Наталья Александрова - Смерть под псевдонимом Страница 13

– Поздравляю, старик! Отличная вещь! Честное слово, это будет событие!

Повесть напечатали сначала в журнале, потом отдельной книгой. За первый же год она выдержала четыре переиздания, потом ее перевели на несколько языков, экранизировали…

Сперанский вступил в Союз писателей. Его приглашали на всевозможные конференции и форумы, он давал многочисленные интервью газетам и телеканалам – в общем, стал живым классиком.

Правда, другие его произведения не пользовались таким успехом, но под его именем и они кое-как продавались, так что Валентин Олегович жил безбедно.

Постепенно он начал забывать о том, что не сам написал «Белую волчицу», привык считать ее своим произведением, своим любимым детищем.

И вдруг, много лет спустя, случилось неожиданное и страшное.

Началось все с довольно безобидной статьи о современной литературе, которую Сперанский написал для известного журнала. В этой статье он особенно много внимания уделил Алексею Кондратьеву. Написал, что этот, с позволения сказать, писатель в своих псевдоисторических романах совершенно не придерживается фактов, переворачивает историю с ног на голову, и все его писания свидетельствуют только об одном – о полном невежестве автора.

Причиной для такого выпада послужило то, что Кондратьев незадолго до того написал роман о Смутном времени, о котором писал и сам Сперанский. Мало того, что он покусился на ту же тему, на ту же историческую эпоху, так он еще позволил себе трактовку событий, совершенно не совпадающую с трактовкой Сперанского.

– Как его было не одернуть! – проговорил Валентин Олегович, покосившись на Надежду.

– И что же дальше?

А дальше Сперанский получил по почте конверт без обратного адреса. В этом конверте была фотография титульного листа повести «Белая волчица» – точно такая же, как та, которую держала в руке Надежда, – и короткая записка:

«Так кто же из нас не придерживается фактов и переворачивает историю с ног на голову?»

То есть не оставалось никаких сомнений, что автор письма – Кондратьев.

Валентин Олегович пришел в ужас.

Снимок в конверте был совсем новый, то есть это был не оригинал фотографии, а отпечаток. Оригинал, соответственно, находится у Кондратьева.

Как оказалась у него эта фотография? Кто сфотографировал рукопись повести двадцать пять лет назад? И почему до сих пор эта фотография не появлялась на свет божий?

Ответа на эти вопросы у Сперанского не было. Но сейчас его гораздо больше волновало другое.

Если мстительный Кондратьев опубликует эту фотографию – Сперанскому конец. На его литературном имени будет поставлен крест, ему никто из собратьев не подаст руки, ни один издатель больше не станет с ним работать. Хуже того – если у покойного Стерлигова найдутся законные наследники (а они всегда находятся, если речь идет о больших деньгах), они подадут на Валентина Олеговича в суд и отсудят у него все гонорары за многочисленные издания «Белой волчицы», все потиражные, все деньги за переводы и экранизации…

Его ждут нищета и позор!

Сперанский затаился. Он ждал следующего шага Кондратьева…

Но следующим его шагом стала смерть.

Узнав о смерти Кондратьева, Валентин Олегович испытал огромное облегчение и даже постыдную радость. Нищета и позор отменяются… или нет?

Кондратьев был человек странный, непредсказуемый. При жизни он устраивал какие-то фокусы, розыгрыши, взять хотя бы то, что он никогда не появлялся на людях, даже взносы в Союз писателей переводил по безналичному расчету… не устроил ли он очередной розыгрыш из собственной смерти?

Сперанский отправился на похороны Кондратьева, чтобы убедиться, что тот действительно умер.

Он увидел, как гроб с телом Кондратьева погрузился в огненную пучину крематория – и вздохнул свободнее.

Но через какое-то время снова почувствовал в душе растущее беспокойство.

Да, Кондратьев умер, но фотография-то осталась!

Она лежит где-то, как мина замедленного действия, и ждет своего часа, чтобы взорвать, уничтожить жизнь Валентина Олеговича!

Когда шла подготовка к похоронам Кондратьева, Сперанский взял на себя часть организационных хлопот. Благодаря этому он был среди тех людей, кого впустили в опечатанную квартиру покойного, чтобы взять там необходимые для похорон вещи и документы. Воспользовавшись этим, Сперанский незаметно сделал оттиски ключей, изготовил их копии – и вот теперь пробрался в квартиру Кондратьева, чтобы найти там злополучную фотографию.

