Диана Чемберлен - Ложь во благо, или О чем все молчат Страница 6

– Это вовсе не в Рейли, – ответила она. – Графство Грейс. Сельские семьи.

Графство Грейс?.. Вот не ожидала!

– Для вас это проблема?

– Нет, просто неожиданность. Никогда раньше не бывала в графстве Грейс, разве что проезжала по пути на пляж. – Это была неправда, но сказать правду значило бы рисковать разрыдаться.

– Придется проводить много времени за рулем. Как вам это?

– Обожаю ездить! – ответила я, думая про себя: «Где именно в графстве Грейс?»

– Как я погляжу, вы – страстная натура, мисс Макки. Ваш профессор был прав. Мне это по душе. Но мотаться туда-обратно придется каждый день. Ваш кабинет будет, конечно, в самом графстве. В Ридли. Мой тоже там, просто здесь проще проводить собеседования с кандидатами.

– Ничего страшного, у меня есть машина.

– Где вы живете?

– Сейчас в Камерон-Парке, с матерью. Но с женихом, то есть с мужем, мы будем жить в Хейс-Бартон.

– Надо же! – Она расширила глаза. – Вот и чудесно.

Она встала, я тоже. Она проводила меня до двери кабинета.

– Глядя на вас, я вспоминаю себя в ваши годы, – проговорила миссис Веркмен, открывая мне дверь. – Правда, вы более… хрупкая, что ли. Меня это беспокоит. Работа может вас ожесточить.

– Я могу быть очень сильной, – ответила я, гадая, чем себя выдала. При упоминании графства Грейс у меня и вправду подкосились ноги.

– Там видно будет, – сказала она. – Счастливой свадьбы!

Я ехала домой счастливая и одновременно напуганная. Позвонить Роберту на работу и обрадовать его сообщением, что меня приняли, нечего было и думать. Надо было дождаться вечера и упомянуть об этом вскользь, как о чем-то малозначительном. Только бы избежать лавины вопросов! Но с кем-то я должна была всем этим поделиться. Поэтому я поехала в библиотеку. Мать как раз отдыхала на скамейке перед входом, читая книгу и дымя сигаретой. Я села с ней рядом, она удивленно подняла на меня глаза.

– Угадай, кого взяли на работу?!

– Тебя?! – Она опустила книгу на колени кверху обложкой. – В социальное обеспечение?

Я кивнула и взяла ее сигарету, чтобы разок затянуться. Я не была заядлой курильщицей. Роберту не нравился табачный дым, и при нем я никогда не курила. Правда, иногда он с удовольствием позволял себе сигару.

– Что ж, поздравляю, милая, – сказала она, хотя испытывала к моему рабочему рвению противоречивые чувства.

– У меня будут собственные подопечные, – похвасталась я, отдавая ей сигарету. – Я буду зарабатывать сто восемьдесят пять долларов в месяц!

– Где именно ты будешь работать?

Я пожала плечами.

– Пока точно не знаю. Где-то за городом. – Я убрала ей за ухо выбившуюся прядь седых волос. Пока что не стану распространяться про графство Грейс. Мама после аварии так полностью и не оправилась. Теперь я почти не вижу, чтобы она улыбалась. Не хотелось лишний раз ее огорчать.

Свободной рукой она погладила меня по плечу.

– Папа так гордился бы тобой! – сказала она. – Надеюсь, Роберт тоже тобой гордится. Он знает, какое сокровище ему досталось?

– МАМА! – Я засмеялась, услышав в ее голосе волнение. Мне стало бы неудобно, если бы эти ее слова кто-нибудь подслушал, а с другой стороны, как же хорошо, когда тебя любят! Я поцеловала ее в щеку. – Поеду покупать рабочую одежду. Увидимся вечером дома?

– Как много перемен! – пробормотала она, словно не расслышала. – Ты больше не будешь жить дома, выйдешь замуж, пойдешь работать… – Она покачала головой. – Мне будет тебя сильно не хватать.

– До меня будет всего две мили, – подбодрила я маму, встревоженная грустью в ее голосе.

– Вот моя детка и выросла, – молвила она со вздохом. Может, это было просто мое воображение, но мне почудилось, что она думает о втором своем ребенке. О той, у кого не было шансов вырасти. Что ж, я буду расти сразу за двоих.

4

Айви

С нашей кровати мне был виден освещенный луной циферблат заводных часов на комоде. Я не сводила с них глаз. 11.00. 11.15. 11.30. Я ждала одиннадцати сорока пяти, боясь, что от усталости меня разморит сон. Вечером мне пришлось дать бой Нонни, чтобы она сдала анализ мочи на сахар. Она с каждым днем все больше упрямилась и отказывалась кипятить использованные пробирки, утверждая, что достаточно простого споласкивания. Правда, для нее даже толком пописать в пробирку и то было проблемой. Первую она просто уронила в дыру в уборной, вторую разбила о кухонный пол. После этого медсестра Энн принесла нам сразу две, чтобы была запасная, а я велела Нонни сначала писать в чашку, а потом переливать мочу в пробирку.

