Джулия Хиберлин - Янтарные цветы Страница 3

Девять месяцев назад на моем диване точно так же сидела Энджи – в джинсах и потертых ковбойских сапогах. Она принесла письмо от Террела и умоляла меня его прочитать. Потом она еще не раз будет умолять меня что-нибудь сделать – например, отдаться в руки одного из ее гуру по восстановлению памяти. А теперь Энджи лежит в могиле. Сердечный приступ. Ее нашли на работе, лицом в кипе документов по делу Террела Гудвина. Репортер, писавший ее некролог, счел это весьма романтичным. С тех пор меня сильно мучает совесть. Энджи, как я поняла слишком поздно, была моим страховочным тросом. Одной из немногих, кто никогда бы не поставил на мне крест.

– Я правильно понимаю – это то самое?.. – Билл смотрит на грязный полиэтиленовый пакет из дедушкиного подвала так, словно это – мешок золота. С пакета на стеклянный столик осыпалась серая цементная пыль. Рядом лежит розовая резинка, в которой застряло несколько рыжеватых волосков моей дочери Чарли.

– По телефону вы сказали, что вам надо куда-то съездить… за этой вещью. И что вы уже говорили Энджи об этом своем… замысле, но не знали точно, где искать.

Поскольку вопроса он так и не задал, я не вижу смысла отвечать.

Билл разглядывает гостиную, заваленную хламом художницы и подростка.

– Предлагаю встретиться через несколько дней у меня в офисе. После того как я… все изучу. Чтобы подать апелляцию, нам предстоит заново перелопатить все материалы. – Для такого здоровяка он на удивление деликатен. Интересно, каков он на суде? Деликатность – его главное оружие?

– Можно я возьму образец слюны? – вдруг вмешивается доктор Сегер. Она уже натянула латексные перчатки и рвется в бой – наверное, боится, что я передумаю.

– Конечно. – Мы обе встаем. Она щекочет меня за щекой ватной палочкой и прячет микроскопические кусочки меня в полиэтиленовый пакет. Я знаю ее планы наперед: она хочет добавить мою ДНК в коллекцию Чернооких Сюзанн, две из которых до сих пор не опознаны. От нее прямо пышет жаром. Нетерпением.

Я переключаю внимание обратно на Билла и сверток на столе.

– Поэкспериментировать с рисунками мне предложил один из психологов. Причем важно не то, что изображено на рисунках, а то, чего на них нет. – Другими словами: не надейтесь, портрета Гудвина вы здесь не найдете.

Голос у меня спокоен, но сердце в груди то и дело спотыкается. Я отдаю Тесси на милость этого адвоката. Надеюсь, не зря.

– Энджи… была бы очень вам благодарна. Была… и есть. – Билл поднимает палец, и мне сразу вспоминается известная фреска Микеланджело. Меня это радует: человек, которому ежедневно приходится иметь дело с людьми – непорядочными людьми, упорно не желающими признавать свое вранье и роковые ошибки, – этот человек до сих пор верит в Бога. Ну, или хотя бы во что-то.

В кармане доктора Сегер жужжит телефон. Она бросает взгляд на экран.

– Один из моих аспирантов, я должна ответить… Жду тебя в машине, Билл. А вы молодец. Правильно поступаете.

Гортанный призвук в ее речи – Оклахома? Я машинально улыбаюсь.

– Уже иду, Джо.

Билл решительно шагает к дивану, защелкивает портфель и аккуратно, без малейшей спешки берет в руки сверток. Когда дверь за Джо закрывается, он замирает на месте.

– Вы только что познакомились с великим человеком. Джоанна – гений митохондриальной ДНК. Она творит чудеса с древними останками. После одиннадцатого сентября она четыре года провела в Нью-Йорке. Ее руками создавалась история. Она помогла опознать тысячи жертв по обугленным останкам. Сначала жила в приюте Ассоциации молодых христиан, мылась в душе вместе с бездомными. Работала по четырнадцать часов кряду. Это не входило в ее обязанности, но все свободное время она проводила с семьями погибших – объясняла им на пальцах свою науку, чтобы они могли быть уверены в результатах. Даже освоила азы испанского, чтобы беседовать с семьями посудомоек и официантов, работавших в северной башне. Джоанна – одна из лучших криминалистов на планете и добрейшей души человек. Она решила дать Террелу шанс. Я хочу, чтобы вы понимали, какие люди с нами работают. Скажите, Тесса, почему вы вдруг передумали? Почему перешли на нашу сторону?

В его голосе появился намек на строгость. Он деликатно предупреждает меня, что таких людей подводить нельзя.

– По нескольким причинам, – отвечаю неуверенно. – Одну из них я вам сейчас покажу.

– Тесса, я должен знать все.

– Лучше сами посмотрите.

