Алан Брэдли - Сладость на корочке пирога Страница 10

— Но как ты могла ему позволить, Мэри? — Голос молодого человека донесся с внутреннего двора.

Я прижалась к дереву, затем аккуратно выглянула. Говорил Нед Кроппер, молодой разнорабочий из «Тринадцати селезней».

Нед! Одна мысль о нем действовала на Офелию как укол новокаина. Она вбила себе в голову, что он вылитый Дирк Богарт, но единственным сходством между ними было наличие рук, ног и копны набриолиненных волос.

Нед сидел на бочке из-под пива рядом со входом в дом, а девушка, в которой я узнала Мэри Стокер, сидела на соседней бочке. Они не смотрели друг на друга. Нед выкопал каблуком уже приличную ямку в земле, Мэри сильно сжимала сложенные на коленях руки, устремив взгляд в никуда.

Хотя Нед говорил настойчивым приглушенным голосом, я отлично слышала каждое слово. Оштукатуренная стена «Тринадцати селезней» служила отличным отражателем звука.

— Я же тебе сказала, Нед Кроппер, я ничего не могла поделать, ясно? Он подошел сзади, пока я перестилала простыни.

— Почему ты не закричала? Я знаю, ты и мертвого разбудишь… когда захочешь.

— Ты что, плохо знаешь моего отца? Если бы он узнал, что наделал тот парень, он бы обнаружил мой тайник с резиновыми сапогами!

Она плюнула на землю.

— Мэри! — Откуда-то из дома донесся голос, прокатившись громом по всему двору. Это был отец Мэри, Тулли Стокер, хозяин постоялого двора, чей неестественно громкий голос сыграл значительную роль в нескольких самых скандальных историях, о которых сплетничали старые леди в деревне.

— Мэри!

При звуке этого голоса Мэри вскочила на ноги.

— Иду! — крикнула она. — Я иду!

Она заколебалась, словно принимая какое-то решение. Внезапно она змеей бросилась к Неду и коротко поцеловала его в губы, потом скрылась в темноте двери, взмахнув передником, словно торжествующий завоеватель плащом.

Нед посидел еще немного, потом вытер рот тыльной стороной руки и покатил бочонок к остальным пустым емкостям, сгрудившимся у дальней стороны двора.

— Привет, Нед! — закричала я, и он в замешательстве обернулся. Я знала, что он прикидывает, слышала ли я его разговор с Мэри и видела ли поцелуй. Я решила сохранить неопределенность.

— Приятный день, — продолжила я со слащавой улыбкой.

Нед поинтересовался моим здоровьем, а затем, в порядке почтительной очередности, здоровьем отца и Дафны.

— Они в порядке, — ответила я.

— А мисс Офелия? — спросил он, наконец дойдя до нее.

— Мисс Офелия? Ну-у, сказать по правде… Нед, мы сильно беспокоимся о ней.

Нед пошатнулся, будто у него под носом пролетела оса.

— Да? А что случилось? Надеюсь, ничего серьезного?

— Она вся позеленела, — поведала я. — Думаю, это хлороз.[16] Доктор Дарби думает так же.

В «Словаре простонародного языка» выпуска 1811 года Фрэнсис Гроуз назвал хлороз «любовной лихорадкой» и «болезнью девственниц». Я знала, что у Неда не было такого свободного доступа к книге капитана Гроуза, как у меня. И мысленно пожала сама себе руку.

— Нед!

Это снова был Тулли Стокер. Нед сделал шаг к двери.

— Скажите ей, что я справлялся о ее здоровье.

Я сделала ему черчиллевский знак V двумя пальцами. Это было самое малое, что я могла сделать.

Сапожная улица, как и Коровий переулок, спускались от Хай-стрит к реке. Коттедж мисс Пикери в тюдоровском стиле, стоявший на полпути, выглядел так, будто его собрали из пазлов. С соломенной крышей и побеленными известкой стенами, блестящими оконными стеклами и красной голландской дверью,[17] он был отрадой для художника, его наполовину деревянные стены плыли, словно чудной старинный корабль, по морю старомодных цветов — анемонов, шток-роз, левкоев, кентерберийских колокольчиков и других, названия которых я даже не знала.

Роджер, рыжий кот мисс Пикери, выкатился на переднем крыльце и подставил мне брюхо для почесывания. Я повиновалась.

— Хороший мальчик, Роджер, — сказала я. — Где мисс Пикери?

Роджер медленно отошел от меня в поисках чего-нибудь интересненького, а я постучала в дверь. Никто не ответил.

Я обошла дом и оказалась в огороде. Никого.

Вернувшись на Хай-стрит, задержавшись у окна аптеки и поразглядывав засиженные мухами пузырьки, я уже пересекала Коровий переулок, когда случайно глянула влево и заметила, что кто-то входит в библиотеку. Я бросилась туда со всех ног. Но когда добежала до двери, кто бы это ни был уже вошел внутрь. Я дернула ручку, и на этот раз дверь открылась.

