Ричард Флэнаган - Узкая дорога на дальний север Страница 32

– После сегодняшнего заседания совета, – начал Кейт Мэлвани, и Эми глянула вниз, на собачью шерсть на ковре, со страхом ожидая очередного рассказа о тяготах муниципальной работы. – Клерк совета, Рон… ты помнишь Рона?

– Нет, – сказала Эми.

– Конечно же, помнишь. Рон Джарвис. Ты помнишь Рона Джарвиса.

– Нет.

– Рон Джарвис рассказывал, что слышал, и не раз, про то, как плохи дела у наших парней на Яве.

Эми подняла взгляд. Улыбчивый рот Кейта ничего не выдавал: вид мечтательный, получокнутый, как ей показалось. И все же в тот момент она поняла, что он всегда видел дальше, чем ей представлялось.

– Я никогда не слышала о Роне Джаверсе, – сказала Эми, хотя в сознании уже это имя потащило за собой некое маленькое личико, похожее на собачью или кошачью мордочку. Не собирается ли Кейт приукрасить что-то очень дурное хоть каким-то подобием хорошего? А тот раскурил трубку, попыхал ею, пока табак как следует не разгорелся, после чего с улыбочкой, не покидавшей его губ, подался в кресле вперед. Мисс Беатрис, свернувшаяся в клубок у него на коленях, взвизгнула, готовясь улечься Кейту на живот.

– Я расспрашивал, – сказал Кейт Мэлвани. – В общем-то даже больше того. Сказал Рону, что у меня есть племянник, Дорриго Эванс, – не мог бы он выяснить что-то о нем или о его части? Сообщил ему подробности. В общем, вчера он вернулся. Суть в том, Эми, что вести не такие уж добрые.

Эми встала, морщась, и заковыляла к створке окна.

– Да, – продолжал муж, – вовсе не такие уж добрые. Страшные на самом-то деле. Потому-то все и замалчивается. Все очень секретно.

Она стояла у окна, и хотя у ночного воздуха снаружи температура была ниже, чем у того, что внутри, внешний жар все еще казался чем-то жестоким, грозящим бедой. Слух ее улавливал тревожные, едва слышные звуки того, что высыхало, трескалось, разбивалось: трава, дерево и бог знает что еще. Ей было слышно, как далеко в вышине громко выгибается гофрированное железо на крыше, сжимаясь после избытка температуры, вызванного солнцем. Она тяжело оперлась на порезанную ногу, заставляя боль поглубже впиться в нее.

– Страшные? – переспросила Эми Мэлвани. – Что там страшного? Они в плену, это известно. А япошки варвары. Зато они целы.

– С австралийцами, которые в плену в Германии, можно переписываться. У них, коли на то пошло, даже выходные бывают. А вот военнопленные в Азии… ну, тут картина не такая радужная. Никаких вестей, никаких достоверных свидетельств. По-настоящему о них никто словом не обмолвился со времени сдачи Сингапура. Девять месяцев о его части не было ни слуху ни духу. Полагают, что там сгинули тысячи военнопленных.

– Может быть. Только нет никаких доказательств, что Дорриго мертв.

– Сообщили…

– Кто сообщил? Кто это сказал? Кто, Кейт?

– Я… Разведка, полагаю. Я хочу сказать…

– Кто, Кейт?

– Не могу сказать. Зато Рон… в общем, он знает. Люди.

– Люди?

– Хорошо устроившиеся люди. Из министерства обороны. – Кейт Мэлвани умолк. Его похожая на маску улыбка, казалось, изображала что-то иное: жалость? неуверенность? ярость? А потом он продолжил с неумолимой силой: – И, по их расчетам, очень немногие из них выживут и расскажут правду об этом.

Эми заметила, что муж бросил свое обыкновение задавать вопрос только для того, чтобы тут же на него и ответить. Он не старался победить в споре. А пытался рассказать ей что-то. Получалось, будто он уже победил.

– Он написал нам, – сказала Эми, но сама услышала, как пронзительно прозвучал ее голос.

– Та открытка?

– Открытка, да. И брат твой, Том, написал, что его семья на Тасмании тоже получила одну после нас. – Голос ее, она это чувствовала, звучит тонко и неубедительно даже для нее самой.

– Открытка, которую он прислал нам, Эми, датирована маем 1942-го, а мы получили ее в ноябре. Это было три месяца назад. Скоро год, как у нас нет ни строчки от него. Ни словечка…

– Да, – произнесла Эми Мэлвани. – Да, да. – Быстро, твердо, словно это как-то доказывало ее правоту, а не рвало ее в клочья.

– Ни слова с тех пор.

– Да, – кивнула Эми Мэлвани. Хоть она еще сильнее налегала на ногу, та на самом деле вовсе не так сильно и болела-то. Привычки и обстоятельств, уверенности и защищенности в браке – теперь ей этого уже не хватало. Она бы ушла от него. Только, уже прокрутив в голове эту горькую мысль, сразу же смешалась. Как? Куда? И на что она станет жить? Открытка, которую его семья получила в декабре, была отправлена в апреле.

