Рут Уэйр - В темном-темном лесу Страница 42

А самое главное – я присутствовала при аварии, ставшей причиной его смерти.

Что могло произойти в машине? Почему я не помню?

Я вспоминаю слова доктора Миллера: «Иногда мозг подавляет то, с чем психика в данный момент не в состоянии справиться. Если угодно, своего рода… защитный механизм».

С чем моя психика не в состоянии справиться?

Я дрожу, как от холода, хотя в палате жарко и душно. Я закутываюсь в Нинин кардиган, вдыхаю запах сигарет и духов, пытаюсь успокоиться.

Не мысль об аресте пугает меня – я до сих пор не представляю, что это произойдет. Конечно же, мне поверят, если я все объясню, конечно же!

Из равновесия меня выводит другое: кто-то меня ненавидит. Очень сильно ненавидит. Но кто?

И есть еще один вариант. Слишком жуткий, чтобы допустить его вероятность, но то и дело возникающий у меня в голове – тихим шепотком, когда я думаю о других вещах.

Вот и теперь, когда я прячусь под тонким больничным одеялом и Нининым кардиганом, шепот спрашивает: «А что, если это и правда сделала я?»

День тянется медленно, как сквозь патоку. Это похоже на кошмар, когда надо бежать, а ноги ватные. Палата превратилась в тюремную камеру – с маленьким окошком в двери и охраной снаружи.

Когда меня выпишут, я не уеду домой. Меня заберут в полицейский участок и, вероятно, предъявят обвинение. Наверняка телефонной переписки для этого будет достаточно.

Много лет назад, когда я писала свою первую книгу, я расспрашивала знакомого полицейского о технике допроса. «Надо слушать, – объяснил он мне. – Слушать, пока не услышишь ложь».

Ламарр и Робертс свою ложь нашли: я утверждала, что телефоном не пользовалась. И вот у них целый список моих сообщений.

Я пытаюсь поесть, но не чувствую вкуса еды и оставляю почти все на подносе. Пытаюсь разгадывать кроссворд, но слова ускользают, превращаются в набор букв, который для меня ничего не значит: разум мой занят другими картинами.

Я сижу на скамье подсудимых, а потом – в тюремной камере.

Фло, подключенная к аппарату жизнеобеспечения, – где-то в этой же больнице.

Клэр лежит навзничь на больничной койке, ее глаза медленно двигаются под закрытыми веками.

Джеймс в растекающейся луже крови.

Даже сейчас чувствую ее запах – жуткий запах лавки мясника, пропитавший мои руки, мою пижаму, доски пола…

Я сбрасываю одеяло и встаю. Иду в ванную, умываюсь, пытаясь избавиться от навязчивого запаха крови и неотступных воспоминаний. Почему они так и лезут мне в голову, а то, что надо, я вспомнить не могу?! Возможно ли… возможно ли, что я и правда отправила эти сообщения, но вытеснила это из памяти так же, как и аварию?

Кому мне верить, если нельзя верить даже себе?

Я закрываю лицо руками. Затем выпрямляюсь, рассматриваю себя в зеркале под немилосердным светом люминесцентных ламп. Фингалы, конечно, еще не прошли, но заметно посветлели, стали похожи на мешки под глазами. Они придают мне изможденный, желтушный вид. По крайней мере, я уже не выгляжу фриком. Немного консилера – и вообще была бы похожа на человека. Увы, кон-силера у меня нет, не догадалась попросить у Нины.

На одной щеке отпечатались складки жесткой больничной наволочки. Я выгляжу тощей и старой.

Меж тем в моем внутреннем восприятии мне шестнадцать. Вот уже десять лет мне шестнадцать, и у меня длинные волосы. До сих пор я иногда, задумавшись или нервничая, пытаюсь запустить в них пятерню и откинуть с лица.

У меня в голове Джеймс жив. Я не в состоянии осознать, что его больше нет.

Почему мне не дают на него посмотреть?

Я содрогаюсь, приглаживаю мокрой ладонью короткие вихры, вытираю руки о серые треники.

Затем поворачиваюсь и выхожу из ванной.

В палате что-то изменилось. Я не сразу понимаю, что именно. Вроде все на своих местах: книга на кровати, сланцы под кроватью, полупустая бутылка воды на тумбочке.

Потом я замечаю.

Нет охранника в окошке.

Я подхожу к двери, осторожно выглядываю. Стул на месте. Рядом кружка с чаем, над ней поднимается пар. Охранника нет.

Я чувствую прилив адреналина, от которого встают дыбом волосы на затылке. Тело уже понимает, что я собираюсь сделать, хотя мозг еще не успел осознать. Ноги сами влезают в сланцы, руки застегивают пуговицы кардигана, прячут в карман две десятифунтовые банкноты, до сих пор лежавшие на тумбочке.

С колотящимся сердцем я толкаю дверь и выхожу в коридор, в любой момент ожидая услышать крик «Стоять!» или ласковый вопрос медсестры: «Все в порядке, лапочка?»

