Лоуренс Блок - Вор во ржи Страница 12

— Не исключено, что кто-то может вместе с партией неонов или опаловых гурами привезти и кандиру.

— Гурами привозят из Азии.

— Значит, с неонами. Вы уверены, что гурами — из Азии?

— Безусловно.

— У вас есть тропические рыбы?

Я отрицательно покачал головой.

— В таком случае откуда вам известен столь неочевидный факт?

— У меня же книжный магазин, я сижу, читаю книжки, и в голове у меня застревают самые причудливые сведения.

— Как кандиру в чьей-то уретре, — сказала она. — Которая может прибыть с партией декоративных рыбок и оказаться у кого-то в аквариуме или уличном бассейне, из которого может и выбраться на волю. Здесь для них вода, наверное, слишком холодная, а если предположить, что их могут выпустить во Флориде?

— Вы меня убедили, — заметил я. — Я больше никогда не буду плавать, и ноги моей во Флориде больше не будет. Но чем кандиру опасны для девушек — и женщин тоже? Я понимаю, вы писаете, но, кажется, вам для этого надо присесть?..

— Не когда плаваем.

— Но у вас же нет пениса!

— Хотите сказать, что хирургу нечего отрезать?

— Вот именно.

— Видели бы вы сейчас свое лицо. Вам даже слышать про хирурга не хочется, так?

— Пожалуй.

— Пениса у нас нет, — согласилась она. — Но мы писаем, и уретра у нас тоже есть. Рыбка-зубочистка вполне может туда заплыть, найти себе местечко, которое сочтет своим домом, и что тогда делать девушке? Какой смысл бежать к хирургу? «Отрежьте! Пожалуйста, отрежьте, пока у меня мочевой пузырь не лопнул!» — «Простите, но как? Отрезать-то нечего!»

— О-о.

— Вы меня понимаете?

— Давайте договоримся, — предложил я. — Давайте никогда не обращаться к хирургу.

— Согласна.

— И никогда не ходить на Джоунс-бич.

— Согласна.

— И никогда больше не говорить об этом.

— Еще лучше.

На губах ее мелькнула тень улыбки, а в карих глазах — усмешка. Трудно ждать от разговора, сосредоточенного на столь жутких вещах, как кандиру, атмосферы, которую можно было бы назвать флиртом, но у нас получилось именно это. По словам, которые мы произносили, это, может, и не очевидно, но в запись нашей беседы не вошли бросаемые искоса взгляды, поднимаемые время от времени брови, тонкие нюансы интонации и язык жестов. Это был откровенный флирт, и мне не хотелось обрывать его.

— Но мы могли бы поговорить о чем-нибудь другом, — продолжал я. — Забудем о моей книжке. Давайте поговорим о вашей.

— На самом деле эта книжка тоже ваша, — ответила она. — Я взяла ее с полки, но пока не купила.

— Еще не поздно. Если, конечно, вы не в силах расстаться с ней.

Она положила ее на прилавок, и я тут же узнал книгу — «Ничей ребенок» Гулливера Фэйрберна в переплете.

— Она появилась у меня примерно месяц назад. Не помню, какая там цена указана? Тридцать долларов?

— Тут написано тридцать пять.

— Если хотите купить, можете сбить цену до тридцати.

— Если постараюсь.

— Правильно.

— Это же не первое издание, да?

— За тридцать долларов или даже за тридцать пять? Маловероятно.

— Но для не первого издания цена довольно высокая, не так ли? Если я захочу просто прочитать ее, могу купить в бумажной обложке. Она же продается в обложке, правда?

— На каждом углу. С момента публикации она не исчезала из продажи.

— Как это приятно для мистера Фэйрберна.

— Не знаю, сколько экземпляров у него продается ежегодно, — заметил я, — и какой процент от продаж он получает, но, безусловно, ему должно быть приятно. Впрочем, он этого заслуживает, вы согласны? Замечательная книга.

— Она изменила мою жизнь.

— Многие испытывают сходные ощущения. Я прочитал ее в семнадцать и в то время мог поклясться, что она изменила мою жизнь. Впрочем, возможно, так оно и есть.

— Мою она изменила, — спокойно констатировала Элис и постучала ноготком по переплету. — Суперобложки нет?

— Нет.

— И тем не менее она принесла вам тридцать пять долларов?

— Пока еще нет, — уточнил я, — но я живу надеждой. Если бы она была в супере, я бы снял его и дождался, когда у меня появится первое издание без оного. Или продал бы супер отдельно. Сам супер стоит двести долларов, может, немного больше. Такова разница в ценах на первое издание в супере и без него.

