Дафна Дюморье - Трактир «Ямайка» Страница 4

Мэри осталась одна. Сундук стоял на земле у ее ног. Она услышала за спиной грохот засовов. В темном доме отворилась дверь. Какая-то огромная фигура вышла во двор, размахивая фонарем.

– Кто там? – заорал незнакомец. – Что вам тут надо?

Мэри шагнула вперед, всматриваясь в лицо неизвестного.

Свет бил ей прямо в глаза, и она ничего не могла рассмотреть. Незнакомец качнул фонарь из стороны в сторону и вдруг громко засмеялся, схватил Мэри за руку и грубо втащил ее на крыльцо.

– Ага, так это, значит, ты? – воскликнул он. – Явилась все-таки? Я твой дядя, Джосс Мерлин. Добро пожаловать в трактир «Ямайка»!

Он снова захохотал, втянул Мэри в дом, захлопнул дверь и поставил фонарь на столик в прихожей. Они посмотрели в лицо друг другу.

Глава 2

Он был громадного роста, наверное больше двух метров, с угрюмым лицом, смуглым, как у цыгана. Густые темные волосы падали ему на лоб и закрывали уши. Он выглядел сильным, как лошадь. Могучие плечи, длинные руки достают почти до колен, и кулаки размером с хороший окорок. Рядом с мощным телом голова казалась карликовой и уходила в плечи; от этого появлялось ощущение, что человек сутулится, и весь он, со своими черными бровями и всклокоченными космами, был похож на гигантскую гориллу. Впрочем, в лице не было ничего обезьянь его; крючковатый нос почти доставал до рта, который когда-то, пожалуй, был великолепен, но сейчас совсем ввалился. Большие темные глаза все еще бы ли по-своему красивы, несмотря на морщины, красные прожилки и опухшие веки.

Лучше всего у него были зубы, все еще здоровые и очень белые. Когда он улыбался, зубы сверкали на загорелом лице, придавая ему сходство с мордой поджарого голодного волка. И хотя обычно человеческая улыбка не имеет ничего общего с волчьим оскалом, у Джосса Мерлина это было одно и то же.

– Ты, выходит, и есть Мэри Йеллан, – проговорил он наконец, нагнув голову, чтобы получше рассмотреть ее. – Приехала в такую даль, чтобы заботиться о дядюшке Джоссе. Надо же, какое великодушие!

Он снова расхохотался на весь дом. Издевательский смех бичом хлестнул Мэри по нервам, и без того натянутым до предела.

– А где тетя Пейшенс? – спросила она, оглядываясь. Слабо освещенный коридор выглядел безрадостно: холодные каменные плиты пола и узенькая шаткая лесенка. – Разве она меня не ждет?

– Где же тетя Пейшенс? – передразнил хозяин дома. – Где моя дорогая тетушка, которая обнимет меня, и расцелует, и станет со мной цацкаться да нянькаться? А что, ты без нее и минуты прожить не можешь? Разве для дядюшки Джосса у тебя не найдется поцелуйчика?

Мэри попятилась. Противно было даже подумать о том, чтобы поцеловать его. Он, наверное, пьяный или не в своем уме. Скорее всего, и то и другое. Но Мэри не хотела его сердить: она слишком его боялась.

Он заметил, что с ней происходит, и снова захохотал:

– Нет-нет, я не собираюсь тебя трогать! Со мной ты в безопасности, как в церкви. Я, милая моя, никогда особенно не любил брюнеток, и вообще у меня есть дела поинтереснее, чем шашни строить с собственной племянницей!

Он ухмыльнулся, глядя на нее с презрением, как на дурочку. Разговор ему поднадоел. Он обернулся к лестнице и заревел, запрокинув голову:

– Пейшенс! Какого дьявола ты там застряла? Твоя девчонка приехала и ноет. Ее, вишь, от меня уже воротит.

На лестничной площадке зашуршали юбки, послышались медленные шаги. Замерцала свеча, кто-то ахнул. По узкой лестнице спускалась женщина, прикрывая глаза рукой от света. Из-под мятого чепчика у нее выбивались жидкие седые пряди, свисающие до плеч. Она завила кончики волос, пытаясь изобразить прежние кудри. Напрасные старания! Ее лицо исхудало, кожа натянулась на скулах. Большие глаза смотрели неподвижно, в них словно стоял вечный вопрос, а губы то сжимались, то разжимались в нервном тике. На ней была вылинявшая полосатая юбка, некогда вишневая, а теперь – блекло-розовая, на плечи наброшена много раз чиненная шаль. Видимо, она только что прицепила на чепец новую ленту в жалкой попытке как-то украсить свой наряд. Ярко-алая лента только подчеркивала бледность лица жутким контрастом. Мэри растерянно смотрела на женщину, онемев от горя. Неужели это несчастное, оборванное существо – та прелестная тетя Пейшенс, неужели это она одета словно замарашка и выглядит лет на двадцать старше себя самой?

Худенькая женщина спустилась в прихожую, взяла Мэри за руку, заглянула в лицо.

– Ты в самом деле приехала? – прошептала она. – Ты моя племянница Мэри, да? Дочка моей умершей сестры?

