Настоящий британский детектив - Честертон Гилберт Кий Страница 5

Человек, пригласивший меня, жил в Тэмпле, на верхнем этаже углового дома с видом на реку. На двери в его квартиру была надпись: «Мистер Беквит». На противоположной двери на той же площадке: «Мистер Юлиус Слинктон». Двери обеих квартир были отворены настежь, и все, что говорилось в одной, было слышно в другой.

Я еще ни разу не был здесь. Квартира производила гнетущее впечатление – мрачная, душная, тесная: мебель, некогда хорошая и еще не ветхая, вся выцвела и загрязнилась; в комнатах царил ужасающий беспорядок; все было пропитано сильным запахом опиума, спирта и табака; каминная решетка, щипцы, совок и кочерга были сплошь покрыты безобразными пятнами ржавчины, а на диване перед камином в той комнате, где был приготовлен завтрак, лежал хозяин дома, мистер Беквит, с виду – горчайший пьяница, уже очень далеко продвинувшийся на своем позорном пути к смерти.

– Слинктон еще не пришел, – сказал этот жалкий человек, с трудом поднявшись на ноги при виде меня. – Я позову его… Эй, Юлий Цезарь! Приходи, выпьем!

Хрипло выкрикивая эти слова, он, как безумный, стучал кочергой о щипцы, – должно быть, он всегда вызывал своего собутыльника таким способом.

Сквозь этот шум из квартиры напротив послышался голос мистера Слинктона, и вот он сам вошел в комнату. Он не ожидал, что будет иметь удовольствие встретиться со мной. Мне не раз приходилось видеть, как иных ловкачей припирают к стене, но я в жизни не видывал, чтобы человек так испугался, как испугался он, когда глаза его встретились с моими.

– Юлий Цезарь! – заорал Беквит и, пошатываясь, стал между нами. – Мистер Сэмсон, Юлий – мой закадычный друг. Юлий угощает меня спиртным утром, в полдень и вечером. Юлий – настоящий благодетель. Юлий вышвыривал чай и кофе в окошко, когда они у меня еще водились. Юлий выливает воду из всех кувшинов и наполняет их спиртными напитками. Юлий заводит меня, как игрушку, и толкает вперед… Вари жженку, Юлий!

Ржавая, покрытая накипью кастрюля стояла на куче золы (очевидно, зола накапливалась здесь много недель), а Беквит вертелся, пошатываясь, между нами и, рискуя попасть головою в огонь, наконец вытащил кастрюлю и стал совать ее в руки Слинктону.

– Вари жженку, Юлий Цезарь! Ну же! Делай свое всегдашнее дело. Вари жженку!

Он так яростно размахивал кастрюлей, что я опасался, как бы он не раскроил ею голову Слинктону. Поэтому я протянул руку, чтобы остановить его. Шатаясь, он отошел к дивану, повалился на него, задыхаясь и дрожа в своем рваном халате, и налитыми кровью глазами уставился на нас обоих. Я заметил, что на столе не было никаких напитков, кроме коньяка, и никакой еды, кроме соленых селедок и горячего, сильно наперченного тушеного мяса с тошнотворным запахом.

– Во всяком случае, мистер Сэмсон, – проговорил Слинктон, в последний раз обратив ко мне свою гладкую дорожку, – благодарю вас за то, что вы ограждаете меня от ярости этого несчастного. Каким бы образом вы ни попали сюда, мистер Сэмсон, с какой бы целью вы ни пришли, но за эту услугу я, во всяком случае, вас благодарю.

– Вари жженку, – пробормотал Беквит.

Не сообщив мистеру Слинктону, каким образом я попал сюда, я спокойно спросил:

– Как поживает ваша племянница, мистер Слинктон?

Он посмотрел в упор на меня, а я – на него.

– К сожалению, мистер Сэмсон, моя племянница оказалась неблагодарной девушкой – неверной своему лучшему другу. Она покинула меня, не предупредив ни словом и без всяких объяснений. Очевидно, ее обманул какой-нибудь коварный негодяй. Вы, быть может, слыхали об этом?

– Я действительно слышал, что ее обманул один коварный негодяй. И даже могу доказать это.

– Вы в этом уверены? – осведомился он.

– Вполне.

– Вари жженку! – пробормотал Беквит. – У нас гости к завтраку, Юлий Цезарь. Делай свое дело – подавай наш обычный завтрак, обед, чай и ужин. Вари жженку!

