Линда Лафферти - Невеста смерти Страница 9

Маркета кивнула.

– Сохранишь надежду – лекарство подействует. Предашься отчаянию – ни я, ни кто другой тебе уже не помогут, – предупредила ее хозяйка. – А теперь давай-ка выпьем ромашкового чаю с медом. Он тебе на пользу – хорошо успокаивает.

С этими словами знахарка наклонилась и погладила гостью по голове.

– Какие у тебя необыкновенные волосы… Никогда не видела столько разных цветов сразу. Как пятнистый янтарь.

Она повернулась и пристально посмотрела Маркете в глаза.

– Может случиться день, когда тебе, сестричка, снова понадобится моя помощь. Не забудь, я здесь для того, чтобы служить невинным и достойным. И помни вот что: не бойся добрых духов, что приходят тебе на подмогу.

Маркета устроилась поудобнее и снова открыла книгу. Рыжая кошка по кличке Пророчица заурчала у ее ног.

Два часа спустя банщица вышла из дома Аннабеллы с совсем другим настроением, исполненная твердости, решимости и силы, как жеребенок, вырвавшийся порезвиться в высокой летней траве. Холодный ветер будто бы смягчился, и она отпустила платок, уже не беспокоясь о том, что кто-то увидит волдыри на ее лице.

Глава 4. Эрцгерцог Матьяш, младший брат Рудольфа II

Поздняя осень 1606 года

Высокий бородатый всадник мчался во весь опор по гребню приземистых холмов, растянувшихся вдоль Дуная. Ветер швырял белую гриву андалузского жеребца в глаза наезднику, склонившемуся к самой холке, копыта взбивали глину…

Матьяш, эрцгерцог Верхней и Нижней Австрии, оглянулся – намного ли отстала свита. Никто не мог состязаться в скорости с его серым скакуном по кличке Королевский Дукат.

С пяти лет обучавшийся в Испанской школе верховой езды своего отца, императора Максимилиана II, Матьяш вырос на спине липицианских скаковых лошадей. Из Андалузии в Австрию их завезли его отец и дядя и разводили там исключительно для Габсбургской монархии. Отцовская страсть к лошадям передалась и Матьяшу. И хотя его старший брат Рудольф, коренастый и невысокий, разделял его увлечение андалузской породой, гордостью отца был именно Матьяш, длинноногий и бесстрашный, словно сливавшийся с седлом.

Император Максимилиан знал – его младший сын станет настоящим воином.

Взъехав на каменистый кряж, всадник сдержал коня, и тот беспокойно загарцевал на месте, топча копытами ковер из красных маков. Он уже отъехал на несколько миль от стен древнего Эстергома – «жемчужины излучины Дуная» и старой столицы Венгрии. Младший брат короля Рудольфа твердо решил защищать город, всего лишь чуть более десяти лет назад отвоеванный его армиями у османов.

Стоя на вершине, эрцгерцог окинул взглядом зеленые холмы. До него уже дошли слухи о турецком вторжении с юго-востока, за Будой, но пока что никаких дымков от бивачных костров, на которых янычары обычно готовят еду в огромных медных котлах, заметно не было.

Боевой дух османа, подумал Матьяш, больше всего зависит от того, чем наполнена его обеденная миска. Знаком доблести и высокого звания была суповая ложка, отличавшая офицера от простого солдата. Не звезда. Не полумесяц или золотая нашивка – капитана, корбачи, узнавали именно по наличию половника.

За последние годы Матьяш много чего узнал о турках – больше всего из уст одного из своих военачальников, богатого трансильванца Ференца Надашди, от золота которого в значительной мере и зависела защита Габсбургов от мародерствующих османов.

Но ни финансовая поддержка, ни воинственный пыл Надашди не снискали ему симпатий Матьяша, и даже случившаяся год назад смерть военачальника в сражении не отозвалась в сердце эрцгерцога ноткой сожаления. Его бросало в дрожь от одного лишь вида брутального трансильванца. Во время османской кампании эрцгерцогу не раз приходилось останавливаться на ночлег в родовом замке Надашди, Чахтице, мрачной, продуваемой сквозняками каменной крепости у подножия Малых Карпат. Встречая испуганных слуг и ежащихся от страха крестьян, Матьяш нередко задавался вопросом, кого эти бедные люди боятся больше – турков или семью Надашди?

Больше всего на свете Надашди любил воевать, а на войне особое удовольствие получал от пыток. Даже турки, прозвавшие его Черным рыцарем Трансильвании, испытывали перед ним страх. Ходили слухи, что и жена Надашди, Эржебет Батори, племянница польского короля, отличалась такими же, как и у супруга, садистскими наклонностями.

