Шарль Эксбрайя - Вы любите пиццу? Страница 12

– Вам уже тысячу раз повторяли, Неаполь – позор этой страны. Одри, такое место не для вас. Чтобы доставить вам удовольствие, я согласен сопровождать вас во Флоренцию или в Рим, хотя мои здешние занятия…

Мать сухо оборвала его.

– Нет, Алан, ваша работа слишком важна, чтобы жертвовать ею ради каприза!

Мисс Фаррингтон почувствовала, что ее охватывает гнев, и, во избежание скандала, заставила себя изобразить смирение.

– Хорошо, не будем больше об этом.

И, не прощаясь, девушка вышла из-за стола.

Константино Гарацци всю жизнь проработал сапожником на вико Канале в лавке, унаследованной от отца. Он пользовался всеобщим уважением, и никто даже не подозревал, что Гарацци хоть как-то связан с Синьори. Жил он как и все соседи, и ни одна живая душа не знала, что старик уже отложил кругленькую сумму, готовясь в подходящий момент продать лавку и уехать на Сицилию, где родилась его жена, чтобы вести там спокойное существование рантье. Константино закрыл лавку и мирно покуривал «Унита», когда в ставень легонько постучали.

– Кто там?

– Марио… Марио Гарофани.

– А, это ты!

Сапожник приоткрыл дверь.

– Ну входи побыстрее…

Марио проскользнул в комнату с низким потолком, пропахшую кожей и смолой. При свете керосинки, сидя на стуле, вязала женщина.

– Добрый вечер, синьора Гарацци, – приветствовал ее Марио.

– Добрый вечер, синьор Гарофани.

Сапожник остановил этот обмен любезностями.

– По-моему, тебе пора спать, Пасьянца. Нам с Марио надо поговорить.

Женщина беспрекословно встала, собрала работу, кивнула обоим мужчинам и удалилась в темный, как зимняя ночь, коридор. Сапожник подождал, пока она закроет дверь.

– Садись, Марио. Почему ты не пришел раньше?

– Из-за всех этих несчастий я…

– Значит, то, о чем все болтают, правда?

– Э… да, бедняга Рокко погиб…

– Плевать мне на Рокко! Они передали брильянты? Да говори же скорее, да или нет?

– Нет.

– Клянусь кровью Христовой! Где же они?

– Кто может знать… те, кто убил Рокко и ранил Альдо, украли брильянты!

– И Господь допустил, чтоб ты сыграл со мной такую шутку, Марио?

– Я? Да я же ничего не сделал!

– Ах, будь ты проклят, паршивый неаполитанец! Тридцать лет я пользуюсь доверием Синьори, и вот как раз в тот момент, когда я подумываю, что могу надеяться на отдых, ты предаешь меня и все летит к чертям!

Гарофани совершенно перестал понимать, в чем дело.

– Но в конце-то концов ты бредишь или что, Константине?

– Будь проклят и тот день, когда мне вздумалось оказать тебе услугу!

Марио начал нервничать.

– Послушай, Константине, ты попал в трудное положение, охотно верю! Но нам-то еще хуже!

– А что ты мне посоветуешь сказать Синьори, когда они потребуют отчета? Сразу видно, что ты их не знаешь! Заруби себе на носу, идиот, речь идет о твоей и о моей шкуре! А я своей очень дорожу!

– Я тоже… И Рокко вовсе не хотел умирать…

– Рокко был дураком! Будь он поумнее, не дал бы себя прикончить!

– Ты плохо сказал, Константино. Да, очень скверно поливать грязью мертвых…

– Лучше бы он был живой и с брильянтами!

– И он тоже предпочел бы такое решение вопроса, да вот только злая судьба обернулась против… Они с Альдо точно следовали указаниям: когда назвали пароль – наши отдали брильянты. Может, следовало поступить иначе?

– Нет.

– Ну вот, а когда Рокко попросил передать условленный предмет, его ударили ножом.

– А что в это время делал Альдо?

Гарофани рассказал о приключениях сына и его чудесном спасении молодой англичанкой, остановившейся в гостинице «Генуя». Впрочем, Синьори могут все это проверить.

– Уж точно проверят, не сомневайся!

Сапожник закурил трубку, встал, немного побродил по комнате и остановился напротив Марио.

– Твой рассказ не клеится, Марио… в Генуе никто ничего не знал…

– В том-то и дело, Константино, генуэзцы тут ни при чем, виноваты неаполитанцы!

– Что ты болтаешь?!

Гарофани передал сапожнику слова сына. Когда он умолк, Гарацци долго молчал.

– Возвращайся домой, приятель, – сказал он наконец. – Это и вправду жутко странная история. Я должен рассказать ее человеку, близко связанному с Синьори. А что будет с нами – один Господь ведает. Как только узнаю что-то новое, тут же дам тебе знать.