Слинктон перевел глаза с него на меня и, немного подумав, сказал:

– Мистер Сэмсон, вы человек, умудренный жизнью, и я тоже. Я буду говорить с вами начистоту.

– Э, нет, не будете, – сказал я, качнув головой.

– Повторяю, сэр, что буду говорить начистоту.

– А я повторяю, что не будете, – сказал я. – Я знаю о вас все. Да разве вы можете говорить с кем-нибудь начистоту? Бросьте, бросьте!

– Я скажу вам начистоту, мистер Сэмсон, – продолжал он почти спокойно, – что понимаю ваши намерения. Вы хотите спасти свои деньги и увильнуть от исполнения своих обязательств. Все это давно известные профессиональные уловки вашего брата – канцеляристов. Но вы не сделаете этого, сэр, вам это не удастся. Нелегко вам будет бороться с таким противником, как я. В свое время придется нам разузнать, когда и почему мистер Беквит начал вести свой теперешний образ жизни. Больше мне нечего сказать об этом несчастном и его пьяных бреднях. А засим, сэр, пожелаю вам всего хорошего и большей удачи в следующий раз.

Пока он говорил, Беквит налил полный стакан коньяку. И вдруг он выплеснул напиток Слинктону в лицо, потом швырнул в него стаканом. Слинктон, ослепленный, закрыл лицо руками, – стекло порезало ему лоб. На шум в комнату вошел четвертый человек. Он закрыл за собой дверь и стал спиной к ней; это был очень степенный, но очень сметливый на вид человек, седой и слегка прихрамывающий.

Слинктон выхватил носовой платок и приложил его к глазам, чтобы успокоить боль, потом вытер кровь со лба. Он долго возился с этим, и я увидел, как за это время с ним произошла огромная перемена, вызванная переменой в Беквите, – ведь тот перестал задыхаться и дрожать, сел прямо и уже не спускал с него глаз. Никогда в жизни не видел я, чтобы чье-нибудь лицо дышало таким отвращением и решимостью, как лицо Беквита в эту минуту.

– Посмотри на меня, негодяй, и узнай, кто я такой на самом деле! – сказал Беквит. – Я нанял эту квартиру, чтобы превратить ее в западню для тебя. Я поселился в ней, притворившись горьким пьяницей, чтобы стать для тебя приманкой в этой западне. Ты попался в западню и не выйдешь из нее живым. В то утро, когда ты в последний раз был в конторе мистера Сэмсона, я увиделся с ним раньше тебя. Все это время мы знали о твоих намерениях и все это время были в заговоре против тебя. Как же было дело? Сначала ты ко мне подольстился и уговорил меня отдать в твое распоряжение две тысячи фунтов, а потом принялся отравлять меня спиртом; но спирт действовал недостаточно быстро, и ты замыслил доконать меня более сильным средством. Ты думаешь, я не видел, как ты, решив, что я уже ничего не соображаю, наливал что-то из своей скляночки в мой стакан? Слушай, ты, убийца и мошенник: когда я сидел здесь вдвоем с тобой поздней ночью – а это случалось часто, – я двадцать раз был готов спустить курок своего пистолета и размозжить тебе голову!

Это внезапное превращение жалкой твари, которую Слинктон считал своей отупевшей жертвой, в решительного человека, явно проникнутого твердым, беспощадным намерением поймать с поличным и прикончить своего врага, было для Слинктона ударом, вынести который ему в первую минуту оказалось не под силу. Он в буквальном смысле слова зашатался. Но ведь это большая ошибка – предполагать, что расчетливый преступник может на каком-либо этапе своего преступного пути изменить самому себе и сделать хоть малейший шаг, противоречащий его натуре. Такой человек совершает убийство, и закономерно, что убийство становится высшей точкой его пути; такой человек вынужден отрицать, что совершил убийство, и будет отрицать – отважно и нагло. Обычно удивляются тому, что любой известный преступник, имеющий на своей совести тяжкое злодеяние, способен вести себя столь дерзко. Но если бы его могла терзать совесть, если бы у него вообще была совесть, разве он совершил бы преступление?

Последовательный до конца, как и все подобные ему чудовища, Слинктон овладел собой и принял вызывающий вид, достаточно хладнокровный и спокойный. Он был бледен, он сразу осунулся, он переменился в лице, но не больше, чем шулер, поставивший на карту крупную сумму и проигравший игру, когда его перехитрили.