Инна Метельская-Шереметьева - Тень жены Гамлета Страница 12

Тетя Люба промокнула салфеткой глаза и продолжила:

– Ты, девка, на меня зла не держи. Я Ивана, отчима твоего, как родного привечала. Да и мать непутевую, Соньку, тоже любила. Шить она выучилась, так такие мне кофты шила – загляденье! Жива-то мать еще? Ваняша-то я, знаю, помер, когда мы еще в Нижневартовске жили. А как два года назад и Борис мой представился, царство ему небесное, я все старые связи и растеряла. В блокнотиках его я читать не вижу, да и писем писать не могу. Ты хоть расскажи, чего о земляках знаешь? Мамке-то твоей, поди, лет всего за полста и будет. Невеста и-ш-шо.– Бабуля тихонько засмеялась

– Мам, ну откуда Вика про твоих соседей знает? Она сама в Запорожье десять лет назад уехала, – Татьяна, молчавшая до сих пор, пришла мне на помощь.– А тетя Соня под электричку угодила год назад. Я ж тебе рассказывала. Так что не приставай к Вике. Ей о родителях вспоминать горько.

Я рассеяно кивнула. У меня из головы не выходила фотография с обложки и то, что Великолепный Гоша, сидя рядом со мной, тоже может ее заметить и сравнить с новоиспеченной подружкой. Хотя та холеная красавица на глянце и я, опухшая от слёз, растрепанная и в китайских обновках имеют сейчас мало общего. Но, тем не менее…

– Так Сонька-то под электричку не насмерть угодила, – вскинулась старушка, – Ты ж мне сама говорила,… вытащили ее. Вика вон, к ей моталась, звонила тебе из больницы. Перелом ноги ну и сотрясение головы. Тоже не подарок, но не убилась же, слава Богу.

– Умерла моя мама, теть Люба, – я мысленно попросила прощенья у незнакомой мне женщины из Нижневартовска, – заработала в больнице воспаление легких и умерла.

Я всхлипнула и закрыла глаза рукой. Через растопыренные пальцы я заметила, что журнал в руках у Наты дрогнул и слегка опустился. Я добавила децибел в рыдания:

– Похоронили мы ее, теть Люба… Прямо рядом с папкой похоронили.

Вспомнив могилку собственных родителей, я разрыдалась уже почти натурально и потянулась за салфетками. Сквозь слезы и сопли я не заметила небольшой металлический кофейник, который стоял на спиртовой горелке и нечаянно опрокинула его. Горячая коричневая жидкость жирной лужей выплеснулась на белоснежную скатерть и стремительным ручьем потекла к Нате.

–Ай! – громко вскрикнула Наточка и, вскочив, шмякнула в коричневую лужу недочитанный журнал. Увы, совсем не той стороной, которой мне бы хотелось.

–Ой, – тихо вздохнула Татьяна и схватилась левой рукой за запястье правой руки – вероятно кипящий кофе попал ей на руку. На глаза Качаловой навернулись слезы.

– Что такое? – взвизнула тетя Люба, растерянно вертя головой.

И только Георгий Петрович среагировал четко, по-военному, сухо отдав приказ в портативную рацию, лежащую рядом с его блюдцем:

– Николай, быстро с Ниной и аптечкой в кухню! Ожог у Тэ.Бэ., скорее всего, первая степень. – затем он повернулся к Качаловой: – Татьяна Борисовна, поднимайтесь, пойдемте к раковине, надо руку под холодную воду подставить.

Охающая Татьяна пошла за Гошей. Я, не растерявшись, тут же схватила мокрый журнал и сунула его в мусорное ведро, которое стояло в нише, под мойкой. Ната растерянно смотрела на разгромленный стол и медленно дожевывала печенье. Любовь Павловна зачем-то сняла очки и стала выглядеть еще беззащитней. Через минуту в кухню вошла стройная женщина в дорогом спортивном костюме – красивая и подтянутая – и уже знакомый мне Николай. В руках дама держала обитую плюшем коробку, вероятно, домашнюю аптечку Качаловых. Николай почему-то сжимал в руках пистолет. Отодвинув меня с прохода, женщина подошла к Татьяне и освободила ее руку из цепких пальцев великолепного Гоши.

– Пузырь будет! – весомо сказала она, осмотрев руку Качаловой, – Но до свадьбы заживет. Мы ваш ожог сейчас пантенольчиком сбрызнем. А вот свитеру конец. Кофе с ангорки не отстирать ни в жизнь. Это как же у вас так замечательно получилось? Я ж говорила, что кофе налью сама и вообще на кухне останусь. А вы, Татьяна Борисовна, заладили: «мало места, мало места»… Вот и доэкономились места-то. Будете с обожженной рукой ходить. Ни браслетик одеть, ни часики.

Через десять минут мы с Татьяной уже сидели в ее комнате и медленно попивали джин-тоник – «от нервов», – как сказала домовитая и деятельная Нина.

– Послушай, ты нарочно кофейник перевернула? – спросила Таня, – Чтоб расспросы прекратить?