– Да, Кейт, – произнесла Эми Мэлвани. – Да, да, да.

Тело ее крутило и шатало, она пыталась ухватиться за слова, чтобы сохранить равновесие. Она не сказала, что написала Дорриго больше сотни писем с тех пор, как они услышали, что он попал в плен. Наверняка, думала Эми Мэлвани, хоть одно, да прорвалось бы.

Еще Рон Джарвис сообщил, что есть сведения из других источников. Нехорошие. Сообщается, что люди в плену – кожа да кости, голодают до смерти.

– В газетах ничего не писали.

– Писали. Зверства. Массовые казни.

– Кейт, это пропаганда, – сказала Эми Мэлвани. – Нас заставляют их возненавидеть. – Она перенесла весь свой вес на порезанную ногу, но едва ощущала боль.

– Если это пропаганда, – сказал Кейт Мэлвани, – то это очень плохая пропаганда.

– Но ведь больше ничего, никаких подробностей.

– Идет война, Эми. Плохие вести – это не новости. Солдаты исчезают. Почитай, добрая пятая часть австралийской армии пропадает без вести, и только за немногими удается надежно проследить.

– Это не означает, что мертв, Кейт. Похоже, что тебе хочется, чтоб он погиб. Он не погиб. Я знаю. Знаю.

Морской бриз, она поняла, стих. Весь мир силился глотнуть свежего воздуха. Ей показалось, она расслышала, как снаружи хрустнул высохший лист. Кейт кашлянул. Он еще не закончил.

– Рон Джарвис еще кое-что выведал для меня, – сказал он, утирая губы носовым платком. – Одному военнопленному удалось бежать. Семьям они пока не сообщают. Моральный дух нации, я полагаю. И, полагаю, ждут подтверждения по другим каналам. Красный Крест и так далее.

– Сообщают семьям – что, Кейт?

– Так и знал, что тебе захочется узнать, Эми. Никак не могу заставить себя сообщить его семье… в любом случае с моей стороны это неуместно. Я бы нарушил доверие. Не говоря уж о национальной безопасности. Это строго между нами.

– Так сообщать-то нечего, Кейт. К чему ты клонишь?

– Сбежавший сообщил, что Дорриго Эванс умер в одном из лагерей.

Мысли Эми были какие-то далекие и странные. Ей пришло в голову, что Кейт любит ее, ни о чем таком она очень давно не задумывалась.

– Эми, поверь мне, Дорриго мертв. Он умер полгода назад.

Слова Кейта Мэлвани, его мальчишеский голосок полился по плиткам пола в коридоре в черно-белую шашечку.

– Я знал, что тебе захочется узнать, – сказал он.

Его слова понеслись к пустой прихожей и над ее потертой плетеной дорожкой из кокосовой пальмы, отыскивая Эми. Но она уже ушла из гостиной.

Кейт Мэлвани чувствовал себя мужиком, который убил кого-то, чтобы наесться. Ему хотелось еще что-нибудь сказать, что-нибудь настолько правдивое, что оправдало бы ту чудовищную ложь, которую он только что произнес. Ему хотелось сказать: «Я люблю тебя». Вместо этого он свистом позвал Мисс Беатрис к себе на колени.

– По-моему, этого достаточно, – сказал Кейт Мэлвани собачке, почесывая у нее за ухом. – Да, этого ей хватит.

Его утешало то, что он не солгал. Что правда, то правда: смерть еще не подтверждена – но Рон Джарвис дал понять однозначно, что в списке фамилий, переданном военнопленными властям, значился и некий майор Д. Эванс. Они, подумалось ему, могли бы быть счастливы вместе. Это только вопрос времени и усилий.

– Наверняка, – сказал он Мисс Беатрис. – Наверняка.

Позже вечером он наткнулся на Эми, которая в одиночестве наводила чистоту в кухне обеденного зала. Стойкий запах этого помещения, похоже, только усилился, зато влажная кремовая плитка и металлические поверхности сияли в электрическом свете. Безо всяких эмоций она сообщила ему, что ей еще многое предстоит сделать, и вновь принялась чистить и оттирать, пока он смотрел на нее, стоя в дверном проеме.

Только после того как он ушел, Эми бросила тряпку, которой орудовала, и беспомощно сникла. Уселась на пол, как ребенок. Била ногой сверху вниз по плиточному полу. Но ничего не чувствовала. Ей хотелось молиться кому угодно, кто, может, и существует. Но она знала, что он мертв, что мир не допускает чудес, что люди умирают, что она не в силах избавить их от смерти. Они покидают тебя, ты любишь их еще больше, и все же тебе нипочем не избавить их от смерти.

Кейт Мэлвани, сидя в порыжелом кресле в гостиной, набивал трубку, готовясь выкурить ее на сон грядущий, голова его откинулась на салфетку на спинке, по левому виску, он чувствовал, стекает струйка пота. Он так и не услышал взрыва, который вместе с последовавшим пожаром превратил изящную четырехэтажную каменную гостиницу с фасадом на обе стороны в груду дымящихся обломков и обгоревших балок.