Я молча веду его за собой по узкому коридору, мимо фиолетовой утробы комнаты Чарли, стены которой обычно пульсируют от громкой музыки, и распахиваю дверь. Вообще-то я не планировала приглашать этого мужчину в спальню – по крайней мере, не сегодня.

Билл кажется настоящим великаном в моей комнате. Головой он врезается в люстру с подвесками из морских стеклышек, которые мы с Чарли насобирали в прошлом году на серых пляжах Галвестона. Дернувшись в сторону, Билл случайно задевает рукой мою грудь. Извиняется. Смущается. Краснеет. На секунду я представляю себе этого незнакомца в моей постели. Не помню, когда я последний раз пускала сюда мужчину.

Напряженно наблюдаю, как Билл впитывает подробности моей личной жизни: мультяшный рисунок с изображением дедушкиного дома, золотые и серебряные украшения на туалетном столике, портрет Чарли (крупным планом – ее лавандовые глаза), стопка выстиранных кружевных трусиков на стуле… боже, ну почему я не успела убрать их в комод?!

Билл уже пятится к двери, наверняка гадая, во что вляпался. Неужели и впрямь возлагал надежды на спасение Террела Дарси Гудвина на эту безумную тетку, которая повела его прямиком в спальню?.. Глядя на лицо адвоката, я с трудом сдерживаю смех. Хотя фантазии о высоком красавце с двумя высшими образованиями мне не чужды, женщины вроде меня обычно бегут от таких быстрее ветра.

На самом деле смешного тут мало. Часто я не сплю по ночам, вновь и вновь перечитывая одно и то же предложение из «Анны Карениной», прислушиваясь к малейшим шорохам и скрипам, босоногим шагам моей дочки, милым сердцу звукам, срывающимся с ее спящих губ и летящим по коридору в открытую дверь моей спальни. Сейчас я покажу Биллу причину этой бессонницы.

– Не волнуйтесь, – с напускной веселостью говорю я. – Вы не в моем вкусе. Я люблю мужчин побогаче – и менее альтруистичных. И да, желательно, чтобы они уже начали бриться. Подойдите сюда. Пожалуйста.

– Как мило. – В голосе Билла слышится нескрываемое облегчение. Он в два шага одолевает мою комнату и смотрит в окно, куда я показываю пальцем.

Не в небо, на землю. Под окном желтеет клумба рудбекий – в народе их называют «черноокими сюзаннами». Они так и дразнят меня своими черными глазками-бусинками.

– Сейчас февраль, – тихо произношу я. – Зимой рудбекии так бурно не цветут. – Я на секунду умолкаю, чтобы Билл успел задуматься. – Их посадили здесь три дня назад, в мой день рождения. Кто-то вырастил их специально для меня… и посадил под окном моей спальни.

За два года до того, как на заброшенном поле Дженкинса похоронили Чернооких Сюзанн, его дочерна вылизал пожар. Спичка, брошенная случайным проезжим на безлюдной проселочной дороге, погубила старику-фермеру весь урожай пшеницы и подготовила почву для тысяч и тысяч желтых цветов, что легли на поле огромным лохматым покрывалом.

Огонь высек в земле и нашу могилу – длинную канаву с неровными краями. Задолго до нашего прибытия эти края украсили бесстыжие «черноокие сюзанны». Рудбекия – жадный цветок. Часто именно он первым расцветает на выжженной земле. Симпатичный, но бойкий, как девочки-болельщицы. «Сюзанны» могут без труда задушить на поле все остальные растения.

Одна спичка, брошенная случайным человеком, – и наши прозвища теперь навсегда в криминальном фольклоре.

Билл все еще в моей спальне. Он отправляет Джоанне длинное сообщение – видимо, не хочет разговаривать с ней при мне. Когда мы выходим на улицу, она уже собирает в пробирку образец пестрой земли из-под цветов. Подвеска-загогулина, мерцающая на солнце, задевает лепестки рудбекий. Я по-прежнему не могу вспомнить, что это за символ… Что-то религиозное, должно быть. Древнее.

– Помимо местной земли, под цветами мог остаться субстрат для горшечных растений, семена из хозяйственного магазина… Да мало ли что. Но вы все равно должны вызвать полицию.

– И пожаловаться, что кто-то сажает у меня под окнами цветочки? – Вообще-то я не хотела язвить, как-то само собой получилось.

– Это незаконное проникновение на частную территорию, домогательство и травля. Совсем необязательно, что здесь поработал убийца. Любой мог прочитать о вас в газете. – Вслух Билл об этом не говорит, но я-то понимаю: он сомневается в моем психическом здоровье. И надеется, что у меня в запасе есть еще какие-нибудь улики или соображения, способные укрепить веру судьи в невиновность Террела. В глубине души Билл наверняка подозревает, что я сама разбила эту клумбу.