Людмила Милевская - Любовники чертовой бабушки Страница 11

— Сама ничего не пойму, — растерянно лепетала я. — Делает этот труп все что хочет, не считаясь ни с чьими интересами.

— Да-а, куколка, плохи твои дела, — прозрела Гануся, с болью вглядываясь в мое лицо. — Это все одиночество. От него у кого хочешь крыша поедет.

— Окстись, — подпрыгнула я, — только вчера развелась и, кабы не труп, была бы довольна. А может, и счастлива.

— Но труп появляется и исчезает, а это значит, что крыша твоя слегка съезжает. Надо решительно менять твою жизнь. Куколка, у тебя психическое расстройство, и я знаю причину.

— Ну? — содрогаясь, спросила я.

— У женщин так бывает от воздержания, — сокровенно поведала мне Гануся.

Я вздохнула, признаюсь, с большим облегчением, вздохнула и сообщила:

— Это не про меня. Вчера перед разводом имела прощание с мужем. Он так поразил меня, что я опять завела разговор о мире. Но он ни в какую.

— Почему?

— Сказал, что ему надоела моя нищенская зарплата. Он нашел приличную женщину, которая даст ему то, чего он достоин: бирюзовый «Майбах» и годовой абонемент в гольф-клуб на Канарах.

— Кошмар! — ужаснулась Гануся и давай мне внушать:

— У тебя счастья не будет до тех пор, пока ты кормишь альфонсов. Нельзя быть добрячкой такой. Ты буквально все всем раздаешь. Вот скажи, зачем ты, дурища, обещала мне шубу, юбку и сапоги? Я и без шубы обязана лучшей подруге помочь. А как ты одариваешь мужчин, просто тошно смотреть! И еще потом всех убеждаешь, что это они одарили тебя.

— Не правда, — пискнула я, но Гануся прикрикнула:

— Лучше молчи! Будто не знаю, что квартира тебе досталась от покойных родителей, картину ты намалевала сама и жутко себе польстила, а сделать ремонт помогала тебе бабуля на свои похоронные. И пашешь ты как толпа пап Карл за растрату, а потом еще врешь, что квартира — труд коллективный.

Я разрыдалась. Да, вру иногда от стыда и боли, но разве можно так безжалостно разоблачать меня, разнесчастную?

— Не реви, а лучше берись за ум! — приказала Гануся.

— Легко тебе говорить. Ты красивая, — сквозь слезы прохлопала я.

— Ты, куколка, тоже не хуже. Ну, е-мое! Ты же красавица! Могла бы мужчинами руководить, а не ползать перед ними на брюхе. Да еще и скрываешь это перед подругами. Как ты врешь! Иной раз как начнешь хвастать своими победами, я готова сгореть со стыда. Знаю, тебе Нинусик советует. Она как психолог уверена, что хвастовством ты повысишь самооценку. Но видела бы ты себя, когда врешь. У тебя же крупным шрифтом на лбу написано: НЕ ВЕРЬТЕ! Я ОТПЕТЫЙ УРОД!

— Не правда, — хлюпнула я. — Я никогда не хвастаю и не вру.

— Ну е-мое! — возмутилась Гануся. — Не ты ли хвалила свой труп?

— Вот именно, я лишь тогда хороша, когда уже труп, а живая похожа на серую мышь, пока не накрашусь. Мужья думают, что женятся на красавице, а утром находят в своей постели тусклую блеклую моль.

— Прекрати! — рассердилась Гануся. — Я тоже, когда умоюсь, не так хороша, как до этого, но мои мужчины мирятся с метаморфозой. И твои мириться должны. Все, пора ставить жизнь твою непутевую на колеса! Этим займусь я сама, а то трупы уже ей мерещатся! Ну, е-мое, до чего себя довела! Вот что, не хнычь, есть у меня на примете один милый парнишка…

Я не имела бы ничего против парнишки, когда бы не опыт, кстати, очень плачевный: как только Гануся начинает ставить мою жизнь на колеса, жизнь эта сразу слетает с колес. А у меня и без этого масса проблем. Хватит с меня быстрорастворимого трупа.

Если к трупу примкнет и милый парниша — боюсь, что не выдержу.

Все это в сдержанной форме я объяснила Ганусе, сладострастно охающей и ползающей по таджикскому ковру. Я-то объяснила, но ей было не до меня.

— Разве можно тебе верить? — проводя рукой по пышному ворсу, гневно вопросила она и без всякого перехода пришла в восторг:

— Ну е-мое! Боже, какой ковер! Словно новый! Ни пятнышка! А пахнет-то как! Зашибись! Фиалка? Нет, роза. Или лилия? — гадала она, поводя носом перед ковром.

Я наклонилась и тоже понюхала:

— Да, приятные запахи.

Гануся воспряла духом.

— Я бы на твоем месте, чтобы загладить свою вину, продала мне этот ковер, и дело с концом, — заключила она и спросила:

— Зря, что ли, я готова была с трупом связаться?

— Прости, но ковер я продать не могу. Он мне дорог как память о моей милой свекрови, — начала было я, но Гануся свирепо меня перебила:

— Ну е-мое, снова врешь! Не потому ли ты бледная, как поганка, что свекрови всю кровь сдала? Вурдалаки, е-мое, отдыхают там, где присосалась твоя свекровь! Ха, эта упыриха тебе подарила ковер! И ты эту дрянь, этот ее подарочек, пожалела для лучшей подруги? Которая, между прочим, за тебя и в воду, и даже в огонь! И трупы готова таскать!

