Наталья Александрова - Бандиты, баксы и я

Наталья АЛЕКСАНДРОВА

БАНДИТЫ, БАКСЫ И Я

* * *

Блестящий шарик с бешеной скоростью носился в расписном кратере рулетки. Кара, как загипнотизированная, следила за его движениями. Вращение колеса понемногу замедлялось, шарик, дребезжа, перекатился еще несколько раз и замер.

Семерка. Кара перевела дыхание. Оказывается, пока колесо рулетки крутилось, она вообще забыла дышать.

Молодой человек в темно-красной жилетке и представительных золотых очках, за стеклами которых почему-то совсем не было видно глаз, пододвинул лопаточкой высокую стопку фишек:

— Ваш выигрыш! — И тут же безразличным голосом, как автомат, продолжил:

— Делайте ваши ставки, господа!

Кара подняла на него сумасшедшие глаза и тихо проговорила:

— Все на четырнадцать.

Крупье равнодушно передвинул стопку и запустил колесо.

— Ставки сделаны!

И снова шарик мечется, мечется в бешено вращающемся круге… Ладони у Кары стали совсем мокрыми.

«Это последний раз.., последний раз…»

Она помнила инструкции. Четыре раза.

Два, одиннадцать, семь и четырнадцать. Как они это делают? В конце концов, это ее не касается. У нее есть инструкции. Но ладони все равно были мокрыми от пота, сердце билось где-то в горле. Каре было страшно.

Шарик еще раз чиркнул по расписному кругу и остановился. Четырнадцать. Как же они это делают?

Крупье невозмутимо передвинул фишки:

— Ваш выигрыш.

Кара дрожащими руками сгребла фишки в большую кожаную торбу и пошла к кассе.

Крупье невозмутимо смотрел ей вслед.

И еще одни глаза неотрывно следили за ней. Брюлик не подходил к рулетке — не хотел светиться, — наблюдал за ней со стороны, из-за столика, но Кара все время чувствовала на себе его тяжелый пристальный взгляд.

— Смотри, без фокусов! — предупредил он ее утром. — Я все время буду рядом! И не перепутай ничего, деньги очень большие, сама понимаешь, ты у нас девочка взрослая, — и посмотрел на нее тяжелым многообещающим взглядом.

Сейчас он поднялся из-за столика и ленивой походкой, вяло волоча ноги, двинулся к ней через зал.

Девушка в кассе отсчитала толстые пачки денег, сложила их на кассовый прилавок и сказала:

— Пересчитайте.

Кара кивнула и приготовилась считать.

В это время двери игорного зала распахнулись, и в помещение ворвались десятка полтора людей в камуфляже и черных масках, с короткими автоматами в руках.

— Все на пол! — заорал старший, поводя стволом автомата в сторону мордастых охранников казино.

Кара, повинуясь мгновенному импульсу, одним движением смела деньги с прилавка в свою торбу, застегнула «молнию» и прижала сумку к животу.

Казино в этот ранний, еще вечерний час было полупустым. Охранники, привыкшие к подобным внеплановым визитам, поспешно ложились на пол. Брюль в злобной растерянности переводил глаза с Кары на людей в камуфляже. Автоматчик ткнул в него стволом и нервно бросил:

— Тебе что, отдельное приглашение нужно?

Брюлик оскалился, но подчинился.

Кара, трясясь от страха, медленно двинулась вдоль стенки по направлению к двери дамской комнаты. Один из автоматчиков, оказавшийся ближе других, окинул взглядом сквозь прорезь в маске ее скрюченную фигуру, белое от страха лицо и вполголоса проговорил:

— Вали-ка ты отсюда, детка! Здесь взрослые вопросы решаются, ты не при делах, как бы тебе случайно не досталось.

Кара испуганно кивнула и нырнула за дверь туалета. Здесь, трясущимися руками закрыв дверь кабинки, она вытащила из торбы, из-под кучи денег, на которую ей было страшно даже смотреть, серую юбку и теплый невзрачный свитер. Переодевшись, вечернее платье, в котором она играла, — десять квадратных сантиметров блесток и разноцветной паутины, — затолкала в мусорное ведро. Спрятала волосы под серый берет.

Огляделась, увидела в углу оставленные уборщицей ведро и швабру, положила свою торбу в ведро и выскользнула из туалета.

Автоматчик в коридоре равнодушно скользнул по ней взглядом — уборщица с ведром и шваброй…

Кара, пряча глаза и стараясь казаться маленькой и незаметной, прошла знакомым ей коридором, толкнула дверь с надписью:

«Только для персонала», быстро пересекла еще один коридор, к счастью, никого не встретив, оставила возле двери ведро и швабру, прижала торбу к груди и осторожно вышла на улицу.

— Дроздова, тебя к телефону! — крикнула администратор Алла Федоровна.

