Клод Изнер - Три стильных детектива Страница 52

В дверь позвонили. Катрин, служанка, пошла открывать. Она впустила пухленькую низкорослую женщину, укутанную в шали и в шляпке с перьями. Мадам Симоне сразу узнала Мишлин Баллю, кузину самовлюбленного Альфонса.

Мадам Симоне ее недолюбливала: каждое второе воскресенье эта толстуха отправлялась с братцем на прогулку, а после они обедали в каких-то дешевых забегаловках, вместо того чтобы столоваться у нее.

– Капитан Баллю завтракает, – объявила она с плохо скрытой неприязнью.

– Ну что ж, я пока с ним поболтаю! – невозмутимо ответила та.

Мадам Симоне пожала плечами. Она считала ниже своего достоинства общение с какой-то консьержкой. Что ж, тем хуже, капитан Баллю останется без дополнительных бутербродов. Она не станет долго терпеть присутствие этой расфуфыренной тушки.

Кроме Альфонса Баллю, за столом сидел Адемар Фендорж, бывший преподаватель латыни в религиозном училище. Теперь, выйдя на пенсию, он часами гулял в саду Тюильри, куда в обеденный перерыв приходили молоденькие девушки, которых он развлекал с помощью своей латыни. Этот дородный книгочей с длинными крашеными волосами произвел сильное впечатление на Мишлин, особенно после того как кузен рассказал ей о том, что тридцать лет назад, в молодости, латинист участвовал в раскопках останков доисторических животных в песчаном карьере на улице Сен-Шарль.

– Представляешь, Мимина, – так звал свою кузину Альфонс Баллю, – он обнаружил коренной зуб гиппопотама и берцовую кость гигантского ископаемого оленя!

– А эти штуки… которые он обнаружил… они редкие?

– Да ты смеешься?! Они ис-то-ри-чес-ки-е!

Войдя в столовую, Мишлин Баллю присела в неловком реверансе, а мсье Фендорж, кивнув в ответ и промокнув салфеткой рот, неторопливо направился на поиски новых, все более и более миловидных поклонниц.

– Вот это я понимаю! Какой интересный господин! Братец, тебе сказочно повезло иметь таких соседей!

Когда оба ушли, мадам Симоне принялась убирать со стола.

– О капитане Баллю могу сказать только хорошее. А вот его кузина – просто бестия, – проворчала она служанке.

– Да уж, мадам! Хорошо хоть, другие ваши постояльцы ее не видели, особенно мсье и мадам Дюссо. Они и без того такие угрюмые!

Но супруги Дюссо, бывшие фармацевты, как раз столкнулись с Баллю и его кузиной перед особняком, принадлежавшим когда-то химику Ансельму Пейену, а ныне – его дочери, устроившей в нем дом престарелых. Мадам Дюссо, плоская, как доска, несмотря на все попытки набрать вес с помощью особо питательной диеты, окинула презрительным взглядом пышнотелую мадемуазель, а когда обе пары разминулись, ехидно процедила:

– Того и гляди, она скоро лопнет, эта консьержка с улицы Сен-Пер! А строит-то из себя!

– Куда ты поведешь меня сегодня, Пулэ[151]? – поинтересовалась Мишлин Баллю.

Она не имела права оставлять дом на улице Сен-Пер без присмотра, но договорилась, что ее подменит Лулу, племянница хозяйки «Потерянного времени», где потягивали пиво ученики Школы изящных искусств. Когда эти выходы в свет стали для Мишлин и ее кузена традиционными, они договорились, что Альфонс будет их организовывать, а его кузина – оплачивать.

– Ну, Мимина, мне бы хотелось пройтись до моста Гренель. Мы сможем посмотреть на уменьшенную копию статуи Свободы, из-за которой Париж похож на французский Нью-Йорк. Я никогда не видел ее вблизи! А потом пойдем пировать в кафе на улице Жавель[152].

При слове «жавель» Мишлин Баллю поморщилась: она порядком устала от этого едкого раствора, которым чуть ли не каждый день ей приходилось драить лестницы в доме на улице Сен-Пер.

– Какая глупость! – проворчала она. – Тащиться в рабочее предместье, когда сам живешь на улице Лили…

– У нас, кстати, ужасно шумно и полно тараканов… Да и чем тебе не угодило рабочее предместье? Заводы – это здорово! Вообрази, что было бы, если бы в нашем округе построили фабрику игрушек, гидравлический цех, машиностроительный завод или еще что-нибудь в таком духе. Железный город… Это страшно интересно, тебе понравится. Я покажу тебе несколько заводов, если нам хватит решимости дойти до площади Бретей.

Он не стал оглашать цель первой части программы: пройтись по улице Антрепренер. Парикмахерская наверняка будет уже закрыта, зато не исключено, что Люси выглянет в окно.

Приятная беседа с кузиной была прервана грохотом: по улице галопом неслись две белые лошади, тащившие повозку с пожарной помпой из казармы Виоле.