Мне стало стыдно.

— Хорошо, — пискнула я. — Считай, что ковер уже твой.

— Ну, е-мое! — взревела Гануся. — Образец ты беспомощности! А все потому, что с головы до ног напичкана принципами и связана по рукам и ногам моралью. Не можешь и шагу без них ступить. Хуже всего, что ты и меня время от времени всем этим дерьмом заражаешь. Нельзя жить по совести, надо жить по уму.

— Я по уму и живу, — сообщила я шепотом.

— Значит, нет у тебя ума! Вот зачем ты хотела мне подарить дорогущий ковер?

Запнувшись, Гануся махнула рукой и простила меня:

— Ладно, я не сержусь. Ну, тогда пообещай: если опять появится труп, к шубе, юбочке и сапожкам приложится твой персидский ковер. За меньшее и не тревожь меня.

— Хорошо, пойдем выпьем кофе, — предложила я не из гостеприимства, а лишь затем, чтобы прекратить этот постыдный торг.

Гануся вскочила с ковра:

— Пойдем, заодно и жизни тебя поучу. Ох, болит у меня душа за таких недотеп. Вот ведь бог мне послал наказание!

Не буду рассказывать, чему учила меня Гануся, — я чуть со стыда не сгорела, и длилось это довольно долго. Ганусе по любому вопросу есть что сказать. Наконец она засобиралась домой. Я взяла с нее слово, что про труп никто не узнает.

— Ну что ты, куколка, как я могу? — стоя уже в дверях, долго укоряла меня Гануся. — Ты же любимейшая подруга, но покажись психиатру. И не стесняйся, это нормально, у одиноких женщин это бывает.

— Ни за что, — ответила я, демонстрируя твердость характера.

— Тогда рискни, Нинусе откройся. Она, конечно, ни то ни се и училась так-сяк, но все же психолог, — делая кислую мину, вздохнула Гануся.

Ради справедливости я решилась ей возразить:

— У Нинуси красный диплом, но довериться ей я тем более не могу. Не хочу Нинусю расстраивать.

— Ну не знаю, куколка, в любом случае надо что-то предпринимать. У тебя же в полный рост глюки.

Я рассердилась:

— Думаешь, что говоришь?

— Думаю.

— Нет, не думаешь.

— Я всегда думаю.

— Но не всегда это заметно, — отрезала я, давая понять, что имею границы терпения.

— Зря злишься, — царственно потрепала меня по щеке Гануся. — Если крыша съезжает, не надо стесняться, надо лечиться. Когда я последний раз разводилась, неделю стоя спала. И ничего, вылечилась. И счастлива.

Вдруг задумавшись, она направилась к лифту. Я поняла, что могу быть свободна, и осторожно прикрыла дверь.

Глава 11

Повернув ключ на три оборота, я облегченно привалилась к двери. Прикрыв глаза, замерла от блаженства. Трупа нет, Гануси нет, алиби мне не нужно, и Выдра пошла вон! Зато халат и тапочки на месте, ковер на полу, велюр без единого пятнышка, шуба и сапоги спасены.

Что это, если не рай? Сделаю влажную уборку, высплюсь, приму ванну, постираю волосы, побрею ноги и можно звонить Коле.

От этой мысли сладко заныло в груди. Представились зеркала в тусклом свечном пламени, шампанское в широких элегантных бокалах и я в длинном бархатном платье с открытой спиной. Сильные руки Коли на моих крутых бедрах, наши губы жадно ищут поцелуев…

Ох!!! Захотелось вновь потонуть в ласковом омуте его синих глаз!

«Интересно, как он смотрит на Выдру в редкие минуты вдохновения?» — ревниво подумала я.

Вспомнив, как выглядит Выдра, я пришла к выводу, что о таких минутах не может идти и речи. Он живет с ней из жалости к своей малометражной квартирке. Разве можно разменять такую берлогу? Вот бедняга и мается с нервной и затрапезной Выдрой, без волшебства, без вдохновения, без грез, без счастья, без любви.

«Ничего, когда он переедет ко мне, хлебнет всего этого с переизбытком. Ему еще надоест — мужики зажираются быстро».

С такой мыслью я схватила тряпку, швабру, ведро и приступила к влажной уборке. Ободренная мечтами о предстоящей встрече с Колей, я так носилась по квартире, словно всю ночь спала праведным сном, а не таскалась туда-сюда с трупом.

Начав по обыкновению с самой дальней точки квартиры (кухни), я двигалась по прихожей, тщательно моя все на своем пути. Мгновенно разделалась с туалетом (вот где у меня всегда стерильная чистота) и ванной, после чего занялась спальней.

Из четырех своих комнат живу я лишь в двух: в спальне и гостиной. Можно было бы продать эту дорогую квартиру, купить в два раза меньше и жить на проценты, но я не могу. Думаю, что от жадности. И теперь все время ломаю голову, как бы приспособить пустующие комнаты к делу. Стану умной, планирую я, и в зеленой комнате расположу библиотеку, а в зале — кабинет.