— Так много?

— Бывает и больше, за исключением суперов к последующим тиражам, как этот. У первых десяти тиражей суперобложка идентичная. Потом на обороте стали размещать цитаты из книжных обзоров. Но вы хотите знать, почему эта книга так дорого стоит? Потому, что это один из тиражей первого издания, что придает ей коллекционную ценность для того, кто хотел бы иметь первое издание, но оно ему не по карману. В конце концов, единственное отличие этого экземпляра от первого издания — в том, что рядом с копирайтом указано не «первое издание», а, например, «третий тираж» или какой тут?

— Пятый.

— Значит, пятый, — сверился я с соответствующей страницей. — Если вы просто хотите прочитать книжку — через пару кварталов в сторону Бродвея находится «Шекспир и Компания», и там есть в бумажной обложке за пять девяносто пять. Но если вы хотите нечто более близкое к первому изданию и не хотите отдавать за него целое состояние…

— Состояние — это сколько?

— За первое издание «Ничьего ребенка»? У меня появился один экземпляр вскоре после того, как я приобрел этот магазинчик. Он попал ко мне с партией других книг, и я возблагодарил судьбу, когда это обнаружил. Я оценил его в две сотни долларов, что было слишком мало уже тогда, и продал на той же неделе первому, кто на нее наткнулся. Он сделал очень выгодное приобретение.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Совершенно верно. Итак, сколько может стоить первое издание первой книги Гулливера Фэйрберна? Это зависит от сохранности, разумеется, от наличия или отсутствия суперобложки, от…

— Экземпляр в очень хорошем состоянии, — перебила она. — С нетронутой суперобложкой, тоже в идеальном состоянии.

— В последнем каталоге, который я видел, указано полторы тысячи долларов, и мне кажется, вполне справедливо — для очень хорошего экземпляра в очень хорошем супере.

— А если с надписью?

— С автографом, вы имеете в виду? Потому что надписи типа «Дорогому Тимми в день семнадцатилетия с любовью от тетушки Недры» ничего не прибавляют к ценности книги. Скорее наоборот.

— Я скажу тетушке Недре, чтобы она оставила при себе свои пожелания.

— Или писала их очень тонким карандашиком, — пожалел я тетушку Недру. — Автограф Гулливера Фэйрберна — большая редкость, это уже само по себе раритет в нашу эпоху массового подписывания книжек авторами. Но вы не увидите Фэйрберна, раздающего автографы в торговом центре или разъезжающего по стране с ручкой в руках. Собственно говоря, вы его вообще нигде не увидите, и я лично просто не узнаю его в лицо, даже если увижу. Он никогда не дает интервью и не разрешает себя фотографировать. Никто не знает, где он живет и как выглядит, к тому же несколько лет назад поползли слухи, что он умер и что последние книги написаны другим человеком. Скорее всего, В. С. Эндрюсом.

— Не Эллиотом Рузвельтом?

— Тоже не исключено. Однако кто-то провел компьютерный анализ — типа того, что организовал один журналист, чтобы доказать авторство Джо Клейна в отношении романа «Основные цвета», — и установил, что Фэйрберн сам пишет свои книги. Но он их не подписывает.

— Допустим, одну он подписал.

— Да, но как вы можете быть уверены, что это сделал именно он? Не так уж трудно нацарапать «Гулливер Фэйрберн» на форзаце, тем более что вряд ли кто видел его подлинную подпись.

— Допустим, подпись подлинная, — продолжала она. — И допустим, что речь идет о том, с чего я начала, — не о подписанной, а о надписанной книге.

— Допустим, что-нибудь типа «Тимми на день рождения»?

— Допустим, что-нибудь типа

«Крошке Элис —

Рожь лучше, чем Мильтон и пиво,

Докажет, что жизнь справедлива.

— «Гулли», — повторил я.

— Да.

— И смею догадаться, «крошка Элис» — это вы.

— Вы очень сообразительны.

— Мне все об этом говорят. Стало быть, вопрос ваш не гипотетический. У вас есть книга и есть основания быть уверенной, что автограф подлинный.

— Да.

— Повторите мне его еще раз, пожалуйста.

Она повторила, и я кивнул:

— Это парафраз Хаусмана, верно? «Бог судит человека справедливо — не Мильтон это доказал, а пиво». Один мой друг любил повторять эти строки по вечерам, открывая четвертую бутылку. К сожалению, он твердил их и дальше — от пятой бутылки до двенадцатой, а это постепенно надоедает. «Рожь лучше, чем Мильтон и пиво» — при чем здесь рожь, как вы думаете?

— Он пил только ржаное виски.