Питер Джеймс - Клеймо смерти Страница 24

Минут через пятнадцать он свернул с Черч-Роуд и покатил по направлению к Кингсвей и набережной, где они с Сэнди жили когда-то и где были счастливы. В окнах домов по обе стороны от дороги светились рождественские огни, и только его собственный, одноквартирный, в псевдотюдоровском стиле 1930-х, как будто притаился в темноте.

Грейс остановился на подъездной дорожке перед гаражом. Там, за дверью, заметенная пылью, до сих пор стояла, словно дожидаясь возвращения хозяйки, машина Сэнди. Он вошел в дом через передний вход. За прошедшую со времени последнего визита неделю за дверью выросла такая горка всевозможных рекламных буклетов, счетов и листовок из местных заведений, попавших внутрь через почтовый ящик, что ему пришлось поднапрячься, чтобы сдвинуть ее с места.

Он включил свет и прошел в кухню. Достал из-под раковины стопку черных пластиковых пакетов и направился с ними в спальню, остававшуюся почти такой же, какой была десять лет назад. Открыл шкаф Сэнди и начал снимать с вешалок и укладывать в мешок ее одежду. Вещи до сих пор хранили — или ему это только казалось? — слабый аромат ее духов, пробивавшийся из-под запаха плесени. Вместе с ним нахлынули воспоминания.

Он наполнил один пакет, потом другой, и едва ли не каждая вещь отзывалась той или иной ассоциацией. На штанге глухо клацали пустые вешалки. Он опустился на колени и стал складывать в третий мешок ее обувь. Не забыть бы заглянуть в гардероб внизу, собрать ее пальто. Закончив, он выпрямился и оглядел комнату. Возле кровати стоял шезлонг, купленный давным-давно и в ужасном состоянии в аукционном зале в Льюисе. Сэнди заменила старый материал новым, современным, с рисунком в форме черно-белого зигзага. На нем лежал потрепанный игрушечный хорек, которого она хранила с детства. Грейс сунул его в мешок, потом снова достал и положил на шезлонг. Расстаться с игрушкой вот так запросто, отдать кому-то не хватило смелости. Но и взять ее в новый дом он бы не решился.

Черт, как же все тяжело.

А что, если?..

Если она вернется и пожелает получить хорька обратно?

Грейс вдруг поймал себя на том — такое в последние годы случалось уже не раз, — что не может вспомнить ее лицо.

Он прошел к туалетному столику орехового дерева и посмотрел на фотографию в рамке, стоявшую между ее бутылочками и баночками.

Этот снимок сделали в ресторане роскошного отеля возле Оксфорда, «Медведь в Вудстоке», где они отмечали очередную годовщину свадьбы после его поездки на конференцию по фингерпринтингу ДНК и незадолго до ее исчезновения. Он был в костюме и при галстуке, Сэнди — в вечернем платье, с неизменной улыбкой, обращенной на сей раз официанту, которого они попросили щелкнуть фотоаппаратом.

Рой посмотрел в кристально чистые глаза цвета неба. Как случилось, что ее образ почти стерся из его памяти? Он не мог выбросить фотографию. Не мог ничего с ней сделать. Надо положить ее в какой-нибудь чемодан и засунуть куда подальше, в угол чердака их с Клио нового дома.

Он взглянул на стопку книг на прикроватном столике и на те, что стояли аккуратным рядком на полке над камином, заколоченным бывшими владельцами, но открытым потом Сэнди. Иногда она даже растапливала камин, потому что считала это романтичным.

Он взял верхнюю книжку, «Отель у озера» Аниты Брукнер, купленную им по ее просьбе к Рождеству. Открыл. И прочитал надпись: «Моей дорогой Сэнди. На наше четвертое Рождество. Любви моей жизни. ХХХХХ».

Что случилось с тобой? Где ты сейчас? Надеюсь, покоишься с миром.

Он поцеловал книжку, а потом бросил ее, с остальными, в новый мусорный пакет.

33

Пятница, 12 декабря

У Анетты Липперт шла семьдесят пятая минута ночной смены в отделении интенсивной терапии клиники, которой она отдала большую часть своей профессиональной карьеры. Мюнхенская клиника «Швабинг» имела репутацию — на ее взгляд, совершенно заслуженную — одной из лучших в Германии нейрологических больниц; в отделении интенсивной терапии на каждого пациента приходилась одна медсестра.

Будучи старшей медсестрой, она обычно брала утреннюю смену, на которую приходилась большая часть переводов и операций, но из-за поразившей город эпидемии гриппа и нехватки персонала ей в некоторые дни приходилось работать круглосуточно.

