Ричард Флэнаган - Узкая дорога на дальний север Страница 26

Они вышли на далеко выступающую веранду, уселись в тронутые ржавчиной кресла за такой же поржавевший металлический столик, выпили бутылку пива.

– Ты хваткий делец, – усмехнулся Дорриго, – по мнению Кейта.

– Ха, – буркнула Эми. – Взгляни на этих птиц.

И указала туда, где морские птицы стремглав, будто мертвые, падали в океан. Она подошла к чугунной балюстраде, с которой давным-давно облезла вся краска, осталась лишь коричневато-желтая пыль. Эми провела рукой по затвердевшей ржавчине, рыжей, точно замшелый камень.

– Кейт считает, что у тебя чутье, как у охотника, – сказал Дорриго.

Птицы вздымались вверх с рыбешками в клювах. Эми пощипывала крошащуюся ржавчину кончиками пальцев. Взгляд ее был устремлен на полоску пляжа, тянущуюся на несколько миль до самого мыса, древнего, изъеденного ветром, лишенного всякой растительности, кроме самых жестких низеньких кустиков. В голове ее, казалось, бродят мысли о чем-то совсем далеком. Он подошел, хотел взять ее за руку, но та ее отдернула.

– Кейт так сказал?

– Он сказал, что ты всегда знаешь все ходы и выходы, знаешь, что почем и на что лучше всего ставить.

– Ха, – выдохнула она и вернулась к собственным мыслям. Снизу, с улицы, донеслось поразившее ее тявканье собаки. Она беспокойно оглянулась.

– Это он, – сказала она, и Дорриго уловил растущую панику в ее голосе. – Приехал на день раньше. Мне надо идти, он…

– Это большая собака, – остановил ее Дорриго. – Послушай. Большая собака. Не шавка вроде Мисс Беатрис.

Эми затихла. Тявканье прекратилось, было слышно, как мужской (не Кейта) голос разговаривает с собакой, а потом стало тихо. Немного погодя она опять заговорила:

– Ненавижу эту псину. То есть собак-то я люблю. Но он пускает ее на стол после того, как мы поедим. Язык просто непотребно свисает, точно какая-то жуткая змея.

Дорриго рассмеялся.

– И слюни распускает, пыхтит вовсю, – продолжала Эми. – Собака на столе! Можешь себе представить?

– Каждый раз?

– Хочешь, я тебе что-то скажу? Только тебе?

– Разумеется.

– Это не про Мисс Беатрис – не смей никому рассказывать.

– Разумеется.

– Обещаешь?

– Разумеется.

– Обещай!

– Обещаю.

Она вернулась в затененный уголок веранды и села. Пригубила бокал с пивом, потом припала к нему надолго, поставила бокал на стол, бросила взгляд на Дорриго, потом опять уставилась на покрытое бисеринками влаги стекло.

– Я забеременела. – Она смотрела на пальцы, кончики которых перетирали уже повлажневший налет ржавчины. – От Кейта.

– Ты его жена.

– Это было до. До того, как мы поженились.

Эми умолкла, по-журавлиному выгнула шею и повела головой, оглядываясь, словно выискивала на просторной тенистой веранде еще кого-то. Наконец, удостоверившись, что никого больше нет, опять заговорила:

– Потому-то и поженились. Он просто не мог… это звучит до того ужасно!.. он просто представить не мог, что будет правильно иметь ребенка вне брака. Ты понимаешь?

– Не совсем. Могли пожениться. И поженились. Он хороший человек.

– Это точно. Но… когда я забеременела… он не хотел жениться. А я хотела. Чтоб защитить ребенка. Я … – Эми вновь запнулась. – Не любила его. Нет. Не любила. А кроме того…

– Что кроме того?

– Ты не станешь думать, что я дурная женщина?

– С чего это?

– Порочная? Я не порочная.

– С чего это? Почему я должен думать что-то подобное?

– Потому что я сказала, что еду в Мельбурн посмотреть на скачки Кубка. Сказала людям, с которыми всегда общалась. Ну, я была здесь новенькой, что они могли знать? Но…

– Но не поехала.

– Да нет. Не то. Я поехала. Но я еще… – Она быстро потерла пальцы, стараясь избавиться от ржавчины. Внезапно вытерла их о подол платья, оставив рыжий след. – Еще я поехала в Мельбурн повидаться с одним человеком… с врачом… это Кейт устроил. Кейт уверял, что это лучший способ в нашем положении. Стоял ноябрь. Вот. Он это устроил.

Повисло молчание, которое не мог заполнить даже грохот прибоя.

– Лошади меня никогда ни капелюшечки не интересовали, – сказала Эми.

– Да, но ты выбрала Старину Роули как победителя в Кубке. Сто к одному. Знаешь, должно быть, что-то.

