Наследие - Робертс Нора Страница 3

– Допустим. – Она встала, прижимая к груди руку на перевязи. – Я вам не дам увезти маму в тюрьму.

– Эдриен, не говори глупостей.

Эдриен, будто не слыша, глядела Райли прямо в глаза. Они были зеленые, но светлее маминых.

– Не дам.

– Поняла. Но мы только с тобой поговорим, окей? Твоя комната здесь?

– Вторая дверь справа, – сказала Лина. – Давай, Эдриен, иди с детективом Райли. А потом поедем проведать Мими. Все будет хорошо.

Эдриен пошла впереди. Райли, входя в комнату в приглушенно-розовых и весенне-зеленых тонах, снова надела дежурную улыбку. На кровати лежала большая мягкая игрушка – собака.

– Какая просторная комната! И какая убранная.

– Мне пришлось ее убрать сегодня утром, иначе никаких поездок к цветущим вишням и никакого мороженого. – Она вздрогнула, совсем как Лина. – Про мороженое никому не говорите. Нам полагается есть замороженный йогурт.

– Наша тайна. Мама строго следит, что ты ешь?

– Иногда. В основном. – На глазах Эдриен блеснули слезы. – А Мими тоже умрет, как тот человек?

– Ей досталось, но это не опасно. И я знаю, что ее хорошо лечат. Можем мы вот тут присесть рядом с этим другом? – Райли села на край кровати, потрепала собаку по загривку. – Как этого пса зовут?

– Баркли. Мне его Гарри подарил на Рождество. Настоящую собаку мы завести не можем, потому что живем в Нью-Йорке и слишком много ездим.

– Он совсем как настоящая собака. Ты можешь нам с Баркли рассказать, что случилось?

И тут полилось, как плотину прорвало.

– Этот человек пришел к двери, он звонил, звонил, и я вышла посмотреть. Мне нельзя самой открывать дверь, и я стала ждать Мими. Она вышла из кухни и открыла, потом хотела ее обратно закрыть, сразу же, а он толкнул, и открыл, и Мими толкнул. Чуть не сшиб с ног.

– Ты его узнала?

– Н-нет, но Мими узнала, она его назвала Джоном и сказала, чтобы он уходил. А он был сердитый, орал и говорил плохие слова. Мне их говорить нельзя.

– И не надо. – Райли продолжала гладить Баркли, как настоящую собаку. – Я примерно понимаю.

– Он хотел видеть маму, а Мими сказала, что ее нет дома, хотя на самом деле она была. Она наверху была в душе. А он орал и ударил ее по лицу ладонью. А это нельзя. Бить человека по лицу – плохо.

– Он поступил плохо.

– Я на него закричала, чтобы не трогал ее, потому что он хватал ее за руки и ей было больно. И он тогда на меня посмотрел – раньше он меня никогда не видел, но посмотрел, и мне страшно стало, как он посмотрел. Но он мучил Мими, и я рассердилась. Мими сказала идти наверх, то есть мне сказала, а он ее держал. А потом он… он ее ударил. Кулаком. – Эдриен показала здоровой рукой, и у нее слезы потекли по щекам. – И была кровь, и она упала, а я побежала, я хотела побежать к маме, а он меня поймал. И дернул за волосы, очень сильно, и я головой стукнулась, а он меня тащил по лестнице и орал, маму звал.

– Хочешь передохнуть, лапонька? Можем потом закончить.

– Нет. Нет. Мама выбежала и его увидела. И она стала говорить, чтобы он отпустил меня, а он держал. Он все твердил, что она ему жизнь поломала, и много говорил плохих слов. Очень плохих, а она говорила, что не рассказывала ничего и никому и что все можно наладить, только чтобы он меня отпустил. А мне было больно, и он меня называл плохими словами, а потом… потом он меня бросил.

– Бросил?

– На лестницу. Бросил на лестницу, я стукнулась, и руку тут же стало жечь, и я головой стукнулась, но далеко по лестнице не упала. Ступеньки две, наверное. И мама на него заорала, и побежала к нему, и стала с ним драться. Он ее ударил в лицо, и руки вот так сделал…

Она изобразила удушение.

– Я не могла двигаться, а он ее бил в лицо. Но она ударила его тоже, сильно ударила, и ногой ударила, и они все дрались, а потом… потом он упал через перила. Она его оттолкнула, чтобы бежать ко мне. У нее лицо было в крови, и она его толкнула, и он полетел через перила. Это он был виноват.

