Дэвид Болдаччи - Абсолютная память Страница 6

– Знаю. Такое определенно случается не каждый день.

– Мотив?

Ей явно стало неуютно.

– Амос, я просто из вежливости ввожу тебя в курс дела. Полицейское расследование продолжается. Ты знаешь правила.

Декер наклонился вперед, заняв собой почти весь стол. Ровным голосом, будто смотрел на нее через их некогда сдвинутые вместе столы в полицейском участке, он повторил:

– Мотив?

Мэри вздохнула, вытащила из кармана пачку жевательной резинки и засунула одну в рот. Нижняя челюсть трижды дернулась, потом женщина произнесла:

– Леопольд сказал, ты плохо о нем отозвался. Здорово достал его.

– Где и когда?

– В «Севен-илевен»[7]. Примерно за месяц до… ну, до того, что он сделал. Похоже, он затаил обиду. Между нами, мне кажется, что у него не все дома.

– В каком «Севен-илевен»?

– Что?

– В каком «Севен-илевен»?

– Ээ… думаю, в ближайшем к твоему дому.

– То есть на углу Десалль и Четырнадцатой?

– Он сказал, что проследил за тобой до дома. Так он узнал, где ты живешь.

– Так он бездомный, но с машиной? Я ни разу в жизни не ходил пешком в тот «Севен-илевен».

– Он бездомный сейчас. Я не знаю, кем он был тогда. Амос, он просто пришел и сдался. Мы еще многого не знаем.

– Фото.

Декер не спрашивал. Если человека арестовали, его сфотографировали и сняли отпечатки пальцев.

Ланкастер достала телефон и показала ему. На маленьком экране было видно мужское лицо, загорелое и чумазое. Волосы нестриженые, борода клочьями. И потому Леопольд выглядел похожим на Декера.

Амос прикрыл глаза и вновь запустил свой ЦВМ, но с тем же результатом – ни одного попадания.

– Я никогда его не видел.

– Ну, может, сейчас он выглядит по-другому…

Декер покачал головой.

– Сколько ему лет?

– Сложно сказать, а сам он не говорит. Возможно, сорок с небольшим. Возможно.

– Насколько крупный?

– Шесть футов и сто семьдесят фунтов[8].

– Поджарый или обрюзгший?

– Поджарый. Довольно жилистый, насколько я видела.

– Мой шурин был ростом с меня, строитель, и мог выжать от груди грузовик. Как Леопольд справился с ним?

– Амос, это часть расследования. Я не могу рассказывать.

Декер молча смотрел ей прямо в глаза.

Мэри вздохнула, яростно прожевала резинку и произнесла:

– Он сказал нам, что твой шурин был пьян и сидел за кухонным столом. Он ничего не услышал. Леопольд сказал, на самом деле он думал, это ты. По крайней мере, со спины.

«Он думал, что убивает меня, когда перерезал глотку моему шурину?».

– Я совершенно не похож на шурина.

– Сзади, Амос. И я говорю тебе, этот Леопольд с полным приветом. У него лифт из подвала не выезжает.

Декер закрыл глаза.

«И потом этот псих со сломанным лифтом в мозгах поднялся наверх, застрелил мою жену и задушил дочь?»

Он открыл глаза, когда Ланкастер поднялась со стула.

– У меня есть еще вопросы.

– Ну, у меня нет больше ответов. Я могу потерять значок уже за то, что пришла сюда и рассказала тебе все. Амос, ты и сам это знаешь.

Он тоже встал, возвышаясь над ней, человек-гора, маленькие дети могли бы в ужасе разбежаться от одного только его… присутствия.

– Мне нужно увидеть этого парня.

– Невозможно, – уже отступая, ответила Ланкастер, и тут заметила выпуклость у него на поясе. – Ты носишь оружие? – недоверчиво спросила она.

Он не опустил взгляда.

– Я вернул свое оружие, когда ушел из полиции.

– Я спрашивала не об этом. Кто угодно может купить пистолет. Еще раз. Ты носишь оружие?

– Если и так, закон этого не запрещает.

– Открытое ношение, – поправила она. – Но закон запрещает скрытое ношение, если только ты не сотрудник полиции.

– Оно не скрытое. Ты же его видишь, верно? Оттуда, где ты стоишь?

– Амос, это совсем другое, и ты это знаешь.

Он протянул руки, сдвинув запястья вместе:

– Тогда надень наручники. Забери меня и засунь в ту же камеру, куда вы посадили Себастьяна Леопольда. Можешь забрать мой пистолет – он мне не понадобится.

Ланкастер отступила еще на шаг.

– Только не надо давить. Дай нам сделать свою работу. У нас есть этот парень. Пусть все будет честно и справедливо. Это дело на смертный приговор. У него все шансы получить иголку.

