Лев Корсунский - Игрек Первый. Американский дедушка Страница 13

Из Москвы незамедлительно пришел бодрый ответ:

«Направление работы считаем перспективным. Не возражаем против разработки неограниченного контингента пациентов и медперсонала Воробьевской психиатрической больницы».

В отделение Ознобишина из приемного покоя поступил новый больной с нездешней фамилией Брокгауз. Сначала к Иннокентию Ивановичу попала его история болезни с шикарным диагнозом: «Mania grandiosa».

— Что за бред! — громогласно воскликнул Иннокентий Иванович, уязвленный тем, что к нему направляют больного без согласования с ним. — Манией величия я не занимаюсь!

— Тогда она вами займется! — услышал доктор Ознобишин за спиной глуховатый мужской голос, не лишенный ехидства.

Сухопарый пожилой джентльмен в адидасовском спортивном костюме церемонно кивнул доктору:

— Честь имею представиться. Брокгауз.

Иннокентий Иванович ошалело воззрился на пришельца.

На него с саркастической усмешкой смотрел вальяжный джентльмен, до неприличия похожий на полковника Судакова. Доктор Ознобишин овладел своими чувствами и обнаружил явные отличия Брокгауза от Судакова.

У первого нос был несомненно крупнее, горой возвышаясь на узком лице, а у Судакова тонкие губы — в ниточку — придавали его физиономии обиженный вид. Таким образом, привычка ничему не удивляться выручила Иннокентия Ивановича.

Весело распустив губы, больной Брокгауз свысока глядел на озадаченного доктора, подтверждая завидный диагноз «мания величия».

— Зачем пожаловали? — осведомился Ознобишин.

— Мне кажется, что я полковник Безопасности Судаков, — с вызовом ответил Брокгауз.

— А на самом деле вы?..

— Брокгауз Иван Васильевич.

— Я имею удовольствие знать Сергея Павловича Судакова. Вы на него совершенно не похожи.

Уверенный тон доктора смутил Брокгауза.

— Иннокентий Иванович, побойтесь Бога! Я Судаков!

— Кто это вам сказал?

— Все.

— Документы у вас есть?

— Я оставил их дома…

— Вы Иоанн Васильевич Брокгауз! С Судаковым могу вас познакомить при случае.

Больной выказал нетерпение:

— Ознобишин, прекратите паясничать! Я Судаков!

— Если вам приятно так думать…

— Мне неприятно так думать, но это объективная реальность!

— Вы хотите, чтоб мы избавили вас от этого заблуждения?

— Какого?

— Что вы Судаков.

Больной Брокгауз оценивающе прищурился, совсем как тот полковник.

— Не морочьте мне голову! Сначала вы сводите своих пациентов с ума, а потом их лечите! Я решил полежать у вас несколько дней. Изнутри, так сказать, посмотреть вашу кухню…

— Петух захотел посмотреть кухню изнутри…

Больной Брокгауз оторопел.

— Какой петух?

— Который попал в ощип.

Многозначительный тон психиатра внушил полковнику Судакову беспокойство.

— Никаких уколов мне не делать!

— Слушаюсь, господин полковник! — вытянулся Ознобишин по стойке «смирно».

— Меня зовут Иоанн Васильевич.

— Хорошо, любезный. Вы забудете о том, что вы полковник Судаков.

Сергей Павлович увидел себя в мутноватом зеркале на стене ординаторской.

Очень похожий на него человек. Очень. И все же тот, в зеркале, чем-то от него отличался.

Полковник Судаков почувствовал, что раздваивается.

Сергей Павлович показал своему изображению язык.

Благообразный господин не повторил издевательской выходки своего оригинала, продолжая укоризненно смотреть на него.

Доктор Ознобишин изучающе наблюдал за тем, как уважаемый человек, забыв о приличиях, корчит дикие рожи.

— Иоанн Васильевич, — сочувственно обратился он к больному, — вы думаете, перед вами зеркало? Это портрет моего батюшки.

Судаков обомлел.

— Но почему он сделан в виде зеркала?

Доктор Ознобишин неопределенно улыбнулся:

— Вы хотели узнать нашу кухню изнутри? Вы в ней уже варитесь.

Вопрошая себя, как Ознобишин мог дойти до поддержки терроризма, полковник Судаков находил простой ответ: было бы болото, а черти найдутся!