Мэри кивнула и про себя поблагодарила Бога за то, что мать не видит их сейчас.

– Милая тетя Пейшенс, – сказала Мэри ласково, – я очень рада снова вас увидеть. Столько лет прошло с тех пор, как вы приезжали к нам, в Хелфорд…

Тетя все ощупывала Мэри, проводила рукой по ее платью и вдруг припала к ее плечу и громко заплакала, со страхом глотая слезы и судорожно переводя дыхание.

– А ну, прекрати, – заворчал ее муж. – Кто же так встречает гостей? О чем ты хнычешь, дура чертова? Не видишь, что ли, девчонка есть хочет. Отведи ее на кухню, дай ей бекона и выпить чего-нибудь.

Он подхватил с пола сундук Мэри и взвалил его на плечо легко, словно бумажный сверток.

– Отнесу это к ней в комнату, – заявил он, – и если, когда я спущусь, ужин не будет на столе, я тебе обещаю причину, чтобы поплакать; и тебе тоже, если желаешь, – прибавил он, наклонившись к Мэри и приложив громадный палец к ее губам. – Ну что, ты ручная или кусаешься?

Он опять загромыхал хохотом на весь дом и затопал по лесенке, неся на плечах сундук.

Тетя Пейшенс невероятным усилием справилась с собой, пригладила волосы прежним жестом, который Мэри помнила с детства, а потом, нервно мигая и дергая ртом, повела ее другим темным коридором на кухню, где горели три свечи, а в очаге дымился торф.

– Ты не должна обижаться на дядю Джосса, – сказала тетя. Она вдруг стала похожа на виляющую хвостом собаку, которую постоянной жестокостью приучили беспрекословно слушаться хозяина и которая, несмотря на пинки и побои, готова драться за него, как тигр. – С ним, знаешь ли, не надо спорить. У него есть свои причуды, чужие его поначалу не понимают. Он всегда был мне хорошим мужем, с самого дня нашей свадьбы.

Двигаясь по кухне как автомат, она накрыла стол к ужину, принесла из чулана хлеб, сыр и топленое масло, а Мэри тем временем скрючилась у огня, безнадежно стараясь согреть заледеневшие пальцы.

Кухня была полна густого торфяного дыма. Он заползал во все уголки, синеватым облаком висел под потолком. От дыма у Мэри щипало глаза, щекотало в носу; она чувствовала вкус дыма на языке.

– Скоро ты полюбишь дядю Джосса и приноровишься к его привычкам, – продолжала тетка. – Он очень красивый мужчина и очень храбрый. Его здесь все знают, уважают. Джоссу Мерлину никто и слова поперек не скажет. У нас ведь не всегда так тихо, как сегодня. Иногда собирается большое общество. Здесь, знаешь, очень оживленное движение, почтовая карета проезжает каждый день. И здешние помещики такие любезные, да, очень любезные. Вот только вчера заходил один сосед, я для него испекла пирог, он его взял с собой. «Миссис Мерлин, – говорит, – только вы одна во всем Корнуолле умеете печь пироги». Так и сказал, слово в слово. И даже сам сквайр, – это который сквайр Бассат, из Норт-Хилла, ему принадлежат все земли в округе, – он как-то на днях встретился мне на дороге, во вторник это было, так он снял шляпу и поклонился мне, сидя на лошади. «Доброе утро, сударыня» – так и сказал. Говорят, он в свое время был ужасный дамский угодник. А тут как раз Джосс вышел из конюшни, он там чинил колесо у двуколки. Спрашивает: «Как жизнь, мистер Бассат?» А сквайр отвечает: «В полной силе, не хуже тебя, Джосс!» Как они смеялись!

Мэри что-то пробормотала в ответ, но ей было больно видеть, как тетя Пейшенс старательно прячет глаза. Да и говорила она что-то уж очень гладко. Она была похожа на умненькую девочку, которая сама себе рассказывает сказку. Мэри страдала, глядя, как ее тетя играет подобную роль. Хоть бы уж она наконец замолчала! Почему-то этот поток слов был еще страшнее слез. За дверью послышались тяжелые шаги, и у Мэри сжалось сердце. Она догадалась, что Джосс Мерлин спустился вниз и, вероятно, подслушал речи своей жены.

Тетя Пейшенс тоже его услышала; она побледнела, ее губы вновь нервически сжимались и разжимались. Хозяин дома вошел в кухню и окинул взглядом обеих женщин:

– Так, значит, куры уже раскудахтались? – Он больше не смеялся, глаза сузились, как щелочки. – Быстро же у тебя слезы просохли. Я слышал, как ты тут трещала. Болты-болты-болты, индюшка несчастная! Думаешь, твоя ненаглядная племянница поверила хоть одному слову? Да ты и младенца не обманешь, не то что нашу кисейную барышню!

Он с треском подвинул стул к столу и тяжело опустился на него, так что стул затрещал. Джосс Мерлин отхватил себе от краюхи толстый ломоть, шмякнул на него масла и набил полный рот. Жир потек по подбородку. Джосс махнул Мэри: