосудие Страница 17

Она не знала, что говорить, но Эш, видимо, не ждал от нее слов и сам никак зрелище не комментировал. Потом сказал:

– Пойдем – посмотришь коридор.

Коридор освещался высоко подвешенной голой лампочкой. Когда Эш нажал переключатель, Октавия открыла от изумления рот. Обе стены были обклеены цветными картинками, явно вырезанными из книг и журналов; яркий коллаж из глянцевых изображений слепил вибрирующим, мерцающим светом. Октавия переводила взгляд с одной стены на другую. Поверх прекрасных видов гор, озер, соборов, площадей были наклеены обнаженные женщины с раскинутыми ногами, голой грудью и задом, надутыми губками, а также мужчины с гениталиями, упакованными в сверкающие черные гульфики, – и все это в обрамлении гирлянд из полевых цветов, в окружении симметрично разбитых садов с аллеями и скульптурами, животными и птицами. А еще тут были серьезные, благородные и надменные лица, вырезанные из репродукций величайших мировых картин. Эти лица были размещены так, будто они взирали на беспорядочную чехарду из грубых сексуальных фигур с отвращением или аристократическим пренебрежением. На стенах не осталось ни дюйма свободного пространства. Коридор вел к парадной двери, стеклянную секцию которой забили снаружи досками. Сама дверь была сверху и снизу закрыта на тяжелые засовы, что вызвало у Октавии мгновенный приступ клаустрофобии.

Справившись с первоначальным изумлением, она сказала:

– Зрелище просто бредовое, но поразительно красивое. Это ты сделал?

– Вместе с тетей. Композиция моя, но идея ее.

Странно, что он все время называл ее «тетей» и – никогда по имени. Что-то в его голосе наводило на мысль о легком пренебрежении, фальши и о тщательно скрываемом более сильном чувстве. И еще – в нем звучало предостережение.

– Мне нравится, – сказала Октавия. – Это талантливо. Действительно талантливо. Можно сделать что-нибудь в таком духе и у нас в квартире. Но на это уйдет много месяцев.

– У меня ушло два месяца и три дня.

– А где ты взял все эти картинки?

– В основном из журналов. Что-то украл.

– Из библиотек?

Октавия вспомнила, что читала о двух мужчинах, драматурге и его любовнике, сделавших то же самое. Они обклеили квартиру гравюрами из украденных в библиотеке книг, и об этом узнали. Интересно, их посадили?

– Нет, слишком рискованно. Я воровал книги из киосков, – ответил Эш.

– И скоро все это уничтожат. Тебе не жалко? Столько работы!

Она представила: огромный шар, раскачиваясь, про-бивает стены, волна песка и пыли вздымается удуш-ливым облаком, картинки ломаются и рушатся, как части пазла.

– Мне все равно, – сказал Эш. – Ничего в этом доме меня не радует. Его пора снести. Посмотри сюда. Это комната тети.

Он открыл дверь справа и протянул руку к выключателю. Комнату залил красный свет. Он шел не из центрального источника, а из трех ламп, стоящих на низких столиках под красными атласными абажурами с рюшками. Все утопало в красном. Казалось, дышишь кровью. Октавия бросила взгляд на руки, ожидая, что и они окрасятся красным. Тяжелые шторы на забитых окнах были из алого бархата. Обои украшали красные розочки. Большую, провисшую тахту у окна и два кресла по разным сторонам газового камина покрывали индийские хлопчатобумажные накидки ярко-красного, алого и золотистого цвета. У стены напротив камина стоял диван, покрытый серым одеялом, – единственное мрачное пятно в этой пестрой феерии. Перед камином на низком столике лежала колода карт и стеклянный шар.

– Тетя гадала, – сказал Эш.

– За деньги?

– За деньги. За секс. И ради развлечения.

– Она занималась любовью в этой комнате?

– Вон на том диване. Это было ее место. Все происходило здесь.

– А где был ты? Что делал? Я о том, где ты был, когда она занималась здесь сексом?

– Тоже здесь. Ей нравилось, когда я при этом присутствовал. Нравилось, чтобы я был рядом. Разве мать тебе не рассказывала? Она знала. На процессе об этом говорилось.

По голосу Эша нельзя было судить о его чувствах. Октавия поежилась. Ей хотелось спросить: «Тебе это нравилось? Почему ты не ушел? Ты любил ее?» Но это слово она не могла произнести. Любить… До сих пор она не понимала, что это значит, но одно знала точно: любовь не имела отношения к этой комнате.

– Это случилось здесь? Здесь ее убили? – спросила она почти шепотом.

– На этом диване.

Октавия в страхе посмотрела на диван и произнесла с некоторым удивлением:

– Но он такой чистый – словно ничего и не было.

– Диван был весь залит кровью, наматрасник унесли вместе с телом. Однако если поднимешь одеяло, увидишь пятна.

