Глубокие воды - Хайсмит Патриция Страница 5

Мелинда вела себя так уже больше трех лет, и Вик своим терпением и выдержкой заработал себе в Литтл-Уэсли репутацию чуть ли не святого, что весьма льстило его самолюбию. Он знал, что Хорас, Фил Коуэн и каждый, кому были известны эти обстоятельства, то есть почти все, считали его чудаком (как можно сносить такое?), но Вика это нисколько не смущало. Он даже гордился тем, что прослыл странным в стране, где большинство стремится к тому, чтобы быть как все.

Мелинда тоже была чудачкой, иначе он бы на ней не женился. Ухаживать за ней и уговаривать ее выйти за него замуж было все равно что объезжать дикую кобылицу, только подход тут требовался бесконечно более тонкий. Она была своевольной, избалованной, из тех, кого время от времени исключают из школы за откровенное непослушание. Мелинду выгнали из пяти школ, и к двадцати двум годам, когда Вик с ней познакомился, она пришла к выводу, что жизнь – сплошная погоня за удовольствиями. Она и до сих пор так считала; правда, в двадцать два в ее бунтарстве был вызов традициям и предрассудкам, было воображение, и это привлекало Вика, потому что он сам был таким же мятежником. Сейчас ему стало ясно, что от тогдашнего полета воображения у нее ничего не осталось, а с традициями и предрассудками она боролась, разбивая дорогие вазы. В доме осталась всего одна – металлическая, с выщербленной перегородчатой эмалью. Сначала Мелинда не хотела детей, потом захотела, потом расхотела, наконец через четыре года снова захотела – и произвела на свет дочь. Врач сказал Вику, что роды оказались не такими трудными, как это обычно бывает при рождении первого ребенка, но Мелинда громогласно заявляла о своих страданиях до и после родов, несмотря на то что Вик обеспечил ей лучший уход и много недель, забросив работу, отдавал жене все свое время. Он был безмерно рад, что у них появился ребенок, хотя Мелинда почти не занималась девочкой и заботилась о ней не больше, чем о каком-нибудь приблудном щенке, которого нужно было накормить. Вик решил, что ее бунтарской натуре претит и воспитание ребенка, и исполнение положенных супружеских обязанностей. Ребенок подразумевал определенную ответственность, а Мелинда упорно не хотела взрослеть. Ее недовольство вылилось в заявление, что она больше не любит его, как прежде, – как она выразилась, «в романтическом смысле». Вик проявлял большое терпение, но, по правде говоря, она тоже начинала ему наскучивать. Ее нисколько не трогало то, что интересовало его, а он, пусть в чем-то поверхностно, интересовался многим: печатным и переплетным делом, пчеловодством, сыроварением, плотницким ремеслом, музыкой и живописью (хорошей музыкой и хорошей живописью), астрономией – для созерцания звезд у него был прекрасный телескоп – и садоводством.

Когда Беатрис было года два, у Мелинды начался роман с Ларри Осборном, молодым и глуповатым инструктором из школы верховой езды недалеко от Литтл-Уэсли. До этого несколько месяцев она была мрачна и растеряна, но, когда Вик пробовал поговорить с ней о том, что ее гнетет, она лишь отмалчивалась. После того как появился Ларри, она оживилась, повеселела, стала ласковее с Виком – особенно когда увидела, как спокойно он к этому отнесся. На самом деле Вик был не так спокоен, как казалось, хоть и спросил, не хочет ли она развестись. Мелинда не захотела.

Вик потратил пятьдесят долларов и два часа на то, чтобы обсудить все с психиатром в Нью-Йорке. Заключение психиатра было таково: поскольку Мелинда сама ни в грош не ставит консультации у психиатров, она будет приносить Вику только несчастье, и рано или поздно это закончится разводом – если он не будет с ней строг. Принципы не позволяли Вику, взрослому человеку, быть строгим к другому взрослому. Притом что Мелинду нельзя было назвать взрослой, он все же хотел и дальше обращаться с ней как со зрелой женщиной. Психиатр навел его лишь на одну новую мысль: он дал ей ребенка и теперь Мелинде, как и многим родившим женщинам, он как мужчина и муж больше не нужен. Довольно забавно было приписывать Мелинде врожденный материнский инстинкт, и Вик всякий раз с улыбкой вспоминал теорию доктора. Теория самого Вика была такова: Мелинда отвергла его из духа противоречия – зная, что он продолжает любить ее, она решила не доставлять ему удовольствия и не проявлять ответной любви. Наверное, любовь – не то слово. Они были привязаны друг к другу, зависели друг от друга, думал Вик, и если один уходил из дома, то другой скучал. Невозможно подыскать слово, которое бы точно передавало его чувство к Мелинде – смесь отвращения и привязанности. Все, что психиатр наговорил о «неприемлемом положении вещей» и о грядущем разводе, лишь подвигло Вика на то, чтобы доказать несостоятельность этих заявлений. Он вознамерился продемонстрировать и психиатру, и всему миру, что с такой ситуацией вполне можно справиться и развода не будет. И несчастным он не будет. Ведь в жизни так много интересного.

