Энн Перри - Заговор в Уайтчепеле Страница 5

– Нет, – ответил Глив. – Хотя мне едва ли понадобится и дальше отнимать у вас время. Во всяком случае, ваш свидетель свободен.

– У меня есть еще несколько вопросов, – сказал прокурор, занимая его место. – Мистер Питт, когда вы впервые беседовали с горничной, она была уверена в существовании царапины на двери бильярдной?

– Абсолютно.

– Значит, затем что-то заставило ее изменить свое мнение?

Полицейский облизнул губы.

– Да.

– Интересно, что бы это могло быть? – Джастер недоуменно пожал плечами. – И дворецкий был уверен в том, что кресло в библиотеке стояло не на своем обычном месте?

– Да.

– Он тоже изменил свое мнение? – Обвинитель воздел вверх руки. – О, конечно, вы не знаете! Он его не изменил. И мальчик-слуга тоже абсолютно уверен в том, что достаточно тщательно вычистил туфли хозяина и на них не могли остаться кусочки ворса с середины ковра или с его бахромы. – На его лице появилось выражение, будто ему неожиданно пришла в голову идея. – Между прочим, то, что вы обнаружили в туфле, – нитки бахромы или ворсинки?

– Ворсинки. Судя по их цвету, именно из середины ковра, – ответил Питт.

– Так. Мы видели туфли, но не ковер. – Джастер улыбнулся. – Не видели мы и книжные полки с книгами, расположенными не в надлежащем порядке. – Он озадаченно взглянул на присяжных. – Почему путешественник и антиквар, очарованный Троей, ее легендами, ее волшебством и ее руинами, лежащими в самом центре нашего исторического наследия, поставил три наиболее интересующие его книги на полку, до которой ему пришлось бы добираться с помощью лестницы? И очевидно, они действительно были нужны ему, иначе зачем он полез за ними, в результате чего лишился жизни? – Обвинитель театрально пожал плечами и добавил: – Если, конечно, он сделал это.

В тот вечер Питт никак не мог успокоиться. Он бродил по своему саду, вырывая сорняки и глядя на цветы и только что распустившиеся листья на деревьях, но надолго сосредоточиться на чем-нибудь был не в состоянии.

К нему вышла его жена Шарлотта, на лице которой лежала печать тревоги. Лучи предзакатного солнца образовывали нимб вокруг ее головы и придавали волосам рыжеватый оттенок. Дети уже легли спать, и в доме стояла тишина. В воздухе ощущалась прохлада…

Томас повернулся к жене и улыбнулся. Объяснять ей что-либо не было нужды. Она следила за ходом расследования с первых дней и понимала, почему ее муж сейчас так озабочен, даже не имея понятия о мучивших его предчувствиях. Он не сказал ей, насколько серьезная ситуация может сложиться, если Эдинетт будет признан невиновным, поскольку жюри присяжных считало, будто Питтом движут личные мотивы, будто он стремится создать дело из ничего, чтобы удовлетворить собственные амбиции или добиться каких-то своих целей.

Они с Шарлоттой долго беседовали о разных мелочах, медленно прогуливаясь вдоль лужайки туда и обратно. Не имело значения, о чем они говорили, – главным для супер-интенданта было исходившее от любимой женщины тепло, ее близость. Она не задавала ему никаких вопросов и старалась не выказывать свои собственные страхи.

На следующий день Глив начал свою защитную речь. Он уже сделал все возможное, чтобы опровергнуть показания доктора Иббса, слуг, заметивших все те небольшие изменения, о которых говорил Питт, и прохожего, видевшего, как человек, похожий на Эдинетта, входил в боковую дверь дома Феттерса. Теперь адвокат вызвал свидетелей защиты, в которых у него не было недостатка, в чем очень скоро убедились все присутствующие в зале судебных заседаний. Он демонстрировал их одного за другим, и эти свидетели представляли самые разные сферы: социальную, военную, политическую, а один из них был даже священнослужителем.

Последним суд заслушал достопочтенного Лайэлла Биркетта. Это был стройный светловолосый мужчина с умным, аристократичным лицом и элегантными манерами. Он произвел на всех сильное впечатление еще до того, как начал говорить. По его мнению, Эдинетт был, вне всякого сомнения, невиновен – этому хорошему человеку просто не повезло, и он попал в сети интриг.

После дачи показаний суд позволил Питту остаться в зале, и, поскольку он являлся начальником управления на Боу-стрит, ему не перед кем было отчитываться о своем отсутствии на работе. Поэтому суперинтендант решил дослушать судебное заседание до конца.

– Двенадцать лет, – ответил Биркетт на вопрос Глива о том, как долго он знаком с Эдинеттом. – Мы познакомились в клубе «Сервисес». Там редко встречаются случайные люди.