– Нет уж, спасибо. – Она старалась, чтобы голос не выдал ее волнение. – Это ты застелил его одеялом?

Эш не ответил, но смотрел на нее – она это чувствовала. Ей хотелось прижаться к нему, обнять, однако это был бы опрометчивый поступок, и не просто опрометчивый – он мог вызвать у него отвращение. От страха, волнения и чего-то еще – возбуждающего и постыдного – дыхание ее участилось. Ей хотелось, чтобы Эш отнес ее на диван и занялся бы с ней любовью. «Мне страшно, – думала Октавия, – зато я испытываю сильные чувства. Я живая».

Юноша все еще смотрел на нее.

– Мне хочется показать тебе еще кое-что. Это наверху, в темной комнате. Хочешь посмотреть?

Октавия вдруг почувствовала необходимость покинуть гостиную. Красный цвет бил в глаза.

– Конечно. Почему нет? – проговорила она небрежно. Но сразу добавила: – Тут был твой дом, ты здесь жил. Мне хочется увидеть все.

Эш стал подниматься по лестнице, Октавия следовала за ним. Ступени покрывал ковер со стертым рисунком, грязь глубоко въелась в его ворс, а местами он был до того изношен, что нога девушки раз попала в прореху, и, чтобы не упасть, ей пришлось вцепиться в перила. Эш не оглянулся. Октавия последовала за ним в глубину дома, в комнату, которая была настолько мала, что годилась разве что для кладовки, хотя, возможно, ей предназначалась роль спальни. К деревянной раме единственного, высоко расположенного окна была прибита полностью закрывающая стекло плотная черная ткань. Ниже располагались три полки. Справа на скамье стоял большой прибор, похожий на громадный микроскоп. Еще на скамье находились три прямоугольных пластиковых лотка с жидкостью. В комнате пахло чем-то сродни смеси аммиака и уксуса.

– Видела такую комнату раньше, – спросил Эш.

– Нет. Это и есть темная комната? А для чего она нужна?

– Ты что, ничего не знаешь о фотографии? У тебя разве нет фотоаппарата? У таких, как ты, обычно есть.

– У других девочек в школе фотоаппараты были. А я не хотела. Чего там снимать?

Октавия терпеть не могла так называемые особые дни – вручение аттестатов, праздник лета, рождественские службы, ежегодные игры. Она представила монастырский сад летом – мать-настоятельница смеется в обществе двух родительниц, бывших выпускниц, чьи дочери теперь учатся в той же школе, а вокруг толпятся и прыгают дети с фотоаппаратами в руках. «Посмотрите сюда, мать-настоятельница! Ну, пожалуйста! Мамочка, ты не смотришь в камеру!» Венис среди них не было. Она никогда не приезжала. Вечно – судебное заседание, собрание в «Чемберс», дела, которые нельзя отменить. Мать даже не приехала на представление «Зимней сказки», где Октавия играла Паулину.

– У нас в школе не было темной комнаты. Пленки проявляли в разных лабораториях, у «Бутса» например. А это все тебе подарила тетя?

– Да. Тетя купила фотоаппарат и все оборудование. Она хотела, чтобы я делал снимки.

– Какие снимки?

– Ее и партнера во время секса. Она любила их рассматривать.

– А где сейчас эти фотографии? – спросила Ок-тавия.

– Забрал стряпчий. Снимки требовались защите. Не знаю, где они сейчас. Снимки доказывали, что у тети были мужчины. Полиция их видела. Мужчин пытались найти, чтобы исключить из числа подозреваемых. Но нашли только одного, и у того было алиби. Не думаю, что других усердно искали. Ведь у них был я. Про-тив меня состряпали дело. Так зачем тратить время на сбор информации, которая не нужна? Вот так работает наша полиция. Найдут козла отпущения и под него ищут доказательства.

Неожиданно перед глазами Октавии предстала яркая, неприличная и бесстыдно волнующая картина: два голых тела, сплетясь, стонут на диване в красной гос-ти-ной, а Эш, стоя над ними, ищет нужный кадр – крутится вокруг, присаживается на корточки. У нее чуть не вырвалось: «Зачем ты это делал? Как она могла тебя заставить?», но она знала, что эти вопросы задавать нельзя. Октавия видела, как пристально он смотрит на нее внимательным, строгим взглядом.

– Знаешь, что это такое? – спросил Эш, положив руку на прибор.

– Нет, конечно. Говорю тебе, я совсем не разбираюсь в фотографии.

– Это увеличитель. Показать, как он работает?

– Если хочешь.

– Придется некоторое время побыть в темноте.

– Я не возражаю.

Он подошел к двери, выключил свет, затем вернулся к ней и поднял руку. Загорелась красная лампочка, окрасив мерцающим светом его пальцы. Одновременно в увеличителе зажегся маленький, белый огонек. Эш вынул из кармана конверт и вытащил из него маленький кусочек пленки – отдельный негатив.