Глядя, как она ест банановый пудинг, я сходила с ума. Было ясно, что утром ее моча в пробирке будет зеленой. Я уже сомневалась, кто в доме взрослый. Кончилось тем, что она забыла синие таблетки для анализов на кухонном столе, откуда малыш Уильям запросто мог бы их схватить. Медсестра предупреждала, что, если это случится, они выжгут все у него внутри. После этого я стала следить за Нонни как коршун, чтобы не сомневаться, что после анализа она убрала таблетки куда следует – на полочку высоко над раковиной.

11.35. Уильям загулил во сне. Мне хотелось верить, что он видит счастливый сон. Лежавшая рядом с ним на другом краю кровати Мэри Элла дышала совсем неслышно. Если бы я не знала, что она здесь, ни за что не догадалась бы, что нас в постели трое.

Мэри Элла тоже мотала мне вечером нервы: говорила, что ей совсем худо, что она, может быть, вообще при смерти. Пока я складывала выстиранное белье, она качала малыша в гостиной, крепко прижав его к себе. Нонни всегда говорила, что Мэри Элла – вылитая мать, и хотя она отказывалась уточнить, что имеет в виду, я догадывалась, что в этом нет ничего хорошего. Когда Мэри Элла говорила, что ей худо, я начинала бояться, что она опять выкинет свой фокус: заведет еще одного ребенка. Нового ребенка я уже не потяну.

11.45. Наконец-то! Я проворно вскочила и засунула свою подушку под простыню, как делала всегда, когда сбегала ночью: не чтобы изобразить, что я в постели, а чтобы помешать малышу Уильяму скатиться во сне с кровати. Он спал очень беспокойно. Мэри Элла тоже: иногда я будила ее своим вставанием, хотя производила не больше шума, чем бабочка. До ее бодрствования мне не было дела: она знала, куда я иду. Не знала одна Нонни. Все эти годы, почти всю жизнь, я убегала, радуясь, что Нонни из пушки не разбудишь. Пусть хоть весь дом сгорит – она все равно не проснется. Это было мне на руку: я должна была прокрасться мимо старого дивана в гостиной, на котором она спала. В этот раз в темноте ее было не разглядеть, но она так громко храпела, что трясся шаткий пол – я чувствовала это босыми ступнями.

Я выскочила из дома в одной ночной рубашке. В более прохладную погоду я либо одевалась перед уходом, либо ложилась одетой, но эта ночь была такой душной, что о шортах и рубашке даже подумать было страшно: ткань сразу прилипла бы к потному телу. Покидая дом с фонарем в руке и устремляясь по тропинке к ручью, я наслаждалась прикосновением тонкой ткани. Ветерок задирал рубашку, я чувствовала себя голой и не могла дождаться встречи с Генри Алленом.

На самом деле фонарь был мне ни к чему: достаточно было луны, освещавшей дорогу, которую я знала наизусть. Вокруг благоухала жимолость, и я, как всегда, сорвала несколько цветущих побегов. Я бегала по этой тропинке по ночам с самого детства. Раньше мы с Генри Алленом боялись леса: населяли его разными чудищами и пугали друг друга рассказами про привидения. Возбуждение осталось, только теперь оно было совсем другого рода.

Генри Аллен уже был на месте: сидел на мшистом берегу со своим неизменным транзистором, по которому Элвис Пресли пел «Now or never»[3]. Он уже расстелил колкое шерстяное одеяло, и я растянулась на нем. Генри Аллен был копией своего отца в молодости: тот же рост, та же стройность, та же темная шевелюра. Правда, Гардинер-старший был кареглазым и носил очки, а у его сына глаза были голубые, и в очках он не нуждался. Вечно ему на глаза падали волосы, так было и сейчас. Мне нравилось убирать волосы с его лба. Годился любой повод, лишь бы до него дотронуться. Неудивительно, ведь я была в него влюблена.

– Я принес тебе вишневый пирог нашей Дезире. – Он посветил своим фонариком на тарелку в вощеной бумаге.

– Она его не хватится?

– Просто решит, что я добрался до пирога. Тут много: хватит и для тебя, и для Мэри Эллы, и для Нонни. Может, и вашему Уильяму останется, если потоньше порезать.

– Ты такой славный! – умилилась я. – Только Нонни нельзя. Придется спрятать. Она уже слопала банановый пудинг, который прислал твой папа.

– Да, я забыл про ее сахар.

Я заметила на одеяле большую плоскую коробку.

– Что там у тебя? – Я направила на коробку луч своего фонаря.

– Новая книга про Калифорнию, – ответил он, и я увидела, что никакая это не коробка.

– Ты побывал в передвижной книжной лавке? – Он никогда их не пропускал, как ни трудно было вырваться из дому в страду.