Он ее нашел – но тут, как назло, появилась Надежда, а следом за ней – парочка из жилищного управления…

– Я вам все рассказал… – убитым голосом проговорил Сперанский. – Вы обещали мне отдать фотографию…

– Обещала – значит, верну! – Надежда протянула ему снимок.

– И я надеюсь на вашу порядочность! – воскликнул Валентин Олегович, поспешно убирая фотографию в карман.

– Уж кто бы говорил о порядочности! – фыркнула Надежда.

– Но я надеюсь, это все же останется между нами… – ныл писатель, заглядывая в глаза своей собеседнице. – Моя судьба, вся моя жизнь зависит от вас! От того, что вы никому не расскажете о том, что узнали! Хотя… вы там, на похоронах, сказали, что знали Кондратьева по работе. Это значит, что вы, что он… тоже сотрудник органов? Тогда, конечно, понятна его осведомленность…

– Да успокойтесь вы! – раздраженно сказала Надежда. – Я к органам не имею ни малейшего отношения!

– А кто же вы тогда? – изумился Сперанский.

– А вот это вам знать не положено! – рявкнула Надежда. – Одно я вам скажу точно: сейчас нам нужно скорее отсюда уходить, а то явится еще кто-нибудь…

В этом они сошлись, тихонько покинули квартиру, заперли дверь и спустились на первый этаж.

Выйдя из подъезда, Надежда осведомилась:

– Вам куда – направо? Тогда мне налево!

Она прошла, не оглядываясь, двадцать или тридцать шагов, как вдруг рядом с ней затормозила машина, дверца распахнулась, и сильные руки втащили Надежду на сиденье.

– Пить! – проговорила Мария, с трудом шевеля пересохшими губами.

Никто не отозвался. За стеной работал телевизор. Жизнерадостный голос ведущей взывал к зрителям:

– Я повторяю вопрос. Это животное из шести букв дает нам молоко, сливки, сметану… тот, кто даст правильный ответ, может выиграть автомобиль! Звоните в студию по одному из трех телефонов, которые вы видите на экране…

Мария приподнялась на узкой кровати и охнула от боли: наручники врезались в запястья. Она опустила веки, перевела дыхание и снова оглядела комнату.

Впрочем, она и так знала ее, как свои пять пальцев: узкое, как школьный пенал, помещение, в углу – раковина, рядом с ней – хлипкая табуретка, под потолком – лампочка в простом абажуре. Наверху – маленькое окошко, забранное решеткой, как в тюремной камере. И старая железная кровать, к спинке которой она прикована наручниками. Кровать, которой больше подходит название койка… Тюремная койка. Ну да, она в тюрьме, и не помнит, сколько дней.

– Пить! – крикнула она, насколько хватило голоса.

Телевизор в соседней комнате приглушили. Дверь приоткрылась, заглянула ее тюремщица – женщина с острым носом, злыми маленькими глазами и мелкими чертами лица. Она повела носом, словно принюхиваясь, отчего стала еще больше похожа на крысу.

– Чего тебе? – прошипела она недовольно.

– Пить! – упрямо повторила Мария.

– Ладно, сейчас! – женщина вошла в комнату, налила в кружку воды из-под крана, наклонилась над кроватью.

Мария увидела совсем близко ее злой серый глаз, шею с бьющейся жилкой, воротник свитера. В воротник была вколота булавка. Эта булавка расстегнулась и висела, зацепившись за воротник.

– Если хочешь пить – прими таблетку! – прошипела тюремщица и вложила в рот Марии голубоватую капсулу. – Вот так… – она поднесла к губам пленницы кружку, наклонила ее…

Мария прижала таблетку языком, запихнула за щеку, сделала несколько жадных глотков.

В первый день она проглотила эту таблетку – и тотчас провалилась в глубокий, тяжелый сон. Потом она делала вид, что глотает, и незаметно выплевывала таблетки.

– Вот так… – удовлетворенно повторила тюремщица. – Пей, пей… чем больше, тем лучше!

Мария закашлялась, мотнула головой, как бы случайно задела воротник свитера…

– Да чтоб тебя! – тюремщица брезгливо отстранилась, выпрямилась, отошла от кровати, поставила кружку на край раковины, рядом с дешевой пластмассовой мыльницей. Еще раз покосилась на Марию и вышла. Телевизор в соседней комнате снова громко заговорил фальшивым голосом телеведущей.

Мария осторожно сплюнула таблетку, прикрыла ее краем одеяла, как и все предыдущие, скосила глаза.

Булавка лежала рядом с ее левым локтем.

Она прижала локоть к булавке, сдвинула ее назад, укололась, но только слегка поморщилась и принялась медленно передвигать булавку за спину, к кистям рук.