– Ага, лет через десять, возможно. А на эти десять лет он получит дом с кроватью и тремя квадратными футами. А если он псих и его адвокат сможет подсунуть правильные бумаги, он отправится жить в симпатичную уютную психушку и будет читать там книжки, складывать пазлы, ходить на консультации и получать бесплатные лекарства, чтобы у него ничего не болело. Неплохо, с его-то нынешнего места. Я бы и сам согласился на такое.

– Амос, он признался в трех убийствах.

– Дай мне повидаться с ним.

Ланкастер уже торопливо шла прочь, наверное, к припаркованной машине. На полпути она обернулась и рявкнула:

– Кстати, всегда пожалуйста, придурок!

Декер смотрел ей вслед, пока женщина не вышла из фойе. Потом уселся обратно за свой столик. Он называл этот стол своим, потому что каждому нужно какое-то место, которое можно так назвать. И этим местом для него был столик в столовой.

Когда Амос проснулся нынче утром, у него в жизни была только одна цель – дотянуть до следующего утра.

Но теперь все изменилось.

Глава 6

Декер вернулся в свою комнату и достал телефон. Ему не нравилось платить за телефон, у которого есть доступ к Интернету, но это все равно что получить по дешевке огромную библиотеку и целую армию научных сотрудников. Амос проверил новостные ленты. Полиция, должно быть, заблокировала сведения об аресте Леопольда, поскольку в новостях было пусто. Когда Декер ввел поиск по фамилии, он получил несколько совпадений, но это явно были другие люди, просто однофамильцы.

Этот парень пришел и признался в трех убийствах. Даже если станет ходатайствовать о невменяемости, он проведет всю жизнь в запертом помещении. Настоящий ли он? Действительно ли сделал это? Полицейские должны разобраться довольно легко. Декер знал, что полиция утаивает от публики многие детали преступлений. Они будут допрашивать Леопольда, если таково его настоящее имя, и быстро определят, действительно ли он убийца или по какой-то причине врет.

И если он тот самый, то что делать Декеру? Попытаться вмешаться в систему уголовного правосудия и убить его? А потом самому отправиться за решетку? Но если он лжет… ну, тогда тоже открываются некоторые возможности.

Прямо сейчас он не может ничего сделать. По крайней мере, ничего конструктивного. Леопольду предъявят формальное обвинение или отпустят, в зависимости от результатов допроса. Если его оставят взаперти, будет судебное разбирательство. А может, и нет, если парень признает себя виновным, что делали большинство обвиняемых, потому что они были бедны и не имели денег на хорошего адвоката, или были виновны, или оба вместе. Богатые парни всегда сражались, особенно если в уравнение включался тюремный срок. Им было что терять.

Но обвинение может и не предложить такую возможность. Они могут решить воспользоваться этим лохом ради своей профессиональной выгоды. И если так, Декер будет в зале суда. Каждый день. Каждую минуту. Он хотел видеть этого парня. Прочувствовать его. Оценить.

Декер улегся на кровать. Со стороны казалось, что он спит, но Амос был далек от сна. Он вспоминал. Размышлял о том, кем он был. И о том, кто он сейчас. Он часто думал об этом, даже против своего желания. Иногда, чаще всего, это решение принимал не он. Решение принимал его мозг, который, как ни смешно, кажется, имел собственный разум.

Я – Амос Декер. Мне сорок два года, и я выгляжу на десять лет старше (в хороший день, которых у меня не было уже четыреста семьдесят девять дней), а чувствую себя старше на сотню лет. Я привык быть копом, потом – детективом, но я больше не имею оплачиваемой работы в этой области. У меня гипертимезия, а это означает, что я никогда ничего не забываю. Я говорю не о всяких методиках запоминания, которым можно обучиться для улучшения памяти, вроде уловок с ассоциациями, позволяющими запомнить порядок карт в колоде. Нет, просто у меня мозг с турбонаддувом, в котором как-то включилось то, чем мы никогда не пользуемся. В мире мало гипер-Т, как я сам это называю. Но я официально один из них.

И похоже, мои проводящие пути органов чувств тоже перепутались, так что я считаю в цветах и вижу время картинками в голове. По правде говоря, цвета вторгаются в мои мысли в самые неожиданные моменты. Нас называют синестетиками. И вот я считаю в цвете, «вижу» время и – иногда – ассоциирую цвет с человеком или предметом.

Многие люди с синестезией страдают аутизмом или синдромом Аспергера. Не я. Но теперь я не люблю, когда меня трогают. И больше не понимаю шуток. Хотя, возможно, это потому, что я вряд ли буду когда-нибудь еще смеяться.

Когда-то я был нормальным, настолько, насколько это возможно для человека.