Валерий Лапикур - С. С. С. Р. (связано, спаено, схвачено, расплачено) Страница 11

- Тут вот мне совершенно правильно подсказывают: я забыл, что у этого стрелка, оказывается, во время службы в армии была закрытая черепно-мозговая травма. Он при поступлении в милицию это дело скрыл, а оно - сами знаете… голова, даже милицейская, это вам не стенка. По ней просто так бить - с рук не сойдет. И вообще, чем вот тут хихикать над некоторыми отдельными неприятными частностями, стоило бы обратить внимание на борьбу с одним новым для нашей России явлением.

Аудитория не то что примолкла - дыхание затаила.

- Я имею в виду так называемую ксенофобию. До нашего региона он, слава Богу, пока еще не дошел, однако в столице и в Петербурге имели место некоторые отдельные инциденты. Но мы должны быть готовы. И мы, и вы тоже. Потому что, понимаешь, образно говоря, навозом разбрасываться - это каждый, простите, дурак сможет. А вот найти в этой куче рациональное зерно - это вам не жареные факты…

Тут прокурор понял, что он заговорился окончательно - и замолк. Однако пигалица, она же «милая барышня» на поверку оказалась из тех, которые считают, что последнее слово всегда должно быть за ними.

- Господин прокурор, - ехидненько спросила она, - насколько я понимаю, вы имели в виду преступные акции против представителей национальных меньшинств, в частности - евреев?

- Совершенно верно! - обрадовано подтвердил прокурор.

- Тогда как вас понимать относительно необходимости быть готовым? К чему готовым? К акциям против уважаемого сенатора Тошмана?

- А вот этого не надо! Не-на-до! Намеки ваши совершенно безосновательны, так что оставьте их при себе. При всем моем уважении к евреям, равно как и к другим народам, я вам должен сказать, что наш избранник более русский, чем некоторые изо всех здесь присутствующих, вместе взятых.

- Не поняла! - растерялась смелая радистка.

- А чего тут понимать? Он - половец. А половцы, считайте, это те же русские, только мы пахали, а они скот пасли. Касательно сенатора Тошмана - когда мы с ним только познакомились, он мне лично дал почитать эту… как ее… ну, которую Нестор сочинил.

- «Повесть временных лет», - подсказал помощник, уже вслух.

- Точно! Ну, я не всю, правда, прочел. Но одно место помню точно: «Приехали половецкий хан Чекман и брат его Тошман к великому князю киевскому». В гости приехали. Так что - информация достоверная. Судя по всему, тот Тошман - предок нашего.

Федорин хорошо помнил из институтских лекций, что половцы к Владимиру, который Мстиславович, не в гости ездили, а всего лишь послов слали, кажется, чтобы забить стрелку на предмет неуплаты «землепашцами» половецкого налога на недвижимость. Но предпочел промолчать. Что изменится от того, что он эту легенду развенчает? Другую придумают… покруче, чем у сивого Нестора.

- А Чекман куда девался? - поинтересовался кто-то из «Матюганских новостей».

- Дальше на запад пошел. Я слышал - на Украине в одном городе мэр был по фамилии Чекман. Уважаемый, кстати, человек. Так что - прежде, чем такие вопросы задавать, книжки читать надо.

В заднем ряду кто-то выкрикнул, не представляясь:

- А если еще бутылку «Половецкой» сходу засадить, так и не в такое поверишь.

Прокурор развивать опасную тему не стал:

- В общем, пресс-конференцию закончили, прилагайте усилия, а мы, в свою очередь, вас тоже заметим.

Прокурор важно вынес себя из зала и только, переступая порог, испортил всю картину. Споткнулся и под злоехидное «гы-гы» собравшихся журналистов с размаху грохнулся на четыре точки.

- Камера! Крупный план! Держи его ж…у! - заорал московский корреспондент, но многоопытный прокурор, не поднимаясь с четверенек, рысью покинул зону видимости, лягнув на ходу правой задней конечностью дверь, захлопнувшуюся перед самым носом оператора.

После этого шутовского действа Федорин возвратился не в редакцию и не домой. Почему-то ноги сами понесли его на вокзал.

Он зашел во всегда шумный и вечно грязный зал ожидания и остановился перед киоском «обменки». Поискал глазами дыры от пуль на стекле, а потом вспомнил, что все три выстрела ревнивый сержант сделал в открытое окошко.

- Закрыто, молодой человек, закрыто. Ежели обменять - так это либо в центр, либо во-о-он там, два обалдуя у двери. Но у них и на «липу» нарваться можно.

Федорин оглянулся - советчиком оказался невысокий старый человечек в изрядно потертой железнодорожной куртке. На правом лацкане суровой зеленой ниткой была пришита бляха носильщика с номером, а чуть пониже - такой же ниткой накрепко прихвачен советский значок ударника коммунистического труда без колодки. Человечек не дышал перегаром, а - как бы это точнее выразиться? - находился в своеобразной ауре паров этилового спирта.

