Джулия Хиберлин - Янтарные цветы Страница 9

Конечно, он ничего такого не говорил, но я-то знала.

– Здесь у нас – огромное хранилище данных. Неисчерпаемое. – Врач постучал меня по голове. – Надо просто-напросто открыть все ящики и как следует в них покопаться.

Еще один бесценный совет из серии «помоги себе сам» – и я бы заорала, честное слово.

Слышно, как за дверью бормочет отец – размытые слова, будто написанные тупым карандашом. Оскар устроился в пещере под письменным столом и положил голову мне на ноги. Приятная тяжесть – как мамина рука на плече. Сквозь дверь доносится голос врача. Они беседуют о боксе, как будто мир в полном порядке.

В моей голове совершенно пусто; рука начинает неистово натирать углем бумагу.

Щелчок замка. От страха я подскакиваю на месте, Оскар тоже. Планшет сваливается на пол. Понятия не имею, сколько прошло времени – и это очень странно. Вместе со слепотой у меня появилась сверхспособность: угадывать время с точностью до пяти минут. Лидия списывает это на примитивные биологические часы вроде тех, что заставляют зверей, погруженных в спячку, просыпаться в одинокой темной берлоге и возвращаться в мир.

Я чую его: тот же одеколон «Томми», которым братец обильно поливается в «Диллардз». Мой врач носит парфюм от Томми Хилфигера, а голос у него как у Томми Ли Джонса. Все – Томми.

– Просто хотел тебя проведать.

Он уже рядом, тянется поднять с пола планшет, затем бережно кладет его на стол передо мной. Все рисунки – кроме того, над которым я сейчас работаю, – вырваны из блокнота и разбросаны по столу. В голове нестерпимо пульсирует боль, и я с силой вжимаю указательный палец в висок – как будто там есть кнопка «выкл.».

– Можно взглянуть?

Дурацкий вопрос. Его взгляд уже наверняка жадно рыщет по столу. Он берет один листок, откладывает, берет второй.

В воздухе стоит жар его разочарования. Чувствую себя нерадивым хулиганом, на которого учитель возлагал большие надежды.

– Ничего, это ведь первый раз, – говорит он. Неловкая пауза. – Ты не взяла краску. – Намек на укор?

Вдруг доктор настораживается. Подается ближе, задевая мое плечо, и переворачивает планшет рисунком вверх.

– Кто это?

– Я еще не закончила.

– Тесси, кто это?

Я целиком покрыла лист бумаги черным углем. Затем порылась в ящике стола и нашла там карандаш с ластиком, которым нарисовала ей на голове гнездо спутанных волос. Ногтем выскребла большие глаза, нежные скулы и нос, пухлые губы, сложившиеся в испуганное «О».

Тут я вспомнила про края, с которых следовало начинать. В черноте у нее не было даже шеи. Просто лицо, плывущее в открытом космосе. Безмолвное, орущее созвездие. Я нарисовала лицо. Но он надеялся увидеть другое.

– Это ваша дочь. – Почему мне так хотелось его помучить – не знаю. Я могла бы сказать, что это Лидия. Или моя мать. Или я сама. Но не сказала.

Легкое движение воздуха – он резко отстраняется. Хочет меня ударить? Оскар под столом утробно урчит.

– Совсем не похожа, – чуть дрогнувшим голосом произносит врач. У меня в голове рисуется странный образ: безупречно гладкое черное яйцо, по которому ползет тончайшая белая трещина.

Понятно, что его ответ неуместен, даже глуп. В семнадцать лет я прекрасно рисую, но этот рисунок откровенно плох. Детская мазня. Конечно, непохоже! Я с ней даже знакома не была. И я слепая.

Он врач. Он не должен принимать мои выходки близко к сердцу.

Когда я успела стать такой жестокой?

Втыкая лопату в землю под своим окном, я думаю о Лидии. Выдергиваю отвратительные рудбекии с корнем и аккуратно складываю в кучу. На лопате видны запекшиеся корки ржавчины, но местами она еще блестит, отражая свет из окна.

Желтые шторы в лунном свете кажутся белыми. Они то надуваются парусами, то опадают. Дожидаясь, пока Чарли уснет, я включила «Джимми Киммел в прямом эфире» и принялась составлять список – на обратной стороне списка продуктов. Так пункты моего списка казались чуть безобиднее.

Мне хотелось увидеть их все вместе. Все мои находки – клумбы с рудбекиями – за семнадцать лет. Главный вопрос, который меня мучает (и на который я уже знаю ответ): если я хочу снова посетить все эти места, то лучше поехать одной? Или с Биллом? А может, с Джоанной? Или это пустая трата их времени? Не решат ли они, что я окончательно спятила?

