Петра Хаммесфар - Грешница Страница 6

В голове у Коры было тихо. Вокруг тоже. Почти. Если не считать нескольких риффов и последнего соло на ударных, в самом конце пленки. Затем послышался щелчок.

Кора чувствовала хватку Гереона, онемение в тех местах, куда он ударил ее кулаком, кровь на щеке, ее вкус на губах. Слышала бормотание окружающих. Светловолосая женщина продолжала плакать.

Кора положила руку ей на ногу и сказала:

– Не бойся. Он не будет тебя бить. Пойдем. Пойдем отсюда. Нам не следовало сюда приходить. Ты сможешь встать или тебе нужна помощь?

На покрывале заплакал ребенок.

Глава вторая

В детстве я плакала мало, всего один раз. И то не плакала, а кричала от страха. В последние годы я об этом даже не вспоминала. Но на самом деле все помнится очень отчетливо. Я сижу в полутемной спальне. На окне висят шторы из тяжелой коричневой ткани. Они колышутся – окно, должно быть, открыто. В комнате холодно. Я мерзну.

Я стою рядом с двуспальной кроватью. Одна половина аккуратно застелена, другая, у окна, смята. От нее исходит спертый, кисловатый запах, как будто давно не меняли белье.

Мне не нравится в этой комнате. Холод, вонь застарелого пота, потертый половик на дощатом полу. Там, откуда я только что пришла, на полу лежит толстый ковер, уютно и тепло. Я тяну за держащую меня руку. Мне хочется уйти.

На застеленной стороне кровати сидит женщина. На ней пальто, на руках – ребенок. Он закутан в одеяло. Мне предлагают посмотреть на него. Это моя сестра Магдалина. Мне сказали, что теперь у меня есть сестра и мы пойдем на нее взглянуть. Но я вижу только женщину в пальто.

Она мне совершенно чужая. Это не моя мать, которую я не видела уже давно – полгода. Для ребенка это очень большой срок, ведь у малышей короткая память. И теперь я должна остаться с этой женщиной, которая смотрит лишь на сверток.

Ее лицо, суровое, серое, ожесточенное, внушает мне страх. Наконец она переводит взгляд на меня. Ее голос соответствует ее внешнему виду.

– Господь нас не простил.

Она отбрасывает одеяло, и я вижу крохотное синее личико. Женщина продолжает говорить:

– Он послал нам испытание. Мы должны его пройти. И мы сделаем то, чего Он от нас ожидает.

Не думаю, что я могла тогда запомнить эти слова. Их часто повторяли мне потом, поэтому я до сих пор так хорошо все помню.

Я хочу оттуда уйти. Странный голос женщины, крохотное синее личико в одеяле – я не желаю иметь с этим ничего общего. Я снова тяну за держащую меня руку и начинаю кричать. Кто-то поднимает меня, разговаривает со мной, успокаивает. Мама! Я убеждена, что женщина, держащая меня на руках, и есть моя настоящая мать. Вцепившись в нее, я чувствую облегчение. Она снова относит меня в теплую комнату. Тогда я была еще очень маленькой, мне было года полтора. Это легко подсчитать.

Когда появилась на свет Магдалина – как и я, в больнице в Буххольце, – мне был год. Мы обе родились в мае, я – девятого, а Магдалина – шестнадцатого. Моя сестра была очень слабенькой. Сразу после рождения ее перевели в крупную клинику в Эппендорфе и сделали операцию на сердце. В ходе операции врачи выяснили, что у Магдалины есть и другие заболевания. Конечно же, они пытались ей помочь, но это было невозможно.

Поначалу говорили, что Магдалина проживет несколько дней, может быть, пару недель. Врачи не хотели, чтобы мама забирала ее домой. А мама не хотела оставлять Магдалину одну и тоже осталась в Эппендорфе. Но прошло полгода, а моя сестра все еще была жива. Врачи не могли держать ее в больнице бесконечно. И отправили домой умирать.

Те полгода я жила по соседству, у Адигаров. Я считала, что они и есть моя семья. Что моя настоящая мать, Грит Адигар, отдала меня в соседний дом, потому что не хотела со мной возиться. Однажды она снова меня забрала. К сожалению, ненадолго.

Подробности я уже позабыла, но мне очень часто хотелось вспомнить что-нибудь о времени, проведенном у Грит, с ее дочерьми Керстин и Мелани.

Грит была еще очень молода, тогда ей было, наверное, немного за двадцать. В семнадцать лет она родила первого ребенка, в девятнадцать – второго. Ее муж редко приезжал домой. Он был гораздо старше ее, ходил в море и много зарабатывал. У Грит всегда было достаточно денег и времени для своих дочерей. Она была веселой, беззаботной, сама почти еще ребенок.