– И тем не менее, – вздохнула Мишлин, – я бы предпочла посидеть в каком-нибудь местечке, где у меня поднимется настроение…

– Где же это у тебя оно поднимется? Разве что на Эйфелевой башне?.. – сказав это, он тут же представил себе утомительный подъем на башню и украдкой зевнул.

Бенуа Маню вытянул затекшие ноги. Всю ночь ему снились кошмары. Он оторопело уставился на блеклые обойные цветочки, и ему вдруг показалось, что из всех этих цветочков на него смотрят злобные маленькие глазки. Чуть ли не выпрыгнув из кровати, он плеснул воды из кувшина и смочил лоб. Странный звук заставил его напрячь слух. Уже десять минут десятого! Почему не били часы? Надо скорее бриться, одеваться, черт, кофе кончился, а варить слишком долго. Тем хуже, придется обойтись без кофе. И только приготовив кисточку для бритья, он вдруг все вспомнил. Он уволен! Ему некуда больше торопиться. Ему вручили эту дурацкую медаль, отправив на свалку с нищенской пенсией. Он рухнул на матрас с кисточкой в руке. Впереди был бесконечный пустой день. День безделья и скуки.

– Ты – отброс, тебя обрекают на нищету, и у тебя есть все шансы закончить жизнь на помойке! – бормотал он себе под нос.

Мысли, проносившиеся в голове, были одна чернее другой.

Он не читал романов, никогда не ходил в театр или кабаре, ненавидел деревню, не увлекался живописью. Женщины?.. Ничтожные создания, безрассудные, лишенные изобретательности. Секс? Раз в две недели в доме терпимости на улице Прованс, для здоровья. Его политические взгляды были точно такими, как у большинства буржуа. Все имело смысл: мораль, полиция, армия, начальники, деньги, – только в том мире, в котором у него была его работа. И вот теперь эта прекрасная конструкция рухнула.

Холод и голод вывели его из неподвижности. Накормив печь коксом, а себя яблоком и камамбером, он раздвинул шторы. Его окна выходили на бульвар Берси. Ни солнце, ни утреннее небо не могли его утешить. Он не скажет ни слова соседям и торговцам. Будет возвращаться домой как обычно, делая вид, будто продолжает ходить на службу. Маню носился по комнатам в поисках беспорядочно разбросанной одежды, на ходу оделся. Замешкался лишь, чтобы повязать галстук вокруг шеи, запрятать поглубже медаль и пригладить шевелюру перед трюмо, втиснутым между книжным шкафом со всевозможными учебниками и справочниками по химии и столиком, заваленным ретортами и пробирками.

Маню направил свои стопы в бухгалтерию фабрики «Романт». Они, небось, думают, что рассчитались с ним сполна. Не тут-то было! Он не откажется ни от сантима из положенной компенсации.

Консьерж мерил шагами тротуар, покуривая короткую трубку и ворча на детвору, высыпавшую из школы на переменку. Иногда – когда был уверен, что никто не вмешается, – консьерж развлекался тем, что шпынял робкую молоденькую служанку, которой не хватало решимости постоять за себя. Этот злющий цербер по имени Жюль испытывал садистское наслаждение, издеваясь над теми квартиросъемщиками, которые представлялись ему слабаками. Но истинными козлами отпущения были у него одноглазая старуха, прозябавшая под самой крышей и когда-то работавшая матрасницей, и Бенуа Маню.

– А, вот и вы, а я вас с позавчерашнего дня поджидаю. Вы помните о сроке платежа? Вы обязаны безотлагательно заплатить, домовладелец ждать не будет!

– Сегодня вечером точно заплачу, а сейчас, извините, я очень тороплюсь.

– Проспали, да? И теперь несетесь как угорелый! В воскресенье! Так вы и по воскресеньям на своей парфюмерной фабрике вкалываете? Ну дела!

Бенуа Маню поднял брови. Он и забыл, что сегодня воскресенье. Непринужденным жестом достал из кармана часы.

– Неотложное дело, – пробормотал он.

Консьерж усмехнулся.

– Все хотел спросить, почему у вас-то в квартире розами не пахнет? А дом вы не спалите из-за своих дурацких опытов?..

Что-то бормоча в ответ, Бенуа Маню быстро отвернулся и почти бегом направился к берегу Сены. Он уже не мог видеть, как консьерж изменился в лице, когда двухместная карета, стоявшая до того метрах в десяти от парадного, тронулась за ним вдогонку, а поравнявшись, остановилась, и из открытой дверцы показался рукав, отделанный кружевом. Его поманила рука в белой перчатке.

Бенуа Маню остолбенел. И оглянулся вокруг. Без сомнения, жест был адресован ему. Он тщетно пытался сообразить, кто эта незнакомка, и на мгновение заколебался, но как устоять перед таким судьбоносным призывом? Мсье Маню вздохнул. Ему необходимо решиться. Но на что? Наконец, справившись с болезненной робостью, он подошел к распахнувшейся дверце и уселся в карету, которая тут же тронулась с места.