Лоренс Блок - На солнце или в тени (сборник) Страница 4

Она замечает его, когда он выходит из табачной лавки. Она совершенно не представляет, что он делает в городе днем, особенно без папки с рисунками.

Она возвращается из типографии, и ее ждут в агентстве, но она идет следом за мужем.

Несколько раз она едва не теряет его в толпе. Люди толкаются, гудят автомобильные клаксоны, кричат мальчишки-газетчики.

Театр находится в крошечном здании. Красный кирпич и закопченные окна.

Соски, как клубнички. Но она не снимала стринги. И не раздвигала ноги. Вот что Бад сказал ее мужу тогда, на крыльце. И добавил с намеком: Может, ты видел что-то такое, чего не видел я.

Она видит, как он заходит внутрь.

В голове – никаких мыслей.

У входа висит афиша почти в человеческий рост: Прямиком с Запада: Бурлеск братьев Ронделл! Откровенная музыкальная феерия! Шанхайская Жемчужина! Конча, Повелительница змей! Непрерывные представления ежедневно!

Под афишей – плакат поменьше: Каждый вторник: Восхождение Ирландской Венеры!

На картинке изображена рыжеволосая красотка, выходящая из половинки морской раковины.

Она стоит в пустынном переулке, курит уже вторую сигарету и думает.

У билетной кассы топчется какой-то высокий мужчина. Кажется, он смотрит на Паулину.

Она отворачивается от него как раз в ту секунду, когда он окликает ее: Эй, красавица!

– Огоньку не найдется? – вдруг слышится голос у нее за спиной.

Обернувшись, Паулина видит женщину, которая идет к ней с другого конца переулка, от задней двери театра. В ней есть что-то знакомое: что-то в походке, в ее вытянутой вперед бледной руке, в длинных тонких ногах и ярко-голубых туфлях.

– Я вас знаю? – спрашивает Паулина.

Женщина наклоняется к огоньку зажигалки, придерживая одним пальцем поля шляпки.

Рыжие волосы, тускло-медные на картине, в реальности пылают огнем. Лицо – вовсе не смазанное пятно. Оно подвижное и живое.

– Ирландская Венера? – спрашивает Паулина.

Женщина усмехается.

– Можешь звать меня Мэй.

Высокий мужчина, топтавшийся у кассы, уже вошел в переулок. Смотрит на них обеих.

– Тот человек… – говорит Паулина.

Мэй кивает:

– Мерзкий тип. Однажды ухватил меня так, что синяк не сходил две недели.

Она делает шаг в его сторону.

– Я вас вижу, мистер Макгроу! – кричит она, приставив ладонь ко рту. – Вы там держите его в штанах. Я позову Уэйда, он вам оборвет все, что плохо висит.

Мужчина бледнеет и быстро уходит, передвигаясь бочком, по-крабьи.

– Кто такой Уэйд?

Мэй подзывает Паулину поближе к заднему входу в театр и указывает на три крошечные игральные кости, лежащие на земле. Или это жемчужные запонки?

Паулина наклоняется, чтобы рассмотреть их поближе. И вспоминает, что видела что-то похожее на соревнованиях по боксу. Бледный боксер, изо рта хлещет кровь, зубы рассыпались по рингу.

Рассмотрев их как следует, она видит, что один из зубов – коренной.

– Он всегда носит с собой пассатижи. За подвязкой носка, – говорит Мэй.

Куда я попала? – думает Паулина.

Высокий мужчина снова маячит на углу.

– Уэйд! – кричит Мэй в открытую дверь. – Уэйд, этот деятель снова здесь!

Паулина смотрит на Мэй.

– Возможно, – говорит Мэй, – тебе лучше войти.

За кулисами пахнет крепким дымом, остывшим кофе и кислой капустой.

– Грета всегда квасит капусту, когда прохладно, – говорит Мэй, сморщив нос. – Можно вывезти девушку из немецкого захолустья, но захолустье из девушки не выводится.

Паулина почти не слышит ее из-за грохота барабана и резкой музыки с той стороны плотного парчового занавеса, так обветшавшего от времени, что кажется, тронешь его, и он рассыплется у тебя под рукой.

Они с Мэй проходят вдоль ряда мутных зеркал. На батареях сушатся костюмы из сетки и блесток. Кофейные чашки свалены в кучу. На спинках складных стульев висят полотенца, испачканные косметикой – призрачные отпечатки раскрашенных лиц.

В одной из ниш девушка в золотистом кимоно растирает высокую голую блондинку какой-то мазью, отчего ее грубая кожа с набухшими синими венами мгновенно становится гладкой, словно атлас.

В другой нише две длинноногие блондинки расправляют зеленые перья на своих костюмах.

– Мама Мэй приехала, чтобы забрать ее обратно в Канзас, – бормочет одна из них, глядя на Паулину. – Вернуть религиозное рвение ей в киску.