Я часто видела, как она подхватывала на руки одну из дочерей, падала с ней на пол и принималась щекотать, отчего та извивалась у нее в руках, визжала и пищала, изнемогая от смеха. И я до сих пор думаю, что Грит и меня так забавляла в то время, когда присматривала за мной. Что я играла с Керстин и Мелани. Что Грит вечером сажала меня на колени и ласкала, так же, как и своих детей. Что на полдник она кормила меня пирогом и рассказывала какую-нибудь веселую историю. Что она говорила мне:

– Ты хорошая девочка, Кора.

Но те полгода стерлись у меня из памяти. Равно как и несколько недель, которые я провела у Грит, после того, как мама вернулась домой с Магдалиной. Запомнилось только ощущение отверженности, как будто меня изгнали из рая. Потому что в раю могли находиться только чистые ангелы, следующие слову Божьему до последней буквы, не ставящие под сомнение ни одну из Его заповедей, не восстающие против Него, те, кто может видеть яблоко на Древе познания и не возжелать ни кусочка.

Для меня это было сложно. Меня легко было соблазнить, я была слабым, грешным человечком, который был не в состоянии контролировать пробуждающиеся в нем желания и жаждал иметь все, что попадало в поле его зрения. И я была уверена, что именно поэтому Грит Адигар не захотела жить со мной под одной крышей.

Мне пришлось называть мамой женщину, которую я терпеть не могла, а отцом – человека, живущего с нами в одном доме. Но его я очень любила. Он тоже был грешником – мама часто так его называла.

Я скрывала собственную порочность, а отец выставлял свой грех наружу. Я часто видела его, когда принимала ванну, а ему нужно было в туалет. Не знаю, с чего я взяла, что эта штука и есть грех. Может быть, потому, что у меня ее не было, и у Керстин и Мелани тоже. А поскольку я считала себя совершенно нормальной, напрашивался вывод: у отца что-то лишнее. И мне было жаль его. Я часто думала, что он хочет избавиться от своего изъяна.

Мы с ним спали в одной комнате, и однажды я проснулась среди ночи из-за его беспокойного поведения. Думаю, мне было тогда года три… Да, я была очень привязана к отцу. Он покупал мне новые ботинки, когда старые становились малы. Укладывал меня спать по вечерам, сидел рядом, пока я не засну. Он рассказывал мне о прежних временах. О том, как Буххольц был маленькой и очень бедной деревушкой посреди пустоши. Там была всего пара дворов, земля была просто ужасной, а животные – такими худыми, что весной не могли выйти на пастбище, их приходилось туда тащить. И о том, как появилась железная дорога. Как жизнь стала лучше.

Я любила эти истории. В них была надежда, обещание. Раз из крохотной бедной деревушки вырос красивый небольшой городок, то и остальное тоже может стать лучше.

Однажды вечером отец рассказал мне о чуме. И в ту ночь, когда я проснулась и услышала его стон, я вспомнила о чуме и испугалась, что он заболел. Но потом увидела, что он держит в руке свой грех. Мне показалось, что отец хочет его оторвать, но у него ничего не получается.

Я подумала, что вместе мы обязательно справимся. Я сказала об этом отцу и спросила, не нужна ли ему помощь. Он ответил, что нет, встал в темноте с постели и направился в ванную. Я решила, что он хочет отрезать свой грех – в ванной лежали большие ножницы.

Но в следующую субботу я увидела, что грех все еще на месте. Что ж, мне тоже было бы страшно отрезать что-нибудь такое, что крепко приросло к моему телу. Я от всей души желала, чтобы он отпал сам по себе, сгнил или истек гноем, как было у меня, когда мне в ладонь вонзилась заноза.

Когда я сказала об этом отцу, он улыбнулся, спрятал грех обратно в штаны и, подойдя к ванной, произнес:

– Да, будем надеяться, что со временем он отпадет. Мы можем об этом молиться.

Не знаю, молились ли мы об этом. Полагаю, что да. В нашем доме постоянно молились о вещах, которых нам не хватало и которые мы хотели бы иметь, – например, о малиновом лимонаде.

Еще я помню, как однажды – мне тогда было года четыре – я с мамой сидела на кухне. Я до сих пор не верила в то, что она – моя мать. Окружающие убеждали меня в этом, но я уже знала, что люди могут лгать. И считала, что это делают все без исключения.

Мне хотелось пить, и мама дала мне стакан воды. Это была простая вода, из-под крана. Я поморщилась – она была безвкусной. Мама забрала у меня стакан и сказала:

– Значит, ты не хочешь пить.

Но меня действительно мучила жажда, и я сказала о том, что предпочла бы выпить малинового лимонада. У Грит был малиновый лимонад. Мама не любила, когда я ходила к соседям. Но у нее не было времени следить за тем, чем я занимаюсь, и я пользовалась любой возможностью, чтобы сбежать от нее и побыть со своей настоящей семьей.