Вряд ли мне удастся найти что-то новое, упущенное при первых раскопках – вряд ли я вообще смогу найти точное место, хоть у меня и сохранились фотографии. Проливные дожди, движения почвы…

Сидя на корточках в чернильной темноте и копаясь в земле, я гадаю: может, зря я все это затеяла? Мне попадается отвертка, которую два года назад уронил мастер, менявший окна. Клочок бумаги. Упрямые корни плюща, сперва показавшиеся белой костью.

Лидия никогда не терялась в таких ситуациях. Из нас двоих она обладала научным, логическим мышлением, умела отсеять эмоции и с клинической точностью вычленить главное. Я этим даром не обладала. Когда нам было восемь лет, она старательно разукрашивала картинки, стараясь не выходить за контуры, а я плавила восковые карандаши под жгучим техасским солнцем, мечтая изобрести новый цвет.

В начальной школе мне нравилось бегать наперегонки с ветром – просто ради момента преодоления. Лидия тем временем сидела по-турецки на покрывале и читала какое-нибудь старье не по возрасту вроде «Великого Гэтсби», «Гамлета» или «1984». Когда я, бездыханная, плюхалась рядом с ней, она сжимала мое запястье холодными пальцами и считала пульс.

Я знала, что не умру, пока обо мне заботится Лидия. Это она шептала мне на ухо, когда я пустыми глазами смотрела на желтый восковой труп моей матери в гробу: «Ее там нет». С самого детства Лидию необычайно манила смерть.

Когда по истории мы делали проект на тему «Удивительное событие или феномен в истории Великобритании», две трети наших одноклассников написали про «Битлз». Я сделала гравюру с изображением старого Лондонского моста и поразмышляла о чуде Божьем, благодаря которому все эти дома и магазинчики, теснившиеся наверху, не падали в могучую Темзу.

Лидия же выбрала реку зла столь черную и бурливую, что и дна не увидишь. Миссис Бейкер велела ей прочитать доклад вслух – наверное, поняла, что так мы точно не уснем за партами.

Никогда не забуду ледяной голос Лидии, декламирующей первые строки доклада – цитату из замечания коронера:

Обнаженное тело лежит посередине кровати, плечи прямо, но само тело смещено к левой стороне ложа. Голова повернута влево.

Если большинство наших одноклассников размышляли о том, что курили «битлы», когда сочиняли песню «Я – морж», то Лидия увлеклась судьбой последней жертвы Джека-потрошителя.

Мэри Келли встретила ужасную смерть в гостинице-пансионе по адресу Дорсет-стрит, 26, номер 13. Двадцатипятилетняя проститутка с пышной фигурой и ростом 5 футов 7 дюймов осталась должна хозяину гостиницы двадцать семь шиллингов.

Соседи слышали, как за несколько часов до смерти она пела в своем номере.

Не нужно быть знатоком человеческой памяти, чтобы понять, отчего я так хорошо запомнила доклад Лидии и почти ничего не помню о Лондонском мосте в эпоху Средневековья. Читая доклад, Лидия включила свой британский акцент и в какой-то момент трижды ударила себя кулаком в грудь, изображая первые удары маньяка.

Глупо. Но жуть-то берет.

Готовясь к занятию, Лидия провела два выходных в библиотеке Техасского христианского университета. Там она читала диссертации, отчеты судмедэкспертов девятнадцатого века и статьи самопровозглашенных «потрошителеведов». Все это она засунула в папку и, прежде чем сдать учительнице, велела мне открыть последнюю страницу.

Фотография потрясла меня до глубины души, я такой чернухи еще не видела. Мэри Келли лежала на койке дешевой гостиницы, все внутренности наружу. До сих пор не знаю, где Лидия достала этот снимок – без «Гугла» – то! Но копать она всегда умела, это точно.

Почему я думаю об этом сейчас? Отираю рукой пот со лба, пачкая его землей. Я уже на кухне. Жму ногой на педаль мусорного ведра и сбрасываю туда все находки. И тут меня осеняет.

Я не обратила внимания на клочок бумаги, потому что на нем не было никаких садистских стихов. Но теперь я выгребаю его из ведра, чтобы рассмотреть повнимательней. Возможно, давным-давно это была обертка от шоколадного батончика. Не того ли самого, что я купила в «Уолгринс» в ночь похищения? Не того ли, который я покупала каждый вторник для Рузвельта?

Рузвельт был частью моего ритуала, связанного с пробежками по средам. А прозвали его так потому, что ежедневно, ровно в полдень, он вставал на старое красное ведро и выдавал наизусть всю инаугурационную речь означенного президента США.

Когда я после уроков пробегала мимо, он уже давно заканчивал свою диатрибу. У нас с ним был своего рода ритуал. Я прямо на бегу, не сбавляя шага, бросала ему «Сникерс». Он неизменно его ловил и расплывался в широченной улыбке. В беговой сезон этот ритуал приносил мне удачу, но и с началом лета я не стала изменять себе. После знакомства с Рузвельтом я не проиграла ни одного соревнования.