- Да мне не менять… я так… - буркнул Федорин, надеясь, что «ударник» отвяжется и уйдет. Но не тут-то было!

- А вы, извиняюсь, откуда будете?

- Из газеты я.

- Не из той, что меня пьяницей обозвала?

Пока Федорин обдумывал, как ему уклониться от прямого ответа, носильщик сам разрешил проблему.

- Да я не за то обижаюсь, что меня в алкаши записали. Веселие Руси, чтоб вы знали, молодой человек, в питии есть. И так тому быть!

Федорин с тоской подумал, что снова нарвался на бывшего интеллигентного человека, которому важнее не столько выпить, сколько потрындеть. А тот продолжал:

- Вот я и говорю: мне обидно, что фамилию не помянули. Вроде я какая-то голь перекатная. Или хуже того - бомж.

- Да зря вы так, - примирительно вздохнул Федорин. - Может, вас никто и не обижал. Просто опечатка. Выпала фамилия. При наборе.

- Все может быть. Вот, к примеру, приходит молодая красивая барышня на работу, целуется со своим женихом - или кто он ей там. А через пять минут этот мальчик юный, кудрявый, влюбленный делает пиф-паф. И без ой-ой-ой.

- Говорите, закрыли «обменку»?

- А как же! И надолго! Видно, менять будут, извиняюсь за черный юмор. Там внутри кровищи!… Он же ей в голову попал.

- Стало быть, вы все видели?

- Ну не столько видел, сколько слышал. Я, собственно, рядом стоял - в размышлении… ну да ладно. Что уж там… думал, с какой стороны зайти, чтобы Малгоша на пиво проспонсировала. А тут гляжу - летит этот… Зевс-Громовержец. Ну, я человек воспитанный, деликатненько так отошел и даже спиной повернулся. Мол, милые бранятся - только тешатся. Но им в этот момент моя похмельная личность ни к чему.

- И что же вы такого интересного услышали? Только то, про что в газете писали?

- Да нет, поболе! Что она говорила, я, правда, не разобрал, потому как у Малгоши от природы голос тихий. А этот орал так, что на площади было слышно. Сперва кричит: так кого это ты вечером в сауне тешить собралась? И еще - не ври, мол, я своими глазами твое приглашение читал! А она ему что-то… так, испуганно, но невнятно. А он опять: хватит, мол, сочинять, ни с кем я тебя не перепутал, твое имя - одно на весь город!

- А стрелять-то он когда начал?

- Барышня ему на этот упрек голос возвысила, даже я услышал. Мол, хозяевам она отстегивает, но только деньгами, все так делают, а насчет прочего - так ни-ни! Ну, тут он, конечно, взвился, заорал то, что в газете прописали… с моих, между прочим, слов… и - ба-бах, ба-бах, ба-бах!!! И бежать!

- А братья Христофоровы как же?

- Вы про этих дуралеев? Нашли где на амбразуру прыгать… им бы пригнуться, а еще лучше - упасть. Он бы побегал - да поостыл. Дверь-то все равно с той стороны была ломиком законтрена. А так…

Интеллигентный носильщик махнул обеими руками и сменил тему:

- Пивка бы, молодой человек? За интересное повествование очевидца? А если «сотку» выставите, то я вам расскажу, как меня в 47-м году на концерте в Кремле Сталин с Кагановичем с двух сторон целовали.

- Двести поставлю! - неожиданно для самого себя расщедрился Федорин. - Если скажете, почему вас милиция в свидетели не взяла.

- Молодой человек! Эх, молодой человек! Это когда-то моя милиция меня берегла. А сейчас она в основном себя бережет. От лишних неприятностей. Ну, так как насчет гонорара?

- А пошли!

Двести грамм обернулись в выпитую полулитру, благо, что не «Половецкой», а доброй старой «Московской». Обрадованный бывший интеллигентный ударник коммунистического труда поведал Федорину и про Кремль, и про концерт самодеятельности ремесленных училищ железнодорожников, и про поцелуи вождей, и про последующие сорок лет почти безупречной трудовой биографии.

А потом вдруг смахнул на бетонный пол забегаловки пустую стеклотару и, почти не фальшивя, запел:

- Пьянел солдат, слеза катилась, слеза несбывшихся надежд, а на груди его светилась медаль за город Будапешт.

Федорин почувствовал, что еще пять минут такого времяпрепровождения - и он сам горько заплачет над своими несбывшимися надеждами. И тихонечко ушел.

«Давай, козел, попрыгаем, развеем грусть-тоску…»

Как оказалось - ушел навстречу новым неприятностям в виде двух сержантов милиции и служебного «газика», ожидавших Федорина у входа в редакцию.