– Боже упаси! – я была сама честность – Такое мне и в голову бы не пришло. Я, видишь ли, за салфетками вазочку с вареньем заметила. Вот ее-то я и хотела на твою Нату опрокинуть, врать не стану.

– На Наташу? Боже мой, но зачем?

– А у девушки в руках интересный журнальчик был. А в нем моя фотография на всю обложку. Мало того, что твой Гоша Великолепный меня взглядом пробуравил всю…, мало того, что тетя Люба сдала мою «Витальевну» с потрохами, так еще и этот журнал. Короче, раскусить нас могли в любую минуту. Рука как? Сильно болит?

– Да ерунда. Даже волдыря не будет скорей всего. Но ты права, пожалуй. Мы вчера так мало успели обсудить… И про маму я забыла. Ну, в том смысле, что она и Вику отлично помнит, и семью ее. Да и ты не могла Любовь Павловну «не узнать»… Я как подумаю, сколько всего еще может внезапно обнаружиться – прямо скрючиваюсь от страха. Хуже всего, что я не просто вру, а вру близким людям. Ну что мне скажет Сережа, когда наши с тобой детективные игры наружу выплывут?

Имя «Сережа» меня резануло словно острым ножом. Я заерзала в кресле и отставила коктейль: – Танюш, а можно мне твоим телефоном воспользоваться? Его… того… не прослушивают? А то мою трубку я отдала своим сотрудникам. Мне же как-то надо на связь с ними выходить?

– Да звони на здоровье, – Качалова протянула мне изящный белый телефончик, абсолютный клон моего собственного аппарата, – Его и не прослушивают, и не просматривают, – она вздохнула, – Не просматривают с той поры, как Сережа пролетел с выборами.

Вот и ладно. Я вышла на балкон.

Что вам сказать? Разговор с Колюней не принес мне ничего нового или успокоительного. Господин Толкунов, мой любимый муж Сережа, действительно находился в Питере. Один! Госпожа Христенко, она же Настенька, она же злая разлучница, посетила сегодня женскую консультацию и получила направления на анализы (мои сыскари даже выяснили на какие). За букет цветов и бутылку коньяка им удалось дополнительно узнать у лечащего врача, что срок у Настеньки 12 недель. И уже я сама, без всяких цветов и выпивки подсчитала, что этот срок точно совпадает по времени с моими последними каникулами в Таиланде, которые я устроила себе сразу после майских праздников, решив, что боссы детективных агентств тоже должны отдыхать. А вот Сережа со мной не ездил. Он не любил жару вообще и тайскую влажную жару в частности. Видимо им он предпочитал зной пылких Настенькиных объятий. Что, собственно, и зафиксировано в ее медицинской карте. Как мне сообщили, отцом ребенка Настя записала Толкунова Сергея Тимофеевича.

Выкурив на балконе три сигареты подряд, я вернулась к Татьяне.

– Ну что, Вита, как будем действовать дальше? – Таня сидела в кресле расслабившись, полностью поверив в то, что с мои появлением в ее жизни кошмары вот-вот закончатся. И даже ее страх перед мужниным разоблачением куда-то испарился.

Я вдруг поймала себя на мысли о том, что эта светлокудрая и хрупкая женщина выглядит так, как будет выглядеть проклятая Настенька лет, примерно, через десять. Те же узкие плечи, тонкая девичья талия, узкие лодыжки, хрупкие запястья. Даже марлевая повязка на одном из них не портила светлый образ, а добавляла ему трогательности. Во мне опять вспыхнула ревность и злость.

– Вот что! Сидеть нам тут и ждать у моря погоды некогда. Сейчас же объяви своим домашним, а, главное, этому холую Гоше, что мы едем в салон красоты. Кардинально менять имидж!

– Ты… Вы… сейчас с кем разговаривали? – Татьяна даже поперхнулась джин-тоником.

Я почувствовала себя полной идиоткой. Но врожденное упрямство не позволяло извиняться сразу после того, как стала очевидной немотивированная грубость:

– Я… Я!!! – я театрально показала глазами на запертую дверь – Я устала слушать, что я гожусь тебе в мамки, что выгляжу старше тебя на десять лет, что меня даже не узнает (я зарыдала) любимая тётя Люба…

– Да от кого ты это могла услышать? – Качалова искренне недоумевала.

– Даже у стен есть уши! И мне не надо ждать неделю, чтобы понять, как тут ко мне относятся.

Я несла чушь и отчетливо это понимала, но объясняться времени не было.

– Итак, если ты мне подруга, то сейчас мы поедем в парикмахерскую, и я хочу выйти оттуда помолодевшей! Такой, как ты! Ну а ты, если не забыла наши школьные развлечения, – (в моих устах это звучало почти угрожающе: «наши школьные раз-з-з-звлечения») – тоже изменишь себя как-нибудь. Ну, скажем, выкрасишься в брюнетку!

– Мой Бог, но зачем?

Вот тут уж я почти совсем вышла из образа: