Барбара Вайн - Подарок ко дню рождения Страница 29

– Я уверен, что вы не собирались выбрасывать рождественский пудинг в мусорный ящик, – сказал он, – вместе с дюжиной пирожков и подарком, который вы даже не распаковали.

– Напротив, – ответила я, – я сделала именно то, что собиралась. Будьте так добры, положите их обратно туда, откуда взяли.

Учитывая охватившее меня возмущение, если не сказать гнев, мне кажется, я высказалась очень сдержанно. Позднее я проверила мусорные ящики и ни пакета, ни его содержимого не нашла. Не сомневаюсь, что он съел рождественский пудинг и пирожки моей матери и подарил то, что было в присланном тетей свертке, своей подружке. Но я не хотела рисковать и не желала снова сталкиваться с моим соседом снизу, особенно учитывая то, что будет лежать в пакете на этот раз. Собачьи ошейники с шипами, сапоги на шнуровке и корсеты – это не те вещи, которые можно отнести в магазин «Оксфам». В конце концов, за день до того, как переехать на Ирвинг-роуд, когда все мои вещи уже были уложены в машину и готовы к переезду, я отправилась в магазин дорожных принадлежностей на Килбурнском шоссе и купила прочный чемодан с замком.

Когда я вернулась назад в квартиру, явился мойщик окон. Он всегда появляется на моем пороге без предупреждения, заявляя при этом, что ему нужно работать, а не болтать с кем попало. Мама говорит, что раньше они взбирались к окнам по приставным лестницам, а если нужно было помыть их изнутри, хозяева домов делали это сами. Те дни миновали, говорю я ей, это вопрос здоровья и безопасности. Мойщика окон зовут Стю; полагаю, его полное имя – Стюарт. Если у него и есть фамилия, то я ее никогда не слышала. Он неряха, грубиян и к тому же нахал; однажды он спросил, почему я не ношу длинные волосы. С такой прической я бы выглядела привлекательнее, заявил он в своей очаровательной манере.

Стюарт невероятно долго мыл три моих окна и все время пялился на меня. Я не могла переложить вещи Хиби в свой новый чемодан, пока он в квартире. В этом случае он заметил бы, что я пытаюсь спрятать, и не удержался бы от своего очередного комментария. Могу себе представить, что бы я тогда услышала, но лучше не буду. Итак, мне пришлось сидеть и делать вид, что я увлечена новой книгой. Его плата все время растет, и мы поспорили насчет цены, но Стюарт победил. Он всегда побеждает.

– В следующий раз, когда вы приедете, меня здесь не будет, – сообщила я. – Здесь будет жить другая леди.

– Леди, вот как? Десять фунтов, чтобы поговорить с ней. А вы куда переедете, на Гроувенор-сквер?[6]

Я не стала отвечать на этот вопрос, а лишь сказала, что он не должен думать, будто видит меня в последний раз. Я просто временно сдала свою квартиру.

– Вы называете это квартирой? Надеюсь, та леди понимает, что снимает одну комнату.

Надеюсь, Стюарт так же будет обращаться и с Пандорой. Я бы ни секунды не потерпела его в своем доме, если бы нанимала его на работу, но это сделало правление моего дома. Когда он ушел, я выпила все оставшееся в бутылке вино, надела корсет, чулки-сетку и прозрачный топ Хиби и подошла к зеркалу. Я знала, что делаю это в последний раз; чего я хотела этим добиться? Я опять покраснела до корней волос, ладони вспотели, а по коже побежали мурашки. Тогда я подумала – хорошо, что я избавлюсь от этих вещей. Я повернулась спиной к своему отражению, разделась и сложила наряд Хиби в чемодан, не забыв прикрыть его шерстяным халатом. На мой вкус, он подошел бы семидесятилетней старухе, и не надо даже объяснять, что его мне когда-то давно подарила мама. Я заперла чемодан, положила ключ в сумку вместе с ключами от дома, а чемодан сунула в единственный встроенный шкаф в квартире. Он находится между кухонным проемом и дверью в ванную, и внутри у него четыре полки. Я положила чемодан горизонтально на пол под нижней полкой и заслонила его спереди рулоном старого ковролина. Тот, кто откроет этот шкаф, не сможет понять, что там спрятано.

Теперь я живу на Ирвинг-роуд в качестве няни, у меня один выходной день в неделю, и я его беру, но, естественно, мне приходится возвращаться сюда вечером. Мне больше некуда идти. Когда куда-то выхожу, я говорю Джерри, что у меня свидание с Каллумом. В воскресенье мне тоже полагался выходной, но идти мне некуда, и, по большому счету, мне не нужно так много выходных. Я хочу проводить с Джастином как можно больше времени, чтобы он меня полюбил, или чтобы убедиться, что он все еще меня любит.

В его третий день рождения, в марте, он опять начал говорить.

– Джастину три года, – это были первые произнесенные им слова после такого долгого молчания. Потом он сказал «Джейн».

