Силвер Элизабет - Обреченная Страница 20

Французская революция: гильотины, аристократия, толпы крестьян, ждущие падения куска металла, который снесет голову Марии-Антуанетте или Людовику XVI. Люди, орущие во всю силу легких, что это надо сделать, что она это заслужила, отрубить, отрубить ей голову!

Благородные англичане, наши царственные предки, милый дом Оливера: лондонский Тауэр, король Генрих VIII, Анна Болейн. Убить врага и отрубить ему голову, чтобы насадить ее на чучело в натуральную величину, и пусть все это видят и испытывают омерзение. Пример в назидание остальным.

Племена туземцев. Высушенные головы. Тайские тюрьмы. Блин, современный бокс, борьба, петушиные бои…

И как вам это? Плати и смотри.

Соединенные Штаты Америки. Нынешний день: американцы приклеились к экранчикам своих планшетиков, к цифровым телеэкранам, развешанным по стенам, как портреты, спутниковым приемникам, мобильным телефонам и прочим высокотехнологичным гаджетам, появившимся за время моего заключения. Люди живут одинокой жизнью, их мозги контролируются тем, что они видят по телевидению. Так почему не поставить мою каталку посреди боксерского ринга, обставив его видеокамерами, не позвать опытного кинопродюсера и спортивного комментатора и не позволить всем смотреть, как я умираю? Никто не обязан смотреть, как никто не был обязан присутствовать при четвертовании Уильяма Уоллеса. Вся выручка может пойти:

а) на сбор средств для поиска какого-нибудь пропавшего ребенка или на содержание престарелых родителей или бабушек-дедушек;

б) на уплату всех судебных издержек;

в) на любое другое дело: на улучшение кормежки в тюрьме, на борьбу с раком, на новую государственную школу…

Так все, кто любит смотреть такие казни, заплатит какие-то десять баксов, которые пойдут на благо маленького ребенка или даже (пытаюсь не смеяться, пока пишу) на МАСК. Понятно, что такое не будет случаться слишком часто. Вероятно, такой эфир будет только во время политических кампаний или летнего отдыха от ситкомов и мыльных опер в прайм-тайм. Американский капитализм во всей красе. И это вовсе не безумная идея.

Понимаете, я вовсе не пытаюсь таким образом протестовать против моей казни, назначенной на 7 ноября, как если бы я не понимала, что сделала или почему должна умереть. Я знаю, что сделала. Я знаю, чего не делала. Я сказала это еще в самом начале моей рукописи. Но моя смерть, моя публичная смерть, принесет кое-кому удовольствие, а другим – честно отработанные деньги. Если вы спросите меня, то это чистой воды альтруизм, который еще предстоит продвинуть на рынок.

Я впервые встретилась с Марлин где-то спустя месяц после инцидента в «Бар-Подвале». Она позвонила мне на мобильный как раз в тот момент, когда я шла по мосту Маркет-Стрит-бридж, возвращаясь домой после ярмарки научных идей для восьмиклассников.

– Ноа Синглтон? – спросила она.

Я сразу же поняла, что передо мной адвокат. Этот уверенный тон на грани агрессивности. Мне не понадобилось много времени, чтобы осознать, что этот тон ближе к надменности, чем к уверенности.

Я прокашлялась.

– Она самая.

– Я думаю, у нас с вами есть кое-что общее, и я хотела бы с вами это обсудить.

Я откусила заусенец на указательном пальце.

– Кто это? Вас навел Бобби?

– Я не шучу, – настаивала незнакомка. – У вас есть отец, который владеет баром под названием «Подвал-Бар» на Жирард-стрит?

Я снова прокашлялась.

– «Бар-Подвал»?

– «Подвал-Бар», – немедленно поправила меня собеседница. – Он называется «Подвал-Бар», согласно записям в городском архиве.

Я подошла к перилам моста и посмотрела на грязную воду Скукэл. Ветер врезал полумесяцы в поток воды. Я выплюнула заусенец и посмотрела, как тот падает вниз, словно перышко.

– Мисс Синглтон? – позвала меня позвонившая дама.

– Да кто это?

Никто не знал о моих отношениях с отцом, кроме Бобби, да и он в лучшем случае знал, что именно отец и был тем анонимом, что обрывал мне провод. Я никому, включая Бобби, не рассказывала, что встречалась с ним. Но Марлин не ответила мне. Вместо этого она начала делать то, что умела лучше всего. Заставлять. Приказывать. Манипулировать.

– Встретимся во время обеда у Фитцуотер и Седьмой завтра в полдень. Вы можете прийти?

Я снова прокашлялась.

– Я… ну…

– Да или нет? – спросила Марлин. – Я не могу тратить на вас целый день.