Женщина убирала сумочку в ящик и устраивалась за столом, и я поняла, что никогда раньше ее не видела. Ее лицо было сморщенным, как позабытое яблоко, которое ты случайно обнаружил в кармане прошлогоднего зимнего пальто.

— Да? — сказала она, всматриваясь поверх очков, — любимый прием выпускниц Королевской академии библиотечных наук. Я заметила, что стекла очков имеют легкий сероватый оттенок, будто их на ночь замочили в уксусе.

— Я ожидала увидеть мисс Пикери, — произнесла я.

— Мисс Пикери пришлось уехать по семейным делам.

— О! — сказала я.

— Да, очень печальные дела. С ее сестрой Хетти, она живет в Незер-Вулси, случилось несчастье. Повредила палец швейной машинкой. Первые насколько дней думали, что все обойдется, но потом дело приняло неожиданный оборот, судя по всему, есть реальная опасность, что она лишится пальца. Такой кошмар, а ведь у нее близнецы… Мисс Пикери, конечно…

— Разумеется, — сказала я.

— Меня зовут мисс Маунтджой, и я с радостью помогу вам вместо нее.

Мисс Маунтджой! Ушедшая на пенсию мисс Маунтджой! Я слышала рассказы о «мисс Маунтджой и королевстве кошмаров». Она была главным библиотекарем Открытой библиотеки Бишоп-Лейси в те далекие времена, когда Ной был моряком. Снаружи сама доброта, а внутри — «дворец злобы». Ну, примерно так мне рассказывали. (Снова миссис Мюллет, любительница детективных романов.) Жители деревни до сих пор возносят молитвы, чтобы она не вернулась на прежнее место.

— Чем могу помочь, дорогушенька?

Если есть на свете то, что я презираю больше всего, так это обращение «дорогушенька». Когда я буду писать opus magnum, труд моей жизни — «Трактат обо всех ядах» и дойду до главы «Цианид», я собираюсь в разделе «Способы применения» указать: «Особенно эффективен для лечения тех, кто обращается к вам “дорогушенька”».

Но одно из моих жизненных правил — это: «Когда тебе что-то надо, держи язык за зубами».

Я слабо улыбнулась и попросила:

— Я бы хотела посмотреть папки с газетами.

— Папки с газетами! — прожурчала она. — Мой бог, а ты много знаешь, не так ли, дорогушенька?

— Да, — созналась я, пытаясь выглядеть скромно. — Знаю.

— Газеты расположены в хронологическом порядке на полках в комнате Драммонда, это в западной задней части, налево, наверх по лестнице, — сказала она, взмахнув рукой.

— Благодарю вас, — сказала я, потихоньку отступая к лестнице.

— Если, конечно, тебе не нужно что-то более старое, чем прошлый год. Старые газеты хранятся в одном из флигелей. Какой конкретно год ты ищешь?

— Я толком не знаю… — промямлила я. Но минуточку! Я знаю! Что там сказал незнакомец в кабинете отца? «Твайнинг — Старик Каппа мертв… все эти тридцать лет». — Тысяча девятьсот двадцатый, — сказала я голосом холодным, как рыба. — Я бы хотела посмотреть ваш архив за тысяча девятьсот двадцатый год.

— Он, скорее всего, в ремонтном гараже — если, конечно, крысы до него еще не добрались, — сказала она, бросив на меня косой взгляд поверх очков, как будто при упоминании крыс я должна убежать с воплями.

— Я найду его, — заявила я. — Ключ есть?

Мисс Маунтджой тщательно исследовала ящик стола и выкопала кольцо с железными ключами, выглядевшими так, словно они когда-то принадлежали тюремщикам Эдмона Дантеса из «Графа Монте-Кристо». Я радостно ими позвенела и вышла за дверь.

Ремонтный гараж находился от главного здания библиотеки дальше остальных построек.

Это было хилое сооружение из дряхлых деревянных досок и ржавой жести, расположенное прямо на берегу реки и заросшее мхом и вьюнком. Во времена расцвета автосалона здесь действительно был гараж, где меняли масло и шины, смазывали оси и производили обслуживание машин.

С тех пор по причине заброшенности и воздействия непогоды это место превратилось в нечто, напоминающее лесную хижину отшельника.

Я повернула ключ, и дверь распахнулась с ржавым скрипом. Я вступила в полумрак, остерегаясь выступающих частей механизмов из смотровой ямы, которая хотя и была прикрыта тяжелыми досками, все же занимала много места.

В помещении висел острый мускусный запах с оттенком аммиака, словно под досками пола жили маленькие зверьки.

Половину ближайшей к Коровьему переулку стены занимала раздвижная дверь, сейчас запертая, а раньше она откатывалась в сторону, чтобы автомобиль мог въехать и расположиться над смотровой ямой. Стекла в четырех окнах по непостижимым причинам были окрашены в жуткий красный цвет, и солнечные лучи, просачиваясь внутрь, придавали помещению неуютный кровавый оттенок.