Хотя Джерри обычно не интересовался мной, он спросил меня о Каллуме. Чем тот зарабатывает на жизнь? Мы помолвлены? Я ему рассказала, что Каллум – бизнесмен, ему тридцать три года, и у него своя квартира возле Слоун-сквер. Нет, пока мы не помолвлены. В тот момент я думала о том, что Джерри ревнует. Если это так, то он – единственный мужчина в моей жизни, кто меня ревнует. Я собираюсь поработать над этим, рассказать ему кое о чем, чтобы доказать, что мужчина может меня желать. Джерри снова занял комнату, где спали они с Хиби. Я, конечно, жила в самой маленькой, в кладовке, как назвала бы ее мама, если бы увидела, только ее здесь никогда не будет. Любая другая няня пожелала бы иметь свою ванную и телевизор. Я не лишена здравого смысла и знаю, что Джерри не может специально для меня сделать еще одну ванную комнату, но не думаю, что он или его сын, если на то пошло, сильно пострадали бы, если комнату Джастина отдали бы мне, а его поселили в моей. Трехлетнему ребенку не нужна большая спальня.

Когда я пришла в первый раз, Джерри ясно дал мне понять, не выражая это словами, что я должна проводить вечера в этой маленькой конуре после того, как Джастин ляжет спать. Или, возможно, на кухне, как служанка. Когда была жива Хиби, она держала на высокой полке маленький черно-белый телевизор; он стоял все там же. В первый день Джерри не смог скрыть удивления, когда я пришла в гостиную с книгой и тихо уселась в кресло напротив него.

– О, привет, – сказал он, словно я была последним человеком, который мог появиться в этой комнате.

Это было плохое начало, но я упорствовала. Джерри обычно после ужина, не говоря ни слова, смотрит телевизор. Если Джастин зовет сверху, он велит мне оставаться на месте и сам поднимается к сыну. В мои намерения не входило заниматься домашними делами, но теперь я понимаю, что должна это делать, если хочу стать незаменимой. Первоначально подразумевалось, что мы с Джастином ужинаем в пять часов, а Джерри ест самостоятельно, сэндвич или тост с яичницей. Теперь я решила поменять этот порядок: напоив Джастина чаем, я готовлю еду для нас с Джерри.

– Это мило, – заметил он, когда я сделала это в первый раз, а потом уже принимал это как нечто само собой разумеющееся.

Джерри несчастен, я это вижу, но его мрачность и печаль выводят меня из себя. Я ничего не могу поделать. В конце концов, я знаю, что представляла собой его жена. Я знаю, насколько неуместна его собачья преданность. Он для нее был не более чем талон на обед, к тому же не слишком роскошный. Если бы Хиби нашла кое-что получше, она бы ушла, оставив записку: «Дорогой Джерри, взяла Джастина, жемчужное ожерелье, чемодан с одеждой», и отправилась бы навстречу более многообещающему будущему. Если бы Хиби была жива, стал бы этим более богатым кормильцем Айвор Тэшем? Я часто вспоминаю о нем и думаю о том вечере, хотя с тех пор прошло уже десять месяцев, когда он отправил машину, чтобы подобрать мою подругу на Уотфорд-уэй. Если действительно он это сделал, но я точно этого не знаю.

– Что вы собираетесь делать? – спросил тогда меня Айвор Тэшем.

Ну, я не собираюсь ничего делать. Зачем это мне? Странно лишь то, что он задал этот вопрос.

Я только что упоминала жемчуг. Он лежит наверху, в спальне Джерри, в том же самом футляре, рядом с браслетом, обручальным кольцом и медальоном с портретом Джастина. Джерри о нем не спрашивал. Ясно, что ему все равно. Когда он уезжает на работу по утрам, а Джастин в гостиной играет со своими машинками – у него их около сотни, и каждая новая машинка приводит его в восторг; ну, он ребенок, этого следует ожидать, – именно тогда я иду наверх, открываю ящик, снимаю с футляра крышку и смотрю на ожерелье. Произошло нечто странное. Я смотрю на него не так, как раньше, когда оно было у меня дома. Я тогда жаждала его, подсчитывала, как можно его выгодно продать, и чем я рискую, и что произойдет, если я осмелюсь это сделать. Теперь я считаю его неким запасом на черный день или страховым полисом. Это потому, что я точно знаю – Джерри им не интересуется. Джерри все равно. Он бы не узнал, там оно или нет. Поэтому я считаю это ожерелье своим сбережением, своей пенсией, если хотите, чем-то таким, к чему можно прибегнуть, когда все остальное полетит в тартарары. Тогда я осмелюсь его пустить в ход. Самое плохое, что может случиться, – ювелир свяжется с Джерри, а не с Айвором Тэшемом, и скажет Джерри, сколько стоит этот жемчуг, и тогда тот поймет, какой была его любимая жена.