Никаких криков. На меня никто не реагирует.

Я иду по коридору мимо других палат, и сланцы пощелкивают по линолеуму. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп…

Мимо сестринского поста – там никого, медсестра в маленьком кабинете рядом, стоит к двери спиной.

Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп… Через двойные двери в главный коридор, где запах дезинфицирующего раствора вытесняется запахами еды из кухни. Я прибавляю шаг. В конце коридора виднеется табличка «Выход» со стрелкой, указывающей за угол.

Повернув туда, я обмираю. Возле мужского туалета стоит полицейский и говорит что-то в рацию. На секунду я теряю присутствие духа и чуть было не бросаюсь бежать обратно в палату, пока меня никто не хватился.

Но не бегу. Сжимаю зубы и шагаю вперед. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп… Он на меня даже не смотрит. «Так точно, – говорит он, когда я прохожу мимо. – Понял вас».

Я скрываюсь за углом. Стараюсь идти не слишком быстро и не слишком медленно. Наверняка ведь меня кто-то остановит? Не дадут же мне так просто взять и уйти из больницы?

Вот он, знак «Выход» в конце коридора, вдоль которого выстроились кровати, закрытые шторками. Я почти у цели.

Добравшись до последней двери, ведущей к лифтам, я вижу знакомое лицо за маленьким стеклянным окошком палаты.

Ламарр.

У меня перехватывает дыхание, и, почти не задумываясь, я прячусь за шторку, надеясь, что лежащий на кровати спит. И замираю, прислушиваясь.

Наконец я слышу стук ее каблуков по линолеуму – клик, клак, клик, клак. У сестринского поста, почти напротив отсека, в котором я прячусь, шаги останавливаются. Я стою не дыша, с трясущимися руками, готовая к тому, что сейчас Ламарр отдернет штору и обнаружит меня.

Но она лишь говорит какую-то любезность дежурной медсестре, и каблуки стучат дальше – клик, клак, клик, клак, – в сторону туалетов и крыла, где находится моя палата.

Слава богу, слава богу, слава богу!

Ноги подкашиваются, тянет присесть. Однако отдыхать нельзя. Надо выбираться, пока Ламарр не обнаружила мое отсутствие. Я понимаю, что стоило положить подушки под одеяло или хоть задернуть маленькую шторку на окошке в двери.

Я глубоко дышу, пытаясь успокоиться, и поворачиваюсь к кровати за своей спиной, чтобы извиниться перед пациентом, который на ней лежит.

И сердце у меня чуть не останавливается.

На кровати Клэр.

Глаза закрыты, золотые волосы разметались по подушке.

Очень бледная. Лицо иссечено еще сильнее, чем у меня. К пальцу прикреплен монитор сердечного ритма, и еще куча проводов тянется под одеяло.

Господи, бедная Клэр…

Осознавая собственную неосмотрительность, я все же не могу сразу побежать дальше. Я протягиваю руку к ее лицу, снимаю прядь волос, прилипшую к губам. Замечаю движение глаз под веками и обмираю в испуге. Но движение мимолетно, Клэр снова погружается – во что? В сон? В кому?

– Клэр, – шепчу я еле слышно в надежде, что она все же как-то ощутит и поймет. – Клэр, это я, Нора. Клянусь тебе, я докопаюсь до правды. Я выясню, что случилось. Обещаю.

Она не отвечает, только глаза двигаются под веками – как тогда, на спиритическом сеансе.

Сердце буквально разрывается, но медлить больше нельзя. Меня вот-вот начнут искать.

Осторожно выглядываю из-за шторки. На сестринском посту никого – видимо, все разошлись к пациентам. Я выскальзываю из отсека в проход и почти бегу к дверям, ведущим на площадку перед лифтами.

Оказавшись там, я лихорадочно жму на все кнопки, как будто этим можно ускорить движение кабины к этажу. Наконец раздается звуковой сигнал, и дальние от меня створки распахиваются. С колотящимся сердцем я влетаю в кабину. Чуть не сталкиваюсь с медбратом, который сопровождает женщину в кресле на колесиках. В ушах у него плеер, он подпевает Леди Гаге себе под нос.

Лифт останавливается. Я пропускаю медбрата с женщиной вперед, затем иду по стрелкам к главному выходу. За стойкой приемной скучающая дама листает журнал со светскими сплетнями. Когда я прохожу мимо, у нее начинает звонить телефон. Против своей воли я ускоряю шаг. «Не берите трубку. Только не берите трубку».

Но, конечно, она отвечает на звонок.

– Алло, приемная.

Я понимаю, что иду подозрительно быстро, но уже ничего не могу поделать от страха. Очевидно же, что я пациентка, не чья-то родственница, которая отнесла передачу и возвращается к своим делам. На мне сланцы – в ноябре! В комплекте с серыми трениками и синей вязаной кофтой на пуговицах.