Он едва заметно улыбнулся. Его улыбка не была ни нервной, ни располагающей. Не была она ни в коем случае и веселой. Это было всего лишь проявление доброго нрава.

– Мир тесен, – продолжил свидетель. – Мужчины проверяются на поле боя. Довольно быстро выясняется, кто обладает характером, на кого можно положиться, когда есть что терять. Стоит немного поспрашивать, и обязательно натолкнешься на кого-нибудь, кто знает интересующего тебя человека.

– Думаю, мы все способны понять это, – сказал адвокат довольным тоном и тоже улыбнулся присяжным. – Ничто не проверяет так подлинную ценность человека, его смелость, верность и честь в бою, как угроза жизни или, возможно, даже в еще большей степени страх стать калекой и постоянно испытывать боль.

На его лице появилось выражение глубокой печали. Он медленно повернул голову в сторону галерки – так, чтобы это видели присяжные.

– Мистер Биркетт, слышали ли вы что-нибудь плохое о Джоне Эдинетте от ваших компаньонов по клубу?

– Ни единого слова.

Лайэлл не воспринимал происходящее слишком серьезно. Говорил он ровным голосом, не проявляя особых эмоций. Ему все это представлялось глупой ошибкой, которая будет исправлена через день-два, а может быть, и раньше.

– Но они хорошо знали мистера Эдинетта? – напирал Глив.

– О да, конечно! Он отличился во время службы в Канаде. Что-то связанное с «Компанией Гудзонова залива» и мятежом внутри страны. Об этом мне рассказывал Фрэзер. По его словам, Эдинетта послали туда потому, что он отличался храбростью и хорошо знал местность. – Он приподнял брови. – Ну да вы, разумеется, знаете. В окрестностях Тандер-Бэй. Человеку, который не обладает воображением, стойкостью и чрезвычайной преданностью делу, умом и безграничной смелостью, делать там нечего.

Адвокат кивнул.

– А как насчет честности?

Биркетт наконец удивился. Его глаза округлились.

– Само собой разумеется, сэр. В клубе нет места человеку без чести. Любой человек может совершать те или иные ошибки, но ложь недопустима и непростительна.

– А верность друзьям, компаньонам?

Глив постарался задать этот вопрос как можно более небрежным тоном и сделал вид, будто не знает ответа на него. Но он мог не опасаться, что переиграет. Никто в этом зале, за исключением Джастера, Питта и судьи, не был достаточно умудрен опытом судебных баталий, чтобы распознать его тактику.

– Верность дороже жизни, – произнес свидетель будничным тоном. – Я доверил бы Джону Эдинетту все, что только имею, – дом, землю, жену, честь, – и ни на секунду не усомнился бы в том, что не потеряю что-либо из этого.

Глив был чрезвычайно доволен собой. Присяжные смотрели на Лайэлла с восхищением, и их отношение к подсудимому претерпело явные изменения. Чаша весов правосудия склонялась в его сторону, и он уже предвкушал победу.

Питт бросил взгляд на председателя жюри и увидел, что тот нахмурился.

– А не были вы, случайно, знакомы с мистером Феттерсом? – как бы между делом осведомился Реджинальд, вновь повернувшись к свидетелю.

– Немного.

Лицо Биркетта помрачнело, и появившееся на нем выражение грусти было столь пронзительным, что не оставляло сомнений в искренности его чувств.

– Это был замечательный человек, – сказал он. – По иронии судьбы он путешествовал по миру в поисках древностей, дабы проникнуть в славные тайны прошлого, а погиб, упав с лестницы в собственной библиотеке. – Он испустил печальный вздох. – Я читал его статьи о Трое и открыл для себя новый мир. Никогда прежде не думал, что это так… занимательно. Насколько мне известно, именно страстный интерес к богатству разных культур объединял Феттерса и Эдинетта.

– Между ними никогда не возникали конфликты на эту тему? – спросил Глив, и по его глазам было видно, что он заранее знает ответ на этот вопрос.

Свидетель изумился.

– Бог мой, конечно же нет! Феттерс был специалистом, а Эдинетт – всего лишь любителем, который оказывает поддержку тем, кто реально занимается изысканиями, и восхищается ими. Он всегда говорил о Феттерсе в возвышенных тонах, никогда не проявлял стремления подражать ему и лишь радовался его достижениям.

– Благодарю вас, мистер Биркетт, – сказал защитник, сопроводив свои слова легким поклоном. – Вы лишний раз подтвердили то, что мы уже слышали от других. Никто, от самых известных до самых скромных людей, не сказал ни единого плохого слова о мистере Эдинетте. Не знаю, имеет ли мой ученый друг что-то сказать вам, но у меня больше нет вопросов.