Ночная смена — долгая и скучная. В ночную смену почти ничего не происходит. В отделении поддерживалась одна и та же температура, двадцать четыре градуса по Цельсию, и поэтому здесь бывало душновато, хотя пациенты, занимающие пятнадцать коек, никогда не жаловались. Многие из них и не разговаривали. Исключение составляла находящаяся в коме неопознанная женщина на кровати номер 12, иногда бормотавшая что-то неразборчивое, без начала и конца.

Проходя в сопровождении двух докторов по отделению с остановкой у каждого пациента и получая последнюю информацию от каждой медсестры, Липперт дошла до кровати номер 12. Лежавшей здесь женщине было, пожалуй, около сорока. Короткие каштановые волосы. Лицо забинтовано. В полукоматозном состоянии она пребывала с того самого момента, как месяц назад ее сбило такси на Виденмайерштрассе, оживленной улице одного из самых красивых мюнхенских районов, отделяющей город от реки Изар.

Тогда она и поступила в клинику как Unbekannte Frau.[8]

Свидетель происшествия с возмущением рассказал полиции, что, пока женщина лежала на дороге, какой-то негодяй в шлеме и на мотоцикле подхватил валявшуюся неподалеку сумочку и, дав газу, умчался.

В течение сорока восьми часов о ней никто ничего не знал. Потом полицейские привели мальчика, только что вернувшегося из футбольного лагеря, в слезах, поскольку за ним не приехала мама. Он-то и узнал в потерпевшей свою мать, фрау Ломан. Но и после этого женщина осталась отчасти загадкой.

Судя по всему, как информировала больничное начальство полиция, фрау Ломан очень постаралась стереть свое прошлое. Обыск в ее квартире, проверка компьютера и мобильного телефона так и не дали ответа на вопрос, кто же она в действительности такая. Выяснилось, что у нее по меньшей мере два поддельных паспорта и две карточки социального страхования. Ее кредитные карточки были выданы на вымышленные имена. В Мюнхенском банке на ее счете, открытом на одно из этих имен, лежало три миллиона евро. Счет она открыла примерно девять лет назад, успешно пройдя все изобретенные для борьбы с отмыванием денег протоколы безопасности с фальшивыми документами.

Специалисты из Интерпола сняли отпечатки пальцев и взяли образец ДНК, пообещав представить результаты через несколько недель. Ввиду интереса, проявленного к фрау Ломан со стороны полиции, ее, как только представилась такая возможность, перевели в одну из отдельных палат.

На нее, остановившись у кровати, и смотрела сейчас медсестра Липперт. Глаза пациентки были закрыты — с момента поступления она так ни разу и не открывала их. Дыхание контролировал вентилятор. Жидкости, содержавшие разного рода питательные вещества и поддерживавшие жизнедеятельность организма, поступали внутрь через двухпросветный интубационный катетер, выступавший из верхней части груди.

«Кто же ты на самом деле? — прошептала про себя Анетта Липперт. — Куда направлялась, когда тебя сбило то такси? Откуда ты взялась? И от чего убегала?»

Полиция сделала все, что могла. Женщина жила под разными личинами. На каком-то этапе, до рождения сына, она сменила имя, причем по меньшей мере дважды. Но почему? Этого полиция не знала. Может быть, скрывалась от мужа или любовника? Бежала от криминального прошлого? А может, она террористка? Расследование продолжалось.

Между тем фрау Ломан не приходила в сознание. И ее жизнь поддерживалась через воткнутые в тело трубочки.

С глубокой печалью смотрела на нее Анетта Липперт. «Кто-то любил тебя когда-то. У тебя сын. Возвращайся к нам. Очнись! Ты нужна сыну».

Время от времени женщина на кровати номер 12 делала резкий вдох, но глаза ее все равно не открывались.

Закрылись навсегда?

Родственников у нее не было — по крайней мере, сын Бруно о таковых не знал. Он жил сейчас в семье одного из своих друзей, родители которого часто приводили мальчика в больницу.

«Что же такое заперто в твоей голове? — думала Липперт. — Как нам отпереть замок?»

На четвертом за смену обходе, сразу после полуночи, когда Анетта Липперт снова задержалась у кровати фрау Ломан, та вдруг на секунду открыла глаза.

— Скажите, я его прощаю, — произнесла она и снова закрыла глаза.

— Сказать кому? — торопливо спросила медсестра.

Но ответа не последовало — только пыхтел ровно вентилятор и попискивали негромко мониторы.

Запертая внутри собственного черепа, Сэнди слышала их голоса. Понимала, что они говорят. Но она как будто плыла под водой в глубокой части бассейна. И не могла отозваться.