Джеймс Чейз - Еще один простофиля Страница 3

Будь я крепче на излом, я продал бы бунгало, отправился с Ниной в какое-нибудь место, где меня никто не знает, и начал бы новую карьеру. Вместо этого в роли великомученика я шатался в поисках работы, которой не было для меня в этом городе.

Следующие десять дней я бродил, делая вид, будто ищу мифическую работу. Я говорил Нине, что весь день провожу в поисках, но на самом деле, сделав пару звонков и получив отказ, находил пристанище в ближайшем баре.

Когда я служил в газете, я редко выпивал, но теперь пристрастился к спиртному. Виски стало для меня волшебным избавителем от реальности. После пяти-шести рюмок ничто меня не трогало. Мне становилось все равно, есть у меня работа или нет; я мог вернуться домой и, не чувствуя себя подлецом, наблюдать за тем, как вкалывает Нина.

Порядком поднакачавшись, я с большей легкостью врал ей.

– Сегодня утром я говорил с одним парнем; похоже, мы с ним столкуемся, – сообщал я Нине. – Он переговорит с партнером и закажет мне серию статей об их гостинице. Если дело выгорит, это верные триста в неделю.

Не существовало в природе ни парня, ни партнера, ни гостиницы, но обман придавал мне вес, а для моего «я» было необходимо оставаться в глазах Нины значительным. Даже будучи вынужденным брать у нее десять долларов, я пытался сохранить свое лицо, заверяя ее, что вот-вот получу деньги.

Но со временем однообразная ложь теряет свежесть, и я начал понимать, что Нина мне не верит. Она совершала ошибку, притворяясь будто ни о чем не догадывается. Ей бы разоблачить меня, и тогда я вернулся бы из мира иллюзий, но она не делала этого, и я продолжал пить, обманывать ее и катиться вниз.

И вот однажды днем, когда я сидел в баре и смотрел на море, началась та история, которую я собираюсь рассказать.

К шести часам вечера я уже изрядно набрался. Пропустив восемь рюмок виски, я созревал для девятой.

Мне нравился этот маленький, тихий, немного запущенный бар. Никто не мешал мне сидеть в углу и смотреть через открытое окно на людей, отдыхающих на пляже. Я заходил сюда пятый день подряд. Бармен – высокий полный мужчина с лысиной на голове – узнавал меня. Он, казалось, понимал мою тягу к виски. Стоило мне прикончить очередную рюмку, как он подносил мне следующую.

В баре было мало народу. Время от времени забредал новый посетитель; выпив и посидев недолго, он выходил на улицу. Это были люди вроде меня – без якоря, одинокие, старающиеся убить время.

В углу, возле моего столика, находилась телефонная кабина. Из-за стойки бара она не просматривалась. Она редко пустовала. Мужчины, женщины, парни и девчонки заходили в будку, звонили, а затем покидали ее. Автомат был самым оживленным местом в баре.

Потягивая виски, я наблюдал за будкой: это занимало меня. Давая волю разбуженному алкоголем воображению, я старался угадать, что за человек стоит за застекленной дверью, о чем он говорит. Я наблюдал за выражением его лица. Некоторые, разговаривая, улыбались, другие нервничали, третьи, казалось, неубедительно врали, как это делал я. У меня на глазах разыгрывался спектакль.

Бармен поставил передо мной девятую рюмку. На этот раз он застыл у столика, и я понял, что пора расплачиваться. Я протянул ему последнюю пятидолларовую бумажку. Он заговорщически улыбнулся, отсчитывая сдачу. По его улыбке я понял, что он умеет распознать в посетителе законченного алкаша. У меня возникло желание подняться и заехать кулаком в его тупую рожу, но я взял сдачу; когда же я стал искать мелкую монету для чаевых, он снова улыбнулся мне и направился к стойке.

Именно в этот момент, когда я почувствовал, что бармен понимает, какую пьянь он обслуживает, мне стало дьявольски стыдно. Я испытывал такой непереносимый стыд, что готов был выйти из бара и броситься под автомобиль, но такой поступок требует мужества, а мое мужество осталось в камере номер 114. Я не брошусь под машину, а останусь сидеть здесь и пить до отупения. Это приятнее и легче.

В бар зашла женщина. Она направилась к телефонной кабине и захлопнула за собой дверь.

На ней был облегающий свитер канареечного цвета и белые брюки. Глаза ее скрывали солнцезащитные очки; в руках женщина держала бело-желтую пластиковую сумочку.

Ее крепкие, пышные, туго обтянутые брюками бедра сразу привлекли мое внимание. Даже трезвый и уважающий себя человек не смог бы оторвать взгляда от ее derriére[1], когда она шла к телефонной будке.