– Я выбрала его как раз потому, что у него и был один шанс из ста. Я поставила на него как на неудачника. Почти ждала, что он свалится прямо у стартовых ворот. Я выбрала его, потому что ненавидела этот чертов Кубок. Ненавидела все, связанное с ним.

Эми опять встала.

– Не хочу говорить об этом здесь. – Они зашли в номер и легли в постель. Она положила голову ему на грудь, но было слишком жарко, и через некоторое время она отодвинулась, они улеглись рядом, касаясь друг друга только кончиками пальцев. – Он сидел там с Мисс Беатрис на коленях и говорил, что подыскал в Мельбурне человечка, который обо мне позаботится. Человечка. Что это значит? Человечек? – Какое-то время казалось, она вся ушла в этот вопрос, потом снова заговорила: – И гладил собачку. Ничего я так не ненавидела до того, как эту собачонку. До меня он даже не дотронулся, а вот, поди ж ты, собачку треплет и гладит.

– Так что произошло?

– Ничего. Я пошла повидалась с человечком в Мельбурне. А он знай себе наглаживал свою чертову собаку и ворковал с нею.

20

Время от времени шумы с дороги и пляжа издалека снизу возносились и кружили под потолком, подгоняемые лопастями вентилятора, неспешно шелушившего время. Он понял, что прислушивается к ее дыханию, к волнам, к тиканью часов на каминной полке. Вот до него дошло, что голова Эми опять у него на груди, а сама она уснула, потом – что он тоже засыпает с нею. Послеполуденный морской бриз набирал силу, занавеска пузырилась, жара спадала, клубами подступал дымчатый свет сумерек. Когда он шевельнулся в следующий раз, то понял, что уже ночь, горит лампа, а Эми не спит и смотрит на него.

– А после этого? – прошептал он.

– После чего?

– После человечка в Мельбурне?

– А-а. Да, – начала она и умолкла, глядя в потолок, а то, может, и куда-то за него. Во взгляде ее слились удивление и смирение, словно она и ждала, что мир всегда будет возвращаться к тому таинственному месту на потолке или среди звезд за ним. – Да, – повторила еще несколько раз, все еще глядя вверх. Наконец снова перевела взгляд на него. – Пришлось притвориться, будто я поехала в Мельбурн на скачки. Я прилежно вызубрила все про лошадок, про то, как делают ставки, и все такое. Может, даже чуточку и во вкус вошла. Было над чем голову поломать, я так полагаю. А потом… мне было все равно. Было похоже, как с лошадками. Я просто притворялась. Не знаю. Во всяком случае, потому-то я время от времени и рискую ставить по маленькой.

– А Кейт?

– Когда я вернулась, он был заботлив. Такой заботливый! Наверно, чувствовал себя виноватым. А я же была ужасно расстроена. И он хотел жениться на мне, хотя никакого ребенка уже не предвиделось… может, чтоб вину загладить. Может, его стыд сильнее грыз, чем меня. Не знаю.

– И ты отдалась любви?

– Просто отдалась. Один сплошной снег был. У меня в голове. Ты когда-нибудь чувствовал такое? Весь мир твой, а потом все твои мысли обращаются в снег. Кейт был так заботлив, а я – снег сплошной. Может, меня совесть мучила. Может, просто решила, что я дерьмо. Знаю: старой девой я быть не хотела. Может, думала, стерпится, мол, слюбится, у нас получится. Опять забеременею. И на этот раз все будет как надо. Только все это было не так. Я ненавидела его за эту заботливость. Ненавидела, пока и он в ответ не стал меня ненавидеть. Говорил, что я заманила его в супружество. И как-то так выходило, что так оно и было. Он говорил, что я взяла его хитростью, что жуткие вещи вытворяла, потому-то и беременность. Может, теперь он на самом деле так и не думает. Но порой кое-что говорится – и это не просто слова. Это целый приговор одного человека другому в одном предложении. Всего в одном предложении. «Ты меня хитростью взяла, – говорил он, – вот и поженились». Есть слова и слова, и ни одно ничего не значит. А с другой стороны, есть предложение, которое значит все.

Эми повернулась на бок, устремив взгляд к морю. Привалившись к ее спине, он ревновал ее к подушке. Долгое время они молча лежали вместе. Пальцем он убрал упавшие ей на лицо волосы за ухо. Форма ушной раковины всегда вызывала у него волнение. Он почувствовал, как у него голова пошла кругом, будто его подхватил гигантский водоворот, которому конца-края не видно. Темнота поглотила зеленые бакелитовые часы, оставив лишь фосфоресцирующие часовую стрелку и цифры, призрачный плавучий круг, который, казалось, парил над ними под звучное тиканье. Она перевернулась, прижавшись к нему, и Дорриго ощутил у себя на груди ее щекотное дыхание. Увидел, как глаза ее открылись, внимательно вглядываясь куда-то за его тело, словно высматривая что-то в далекой дали, а потом закрылись.

Много позже он проснулся от звука ее голоса.