Паулина хочет ответить, но Мэй тянет ее за руку и уводит прочь.

– Не корми попугаев. На эту парочку только посмотришь издалека, и сразу надо бежать промывать желудок.

Они заходят в крошечную гримерную с двумя зеркалами. Здесь нечем дышать: удушливый запах духов, в воздухе пляшут пылинки пудры, как плотный туман.

– Садись, – говорит Мэй, указывая на стул. – Клео опять укусила змея, так что сегодня я в гордом одиночестве.

Паулина садится и вновь начинает дышать. Ее мучает только один вопрос: что она здесь делает? Из зала доносится вой тромбона, и Паулина боится, что сейчас разревется. Она сжимает кулаки, стараясь сдержать подступившие слезы. Нет, она не заплачет.

Тем временем Мэй наблюдает за ней и наверняка все понимает.

В мягком свете электрической лампочки ее рыжие волосы переливаются золотыми искорками и кажутся еще ярче. А когда она наклоняется, чтобы снять туфли, заляпанные уличной грязью, Паулина невольно обращает внимание, какие гладкие у нее ноги. Как туго натянутый атлас.

– Значит, ты выследила своего старичка.

Паулина молчит, впившись взглядом в пару домашних туфель на полу у ног Мэй. Туфли лежат в коробке, прикрытые папиросной бумагой. Паулине даже не нужно приподнимать бумагу, она и так знает, что это зеленые туфли. Цвета зеленого абсента.

– А… – говорит Мэй, проследив за ее взглядом. – Это твой, стало быть?

Паулина кивает.

– Он у нас постоянно, этот Ромео. Подарил мне еще и вот эту красоту. – Мэй указывает взглядом на большую, в форме сердца коробку конфет, стоящую на туалетном столике.

Паулина снова кивает и берет в руки коробку. Ей даже странно, что она вообще ничего не чувствует. Ей больше не хочется плакать. С ней происходит что-то другое.

– Как бы там ни было, – говорит Мэй, – он ничего не добился.

– Я не сержусь, – говорит Паулина, рассеянно поглаживая коробку.

– Он переключился на Клео. К змеям ей не привыкать.

Паулина гладит коробку и не знает, что сказать. В ушах гудит от барабанного боя и грохота музыки.

Мэй смотрит на нее, слегка кривит губы, потом оборачивается к зеркалу и начинает раскрашивать лицо. Берет баночку красных, с синеватым отливом, румян, окунает в нее палец и размазывает по щекам круговыми движениями, зажигая их румянцем.

– Слушай, – говорит она, указывая на коробку пальцем, измазанным в красных румянах, – дай мне конфетку. Я умираю от голода.

Паулина ставит коробку себе на колени. На крышке написано по-французски: «Madame Cou’s Crème Bon-Bons»[5]. Внутри коробка обтянута коралловым атласом, и в ней лежит около дюжины совершенно роскошных конфет: ярко-розовые, блестящие белые, позолоченные и присыпанные разноцветным кондитерским бисером.

– И сама угощайся, – говорит Мэй. – Сначала ты, милая, потом я.

Стоит лишь положить конфету в рот, и ты околдована.

Душистый вишневый джем, нежнейший сливочный крем, нуга, словно морская пена, миндальный ликер, от которого приятно щиплет в носу, горьковатый апельсин, мягкий абрикос.

Прижавшись друг к другу и хихикая, как две школьницы в церкви, они съели каждая по две конфеты, потом еще по две. Паулина в жизни не пробовала ничего вкуснее.

– Когда мне было семь лет, знакомая девочка видела, как я украла в магазине коробку тянучек, – говорит Паулина. Она никогда никому не рассказывала об этом. – Она пообещала, что если я с ней поделюсь, она на меня не наябедничает.

Паулина вспомнила ту девчонку, веснушчатую, с ободранными коленками. Они спрятались за витриной в чулочном отделе и съели вдвоем всю коробку, пряча фантики в тапочки, выставленные на продажу. Картонные ноги над ними, вяжущая сладость во рту… Это было волшебно.

Мэй облизывает пальцы и улыбается:

– Поделиться проблемой – значит почти решить ее.

Паулина улыбается в ответ.

– Бери еще конфету, – говорит Мэй, протягивая коробку.

Паулина пьянеет от сладкого, забывая обо всем. Может, это из-за ликеров и рома в конфетах, а может, из-за Мэй, которая теперь сидит рядом, положив длинные белые ноги ей на колени, и смеется, запрокинув голову. Ее губы – красные, сочные, как вишневый ликер в конфетах.

– Мэй, – говорит Паулина, – поможешь мне кое-что сделать?

Мэй внимательно смотрит на нее:

– Конечно.

– У тебя могут быть неприятности.

– Ты разве не слышала ответ?

Они обе смеются.

– Бери еще, – предлагает Мэй.

Раздеться вовсе не сложно. Намного проще, чем в кухне, когда он смотрит.