Прежде чем отправиться торговать лимонадом, Лауретта заново перебинтовала брата – рука у нее была полегче материнской.

– Ну вот, ты уже почти здоров и к тому же прекрасно выглядишь.

– О тебе я бы этого не сказал.

– Я почти не спала ночью. Джованни совсем свихнулся. Он так рассчитывал на эти деньги, ему страшно хотелось разом выскочить из нищеты! И на тебе! Он жаждет отомстить во что бы то ни стало. Умчался прямо с первыми лучами.

– А куда он пошел?

– Разве я знаю? Должно быть, рыщет по всем портовым кафе в надежде услышать что-то интересное. Если Джованни удастся поймать тех, кто облапошил вас с Рокко, можешь не сомневаться – он их тут же прикончит! Как ты думаешь, его посадят?

– Не исключено… Но я помогу Джованни, и уж мы постараемся сделать так, чтобы легавые ни о чем не пронюхали.

– Если ты подсобишь Джованни, мне будет не так страшно. Но как вы отыщете этих негодяев? Ты не заметил ничего такого, что могло бы навести на след?

– Нет…

Альдо не хотел говорить Лауретте о шраме, изуродовавшем щеку одного из убийц. Он знал, что сестра все передаст мужу, и вовсе не хотел, чтобы Джованни лишил его справедливого возмездия за честь Гарофани.

Будь что будет, но она поедет в Неаполь! Одри позвонила в приемную гостиницы и выяснила, что завтра утром уходит экспресс на Рим, который доставит ее в Неаполь к полудню. Девушка попросила заказать ей место в вагоне первого класса и прислать счет. Теперь, начав действовать, она почувствовала себя лучше, как будто освободилась от чего-то. Одри написала матери, что Рестоны совершенно невыносимы и она спасается от них бегством в Неаполь. Наверняка это известие вызовет бурное возмущение у отца. Что ж, это не так уж важно – отец смирится, как только устанет от собственного гнева. Утвердив таким образом свою независимость, мисс Фаррингтон принялась собирать чемоданы, а потом отправилась пить чай в «Джьярдино Италиа», где ее уже ждал Алан.

Рестон поднялся и отвесил легкий поклон.

– Хорошо погуляли? – спросил он, когда девушка села рядом.

– Я не выходила из своей комнаты.

– Вы плохо себя чувствуете?

– Алан… завтра я еду в Неаполь.

– Вы… вы уезжаете?

– Да, и уже заказала билет.

– Но в конце-то концов, Одри…

– Послушайте, Алан, я знаю все, что вы можете мне сказать: ваша матушка, наши родители, мои обязанности невесты… Что ж, считайте, я уже выслушала ваши аргументы и они не заставили меня изменить решение. Таким образом мы хотя бы выиграем время.

– Не понимаю… ничего не понимаю, – машинально повторял молодой человек, вертя ложечку в пустой чашке.

– Тут нечего понимать, Алан. Так получилось, вот и все.

– Но почему? Должны же быть какие-то причины?…

– О, их множество… ваша матушка…

– Мама? Разве она не само совершенство?

– Возможно, но эта идеальная женщина действует мне на нервы. Ее манера все решать, все устраивать заранее… Мне двадцать три года, Алан, и я училась вовсе не для того, чтобы мной управлял кто-то, привыкший жить как во времена королевы Виктории!

– Я не уверен, Одри, что, выражаясь таким образом о моей матери, вы вполне вежливы?

– Весьма сожалею, но меня так долго заставляли быть вежливой, что сегодня мне это стало поперек горла!

– Я вижу, вы упрямы?

– Нет, это не упрямство, скорее, целеустремленность!

– Насколько я понимаю, нам остается лишь вернуться?

– Тут я совершенно согласна с вами.

В холле гостиницы Одри распрощалась с Аланом, сказала, что не спустится к обеду и просила извиниться от ее имени перед миссис Рестон. Это избавит всех от тягостных объяснений.

– Может быть, вы мне хотя бы скажете, где собираетесь остановиться в Неаполе?

– Вероятно, в «Макферсоне».

– В таком случае доброго пути, Одри… Надеюсь, это путешествие, которого я не одобряю, все же вернет мне ваше доброе расположение.

– Кто знает?

Мисс Фаррингтон отлично понимала, что идет на безумную авантюру, но это-то ее и притягивало. Девушке любым способом хотелось утвердить свое я. Она уже собиралась ложиться, когда в комнату неожиданно ворвалась миссис Рестон. То, что она забыла постучать в дверь, в достаточной мере показывало, насколько мать Алана, столь приверженная приличиям, вышла из себя.

– Одри! Алан сообщил мне, что вы уезжаете!

– Да, это правда.

– В Неаполь?

– В Неаполь!