Я же был человеком пьяным и опустившимся, поэтому пялился без стеснения. Женщина закрыла за собой дверь будки, и я, потеряв из виду эту часть ее тела, поднял глаза, чтобы рассмотреть лицо незнакомки.

Она была весьма привлекательной блондинкой лет тридцати трех с идеальным, немного холодным профилем.

Я отпил половину девятой рюмки и снова стал наблюдать за женщиной. Я не мог определить, приятен ей разговор или нет. Солнцезащитные очки делали догадки невозможными; она говорила кратко, деловито и провела у телефона меньше минуты. Выйдя из будки, она прошла мимо моего столика, не удостоив меня взглядом. Какую-то пару секунд я любовался ее стройной спиной и крутыми изгибами бедер, пока женщина не скрылась за дверью бара.

Я достаточно много выпил, чтобы подумать: будь я холост, обязательно приударил бы за ней. Женщина с такой фигурой, самообладанием и лицом, рассуждал я, должна быть восхитительной в постели. Если это не так, то жизнь – еще большая иллюзия, чем я представлял.

Любопытно, кто она. Одежда на ней дорогая. Такую бело-желтую сумочку не купишь в лавке старьевщика.

Бело-желтая сумочка.

Женщина внесла ее в будку, но я не заметил сумочки, когда она выходила.

Я так нагрузился, что думать стало для меня непосильным трудом. Я наморщил лоб, пытаясь вспомнить. Она зашла в будку с сумочкой в правой руке. Вышла она с пустыми руками, это точно.

Я прикончил виски и дрожащими руками зажег сигарету. «Ну и что? – сказал я себе. – Возможно, я не заметил сумочку».

Внезапно сумочка приобрела для меня значение. Она стала важна, потому что я хотел доказать себе, что пьян не совсем уж вдрабадан.

Я неуверенно поднялся на ноги, прошел к будке и открыл дверь. Сумочка лежала на полке.

«Ну, сукин сын, – сказал я себе, – ты же трезв как стеклышко. Ты сразу заметил, что она оставила ее. Ты же держишь выпивку как… как… в общем, голова у тебя крепкая».

«Теперь надо, – продолжал я говорить сам себе, – заглянуть в сумочку и выяснить, кто эта женщина. Потом взять сумочку и, сообщив бармену, что она забыла ее в будке – иначе полицейский, увидев на улице мужчину с дамской сумочкой, может его зацапать, – отнести ее женщине домой. И кто знает, может, она отблагодарит за это чем-то более существенным, чем поцелуй».

Вот до каких мыслей я надрался.

Я шагнул в будку, прикрыл за собой дверь и схватил сумочку. Оглянувшись, убедился, что никто за мной не подсматривает. Бывший заключенный Барбер, ежеминутно готовый нажить себе неприятности.

Никто не следил за мной.

Я повернулся к залу спиной, достаточно широкой, чтобы загородить все стекло, и снял трубку; сделав этот хитрый ход и придерживая трубку возле уха, я открыл сумочку и стал изучать ее содержимое.

Там находились золоченые сигаретница и зажигалка, брошь с бриллиантом, стоившая не менее полутора тысяч долларов, водительское удостоверение, пачка купюр – сверху лежала пятидесятидолларовая бумажка. Если остальные имели то же достоинство, в этой симпатичной пухлой пачке было примерно две тысячи.

От одного вида этих денег меня прошиб пот.

Сигаретница, зажигалка и брошь с бриллиантом меня не интересовали – их владельца установить несложно. Но я понял, что толстая пачка денег волнует меня слишком сильно.

С этой суммой в кармане мне не придется завтра утром просить у Нины пятерку. Мне не придется просить у нее денег ни послезавтра, ни в последующие дни. Этих денег мне хватит, чтобы найти работу. Даже если я не брошу пить.

Я не мог двигаться. Меня не просто парализовало, я потерял голову. Если эта богачка такая раззява, что оставила здесь деньги, она заслуживает, чтобы ее обчистили.

Затем откуда-то издалека донесся тихий голос, принадлежащий мне: «Ты что, рехнулся? Это же воровство! Если тебя с твоей судимостью схватят, загремишь лет на десять. Положи проклятую сумочку на место и убирайся отсюда! Что с тобой? Хочешь провести в камере еще десять лет?»

Но голос этот был слишком слаб, чтобы оказать на меня воздействие. Я нуждался в этих деньгах, таких доступных. Всего-то надо было взять их из сумочки, спрятать в карман, закрыть сумочку, положить ее обратно на полку и смыться.

Бармен меня не видел. В будку постоянно заходили люди. Деньги мог стащить кто угодно.

Мне захотелось взять их.

Они были так нужны мне.

И я взял их.

Я сунул пачку в карман и закрыл сумочку. Мое сердце билось неистово – я почувствовал себя вором. Над телефоном висело маленькое зеркало. Заметив в зеркале какое-то движение, я посмотрел в него.