Роман Мелинды с Ларри Осборном длился пять месяцев. Спустя два месяца после начала их интрижки Вик перебрался из спальни во флигель, который специально спроектировал для себя с другой стороны гаража. Вик ушел туда в знак протеста против глупости их романа (собственно, и в Ларри его бесила только глупость), но через несколько недель, перенеся во флигель свой микроскоп и книги, обнаружил, что там ему лучше, чем в спальне: можно вставать посреди ночи, не боясь побеспокоить Мелинду, и смотреть на звезды или наблюдать за улитками, которые ночью были активнее, чем в дневное время. Когда Мелинда бросила Ларри – или, скорее всего, Ларри бросил ее, – Вик не стал возвращаться в спальню, так как Мелинда не выказала желания принять его обратно, да и сам он этого уже не хотел. Его устроило такое решение, и Мелинду, видимо, тоже. После разрыва с Ларри ее покинуло приподнятое настроение, но через несколько месяцев она нашла себе нового любовника – Джо-Джо Харриса, зобатого молодого человека, открывшего в Уэсли музыкальный магазин, который, впрочем, просуществовал недолго. Роман с Джо-Джо продлился с октября до января. Мелинда накупила пластинок на несколько сотен долларов, но Харриса это не спасло.

Вик знал, что некоторые считают, будто Мелинда живет с ним из-за денег. Возможно, в какой-то мере так оно и было, но Вика это не задевало. Он равнодушно относился к деньгам. Своим доходом он был обязан не себе, а деду. Вику, так же как и его отцу, просто повезло родиться в богатой семье, так почему же Мелинде, его жене, не иметь на них такие же права? С тех пор как Вику исполнился двадцать один, он получал 40 000 долларов в год. Ходили слухи, что жители Литтл-Уэсли терпят Мелинду только потому, что расположены к Вику, но он отказывался этому верить. Он ведь видел, что Мелинда весьма приятна в общении, если, конечно, не требовать от нее содержательных бесед. Она щедра, умеет поддержать компанию, в гостях с ней весело. Понятно, никто не одобрял ее любовных связей на стороне, но в старом сонном Литтл-Уэсли, породившем промышленный центр Уэсли в четырех милях отсюда, как ни удивительно, ханжество было не в почете, поскольку местным жителям хотелось избежать клейма новоанглийского пуританства, так что Мелинду никто не одергивал и не обвинял в безнравственности.

3

Ральф Госден пришел к ним поужинать в субботу, через неделю после вечеринки у Меллеров, как всегда, веселый и уверенный в себе, даже веселее, чем обычно, потому что после десятидневного пребывания у нью-йоркской тетушки гостеприимство ван Алленов представлялось ему не таким унылым, как перед отъездом. После ужина Ральф решил обсудить с Виком противорадиационные бомбоубежища на случай термоядерной войны, виденные на выставке в Нью-Йорке, но, поскольку сам в этом ничего не понимал, дискуссия сошла на нет, а Мелинда достала кипу пластинок и стала их крутить. У Ральфа было прекрасное настроение. «Наверняка проторчит у нас до четырех утра, – подумал Вик, – но, может быть, в последний раз». Ральф обычно засиживался в гостях дольше всех, потому что имел возможность отсыпаться, но и Вик старался ему не уступать и не ложился до четырех, пяти, а иногда и до семи утра, поскольку Ральф предпочел бы, чтобы он ушел почивать и оставил его наедине с Мелиндой. При желании Вик тоже мог спать допоздна и был куда выносливее Ральфа, потому что и так ложился в два или три часа ночи и не напивался так, чтобы его сморило.