– Окей.

– Мими вскарабкалась по лестнице, а мама меня уже обнимала, и Мими сказала, что помощь едет. И все были в крови. Меня никто никогда раньше не бил. Мне очень противно, что он мой отец.

– Откуда ты это знаешь?

– А он так орал, когда меня обзывал. Я же не дура. И он преподает в колледже, где мама училась, а она мне говорила, что с моим отцом познакомилась в колледже. Ну и вот. – Эдриен приподняла плечи. – Он всех побил, и от него плохо пахло, и он хотел меня с лестницы бросить. И сам упал, потому что был злой.

Райли обняла Эдриен за плечи и подумала, что это все похоже на правду.

Мими продержали в больнице сутки. Лина купила в больничном магазине цветы – лучшие, которые смогла найти, – чтобы поставили ей в палату. Эдриен сделали первый в ее жизни рентген и, когда отек спал, наложили первый в ее жизни гипс.

Не пытаясь выполнить планы Мими на ужин, Лина заказала пиццу.

Видит бог, ребенок ее заслужил. Как и она заслужила большой, по-настоящему большой бокал вина.

Сперва один, а пока Эдриен ела, нарушила свое давнее правило и налила второй.

Надо было звонить в миллион мест, но это могло подождать. Все, черт побери, подождет, пока она придет в себя.

Они ели на заднем дворе, под тенистыми деревьями, за надежной изгородью. То есть ела Эдриен, а Лина пощипывала ломтик в перерывах между глотками вина.

Может быть, сейчас на улице холодновато для ужина на открытом воздухе, и довольно поздно, чтобы давать Эдриен набивать пузо пиццей, но плохой день – это плохой день.

Лина надеялась, что дочь пойдет спать, но должна была признаться, что несколько плавает насчет ритуала укладывания. Этим занималась Мими.

Может быть, ванна с пеной – только надо не замочить временный гипс. Мысль о гипсе и о том, насколько хуже все могло обернуться, снова потянула ее приложиться к бокалу.

Но Лина устояла. Самодисциплина у нее всегда была на высоте.

– Почему он стал моим отцом?

Лина посмотрела, встретила взгляд внимательных золотисто-зеленых глаз.

– Потому что я была молода и глупа. Прости. Сказала бы, что сейчас жалею об этом, но ведь тогда и тебя бы не было. Прошлого не исправить – только настоящее и будущее.

– А он получше был, когда ты была молодая и глупая?

Лина засмеялась, и ребра тотчас же болезненно отозвались. Вот интересно, сколько можно рассказать семилетнему ребенку?

– Я думала, что да.

– А раньше он тебя бил?

– Один раз. И только один раз, а после этого я уже его никогда, никогда не видела. Если мужчина тебя один раз ударил, он наверняка ударит тебя еще и еще.

– Ты раньше говорила, что любила моего папу, но не получилось, и он нас не хотел, так что сейчас нам до него нет дела.

– Я думала, что любила его. Я должна была это сказать. Мне было всего двадцать, Эдриен. А он был старше, он был красив и умен. Молодой профессор. Я влюбилась в тот образ, который в нем видела. А потом, между тогда и теперь, нам до него не было дела.

– А почему он сегодня был так зол?

– Потому что кто-то, репортер какой-то, это пронюхал и написал. Не знаю, как и кто ему сказал. Я не говорила.

– Потому что нам до него не было дела?

– Совершенно верно.

«Сколько же рассказывать? – снова подумала Лина. – Учитывая обстоятельства, может быть, все до конца».

– Он был женат, Эдриен. У него была жена и двое детей. Я не знала. То есть он мне врал и говорил, что они разводятся. Я ему поверила.

«Правда поверила? Сейчас уже не вспомнить».

– Может быть, мне хотелось поверить, но я поверила. У него была своя квартирка недалеко от колледжа, и я верила, что он на самом деле свободен. Потом я узнала, что врал он не только мне. Когда я узнала правду, то все это прекратила. А ему было, в общем, наплевать.

«Не совсем правда. Орал, грозил, толкался».

– Потом я поняла, что беременна. И потом, уже много позже, я почувствовала, что типа должна ему сказать. Вот тогда он меня и ударил. И он не был пьян, как сегодня.