Я быстро задвинула ящик кассы и отдала ключ Алле, которая нехотя подошла, чтобы сменить меня на время разговора по телефону. В зале народа было немного, но бросать отдел мы не имеем права — иначе уволят и разбираться не станут.

Трубку я взяла с неприятным чувством.

Дело в том, что мне вообще-то редко звонят по телефону, а на работу — почти никогда.

В последний раз звонила мать — она вышла на лестницу вынести мусор и случайно захлопнула дверь. Она могла, конечно, перекантоваться у соседей, но на плите остался кипящий суп, так что пришлось мне срочно отпрашиваться на полдня и везти ей ключи, за что Алла Федоровна до сих пор на меня злится.

— Слушаю! — произнесла я в трубку как можно суровее.

— Алло, лапушка, это я! — проворковал нежный голос на том конце провода.

Я резко отвернулась к стене, чтобы девчонки и Алла не увидели моих вытаращенных от удивления глаз. Звонил мой ненаглядный. Его звонок сам по себе не был таким уж неожиданным, но то, что он сказал, повергло меня в совершеннейшее изумление.

— Дорогая, извини меня ради Бога, но сегодня у меня возникли непредвиденные обстоятельства, и мы никак не сможем встретиться. Так уж получилось, не сердись, радость моя, но сегодня — не судьба. Я позвоню тебе потом…

Я наконец закрыла разинутый рот, сглотнула и спросила, с трудом шевеля пересохшими губами:

— Работа?

— Что? — споткнулся он на полуслове. — А? Да, конечно, работа, у меня срочная работа. Так ты не сердишься? Я позвоню тебе на неделе… — И он поспешно повесил трубку.

Я стояла, глубоко потрясенная таким поворотом событий. С виду совершенно обычный разговор, и посторонний человек ничего бы не заподозрил. Хотя нет, даже посторонней женщине стало бы ясно, что дело нечисто. Этот его чрезмерно ласковый тон, эти многословные извинения… Любая женщина, обладающая хоть каплей наблюдательности, без труда поняла бы, что мой ненаглядный врет. А я поняла это, как только услышала его голос. Во-первых, он никогда раньше не называл меня лапушкой. А во-вторых, за то время, что мы встречаемся, я настолько хорошо его изучила, что могу предсказать все его слова и поступки еще до того, как он соберется что-нибудь сказать или сделать. Но в этот раз он меня удивил.

Тут я заметила, что до сих пор стою, прижимая к груди пикающую трубку, и Алла Федоровна смотрит на меня из отдела взглядом Медузы Горгоны, потому что набежали покупатели, а она не знает, где что лежит.

До конца рабочего дня оставался еще час, но я никак не могла сосредоточиться на работе. Правда, народа у меня в отделе никогда не бывает много — я продаю счетчики, выключатели, лампочки и розетки. Магазин очень большой, называется «Все для дома», и мы, продавщицы, по выражению директора, являемся маленькими винтиками в общей системе. И если винтик будет работать плохо, его заменят без ущерба для функционирования системы. Он так часто это повторяет, что мы заучили все наизусть.

Платят продавцам у нас, по сравнению с другими магазинами, неплохо, так что следует прислушиваться к словам директора и к работе относиться ответственно. Тем более мне, потому что я никак не могу позволить себе потерять работу.

Дело в том, что у меня пожилые и очень бедные родители. Отцу — шестьдесят шесть, маме — на три года меньше. Я у них поздняя, когда я появилась на свет, отцу было уже сорок. Иногда я думаю, что им было бы лучше, если бы меня вообще не было, но с другой стороны, кто им поможет, когда они станут совсем старыми? Родителей не выбирают — повторяю я себе достаточно часто.

Очень давно, когда я еще училась в школе, нас водили в музей. Там мне запомнилась картина одного художника. Картина называлась «Все в прошлом». Там нарисованы старый помещичий дом, запущенный сад и старуха-помещица, которую ведет гулять едва ли не такая же старая служанка. Долго я думала, что и у моих родителей, можно сказать, все в прошлом. Но в последние годы я склоняюсь к мысли, что и в прошлом-то у них не было ничего хорошего.

Правда, не дай Бог, сказать это моему отцу — будет скандал. Он люто ненавидит все нынешнее, как он говорит, безобразие; хорошо одетый человек на иномарке у него обязательно бандит или ворюга, женщина в натуральной шубе — проститутка (он-то называет их более откровенно, но я никогда не употребляю неприличных слов даже в мыслях, потому что директор нашего магазина очень следит за культурой речи своих продавцов).

Отец теперь дежурит в проходной одного завода, а раньше работал там же токарем какого-то наивысшего разряда. В свободное от работы время по будням он сидит у телевизора и ругает все программы подряд, а в выходные вкалывает на маленькой даче, больше похожей на хибару.