– Нет, мэм, – промямлила я, оглядывая мост. По нему шли только тинэйджеры в шлепанцах и солнечных очках. – То есть да, мэм. Да. Я встречусь с вами.

Глава 11

Марлин сидела в ресторане одна за угловым столиком рядом с высоким эркером. Она была в черном брючном костюме, вокруг шеи трижды обернут яркий французский шарф. Она просматривала страницы в блокноте, когда я вошла, и даже не удосужилась поднять глаз. Вместо этого положила модную черную чернильную ручку возле блокнота, отодвинула его и только тогда посмотрела на меня.

– Марлин Диксон? – спросила я, протягивая ей руку. – Привет. Я Ноа Синглтон.

– Ноа, – сказала она, выдержав две-три неуютные секунды, в течение которых рассматривала каждую складку на моей одежде, каждый волосок моего «хвоста» и каждый прыщик на моей коже. Затем положила изящную руку на стол, словно собиралась опереться на него и встать, чтобы поздороваться со мной, но передумала. Теперь я понимаю, почему, но тогда ее полнейшее пренебрежение моим именем и присутствием выглядело как ощутимое неодобрение.

– Хорошо. Прошу. Садитесь, Ноа.

Мое имя почти выскакивало в каждом предложении, как английские слова режут плавный испанский диктора в новостном выпуске канала «Телемундо».

– Разве мы не договаривались на полдень? – спросила Диксон.

Я пожала плечами.

– Да, вроде того.

– Сейчас двадцать минут первого. В час у меня встреча. Нам осталось не так много времени, не так ли?

Марлин приподняла рукав, демонстрируя платиновые часики, обрамленные сотнями мелких бриллиантиков. Это были часы того типа, которые сильная женщина носит, только когда покупает их себе сама, а не получает в подарок от ухажера.

– Должна признаться, я немного нервничаю, – сказала я, садясь.

Моя новая знакомая не ответила. Таким женщинам и не надо отвечать. Она наклонилась к своему кейсу и достала оттуда желтую папочку с несколькими фотографиями.

– Посмотрите.

– Разве мы сначала не выпьем?

Диксон опять не ответила. Словно не имея выбора в собственных действиях даже тогда, я неохотно взяла папочку и открыла ее. Оттуда на меня смотрели цветные фотографии в документальном стиле. Сначала мне немного трудно было понять, кто это, но при близком рассмотрении, когда я совместила эти пиксельные изображения со зрительной осью моих глаз, точки оранжевого, черного, красного, синего и коричневого цвета сложились в образ, который я несколько недель пыталась забыть.

– Что это?

– Я уверена, что вы прекрасно знаете, что это, – сказала Марлин, бросив взгляд на свой блокнот. – И кто. – В блокноте был написан ряд имен, но я не могла их прочесть. – Я должна еще раз рассказать вам обо всем?

Я прищурилась и поднесла снимок поближе к глазам, чтобы убедиться, что это точно он. На фото он лежал на больничной койке, жесткой и металлической. Разные трубки присоединяли его скулу ко рту. Один глаз заплыл темно-сизым синяком. Желтые комья засохшего гноя собрались в уголке глаза, и лопнувшие капилляры завершали картину разбитого лица.

Марлин не стала выжидать, когда кончатся обязательные пять минут, чтобы дать мне прийти в себя, прежде чем взять меня на поводок, даже не удосужившись представиться. Несомненно, у нее были и другие важные встречи. Я не могла не уважать ее за оперативность и четкость.

– Хорошо, – сказала она. – Я рада, что сумела привлечь ваше внимание.

Хотя мое внимание привлекла не то чтобы сама Марлин Диксон, все, что я могла, – это связать картинку в моей руке с памятью, все еще пульсирующей в моих висках. С жилой, бившейся на лбу моего отца в то время, как его кулак врезался в лицо человека-тени.

– Есть и другие, – сказала мне Диксон. – Посмотрите на остальные. Некоторые сняты в профиль, другие показывают гематому на груди, возникшую в результате внутреннего кровотечения.

Я встала из-за стола. Трясущимися руками отодвинула снимки.

– Сядьте, Ноа, – вздохнула Марлин, показывая на стул. У нее были длинные пальцы с наманикюренными ногтями. – Пожалуйста, садитесь.

– У вас ровно одна минута, чтобы объяснить мне, в чем дело и откуда у вас фото с той ночи…

– Сядьте, – приказала эта женщина. – Вы же не хотите устроить сцену. Просто сядьте, и я расскажу вам все, что вам следует знать.

Я посмотрела направо. Там сидела молодая парочка – первое или, возможно, второе свидание. Затем я посмотрела налево, и вроде бы там не было ничего, кроме деловой встречи.

– Никто не следит за вами, если это вас беспокоит, – сказала Марлин, после чего немного помолчала, отпила кофе, а затем продолжила: – Пожалуйста, сядьте.