Но, как ни прискорбно, такого рода союзы с богатыми и могущественными семьями Европы были жизненно необходимы династии Габсбургов. Именно Надашди познакомил Матьяша с жестокими обычаями и верованиями османов. Врага надо знать, постоянно говаривал он. И не просто знать, а знать лучше, чем он знает тебя.

От него брат короля узнал, что турки красят коней перед сражением, а среди янычаров немало бывших христиан, захваченных мальчиками в плен, прошедших обрезание и воспитанных в духе исламского воинства. Узнал он и о том, что проклятые нехристи, насаживающие на колья головы повергнутых врагов, ежедневно по пять раз молятся своему богу. Что прежде чем простереться перед ним, они обязаны умыться. Что если на поле битвы нет воды, они утираются песком, проводя пальцами за ушами и от лба к затылку, как кот лапой.

Нехристи… Матьяш наклонился и сплюнул на землю. Однако же эти варвары ломились в ворота Европы, снова угрожая самой Вене и все ближе подбираясь к сердцу цивилизованного христианства.

Именно эрцгерцог и его армии, ведомые в том числе и такими людьми, как Надашди, сдерживали здесь, на венгерском фронте, дальнейшее продвижение неверных. Брат, император Рудольф II, оказал ему высокую честь, поручив опасную миссию и назначив главнокомандующим в войне против турок.

«Рудольф был бы только рад увидеть мою голову на османской пике, и чтобы вороны клевали мне глаза, – с горечью подумал Матьяш. – Вот тогда бы он наконец от меня избавился!»

Король опасался эрцгерцога в первую очередь потому, что у него не было законных детей, – из-за этого-то и выставлял всевозможные препятствия, удерживая младшего брата подальше от Праги и трона…

Взгляд Матьяша упал на смятые конскими копытами маки, а мысли его устремились к очаровательной кузине, Анне Австрийской. Он с усилием сглотнул – пока жив король Рудольф, ему не позволят просить ее руки. Как, если уж на то пошло, и руки какой-либо другой женщины.

Мало того что его величество не давал Матьяшу разрешения на брак, он вдобавок еще и отозвал младшего брата из его родного Линца и бросил сюда – планировать и проводить оборонительные и наступательные операции против надвигающихся османских армий. Из года в год никакой иной жизни, кроме войны…

С каким удовольствием эрцгерцог переложил бы это тяжкое бремя на плечи старшего брата! Но Праге не было никакого дела до Венгрии с ее выжженными полями, с ее ранеными и убитыми… Король Рудольф тратил золото на алхимиков, астрологов и мистиков. Отвернувшись от Венгрии, он умыл руки и предоставил Матьяшу и его союзникам заботиться о защите страны.

Весь интерес короля к Венгрии сводился к тому, чтобы обложить налогами и загнать в нищету протестантское большинство, изо всех сил старавшееся спасти древнее королевство. Если б не помощь Петра Вока Рожмбека, вложившего огромные средства в турецкую кампанию, османы уже давно заняли бы Моравию, Богемию и Вену.

Над далеким холмом поднялась тонкая струйка дыма. Жеребец заржал, несомненно, почуяв запах кобыл в неприятельском лагере.

«Нападем на рассвете, – подумал Матьяш. – Если окружим лагерь и отрежем путь отступления на Буду, то, может быть, и остановим их дальнейшее продвижение в Венгрию. Вечером посланные на север и восток разведчики, скорее всего, принесут известия о других вражеских отрядах, ведь османы никогда не задерживаются на одном месте надолго – они всегда на марше…»

Эрцгерцог повернул коня в сторону лагеря: пришло время вместе с командирами спланировать утреннюю атаку.

Но прежде чем пришпорить Дуката, он еще раз обвел взглядом усыпанные цветами долины и пологие зеленеющие холмы. Когда-нибудь все это будет частью его королевства. Когда-нибудь он сам будет править здесь как властитель Священной Римской империи.

В Праге у него было много шпионов, так что Матьяш был в курсе всех последних новостей. В последнее время они приезжали на венгерский фронт особенно часто, принося одну и ту же весть, спеша обменять на серебро то, что узнавали благодаря длинным языкам и чутким ушам.

Сын короля, дон Юлий, безумен! Пражане плюют и свистят ему вслед, когда тот бродит по городским улицам, однако же император не предпринимает ничего, чтобы усмирить своего отпрыска.

Любимый сын Рудольфа был его ахиллесовой пятой. Осведомители пересказывали Матьяшу отвратительные истории со скандалами на улицах Праги и Вены и в борделях обоих этих городов, жуткие слухи о тронувшемся рассудком бастарде, которого боялись даже шлюхи.