Угодив в болото Воробьевки, Сергей Павлович выдал себя за глюка, умеющего отгадывать чужие мысли, и весьма преуспел на этом поприще.

— О чем сейчас думает эта женщина? — спрашивает его, допустим, доктор Ознобишин, указывая на сухонькую тетку с лицом, изможденным чрезмерными познаниями. Сидит она на табуретке в очереди на клизму и болтает своими куриными лапками с приспущенными фильдеперсовыми чулками. Это здешняя Кассандра.

— Она думает: кто накукует, сколько ей на этом свете осталось?

— Только об этом и думаю! — вздыхает Кукушка.

— А этот о чем думает? — спрашивает Иннокентий Иванович, имея в виду лейтенанта Мухина.

Пограничник с отрешенным видом лунатика сидит на стуле, не позволяя себе днем опуститься на аккуратно заправленную койку.

Взор его, устремленный в бесконечность, находит в нем только невидимок. Передвигаясь в пространстве, Муха натыкается на вполне материальные предметы, но не замечает этого.

Мухин думает: зачем мне такое большое тело, если из‑за него я не могу раствориться в воздухе, чтоб стать невидимкой?

— Муха! — говорит Люся. — А, Муха? — сестричка вынуждена хлопнуть его по плечу, чтоб он очнулся. — Ты о чем сейчас думал?

— О чем всегда. Надоело уже;— одной ногой здесь, другой — там!

— А я о чем думаю? — интересуется Люся у Брокгауза, кокетливо оттопыривая губы.

Иоанн Васильевич бесстрастно осведомляется:

— При всех говорить?

— А что такое? — беспокоится Люся. — На что вы намекаете?

— Значит, можно вслух?

— Да пошел ты! — неожиданно злится медсестра, прекращая эксперимент на самой себе.

Иннокентий Иванович видит перед собой малоизученного глюка, забывая о том, что тот контрразведчик.

— Очень интересно! — рассеянно роняет доктор Ознобишин. — Феномен угадывания мыслей пока еще мало изучен…

— У нас в Службе безопасности любой майор может угадывать мысли… — ворчит полковник Судаков. — Мыслей-то у вас всего три или четыре, а у многих — вообще одна…

— У людей столько мыслей, что прочитать их может только Господь Бог! — возражает доктор Ознобишин, заодно угадав мысль больного Брокгауза о том, что негоже ученому ссылаться на столь сомнительную фигуру как Творец.

Скепсис чекиста задел Иннокентия Ивановича за живое.

Фигура несомненная! — отрезал доктор. И тут же уловил умственное сопротивление полковника:

«Теперь все стали верующими! Старые грехи замаливаете!»

Несправедливость вывела Ознобишина из себя.

— Я как русский интеллигент грехи не в церкви замаливаю! Мне посредники в общении с Создателем не нужны! После бутылки водяры небо надо мной само распахивается…

Отодвинувшись от доктора, полковник Судаков разжал уста:

— Сумасшедший дом!

Игрек отчего-то вызвал наибольший интерес Брокгауза, хотя заподозрить мальчика в терроризме мог только душевнобольной. Беседуя на разные темы с изысканным джентльменом, Долговязый не узнавал от него всякие интересные сведения, а как бы вспоминал.

— Кем вы раньше были, Иоанн Васильевич? — спрашивал Игрек.

— Контрразведчиком! — смеялся Брокгауз.

И мальчик заливался смехом вместе с ним.

— Иоанн Васильевич, если нет разведчиков, зачем контрразведчики?

— Если есть контрразведчики, потребуются разведчики. Было бы болото, а черти найдутся! — Брокгауз скалил в ухмылке безукоризненные зубы. Слишком хорошие, чтобы быть естественными.

«Так же, как его дружба?» — пугался Игрек.

Краем уха Алевтина слышала, что Брокгауз беззастенчиво льстит Ангелу, и дурошлеп от этого в восторге.

— Мне кажется, у тебя сильная воля! Железная! Ты сможешь все, если захочешь!

И мальчуган с дебильной улыбочкой кивает головой.

Не по душе пришелся Ведьме этот больной. Не потому, что она ревновала Игрека к старперу, хотя чувствовала, что сделать из Ангела можно хоть педераста, хоть дьявола. Мелкого беса угадывала Ведьма в лощеном джентльмене, но отодрать от него своего мальчишечку могла только с кровью.

— Ты должен научиться внушать свои желания другим людям! — наставлял Иоанн Васильевич Долговязого.

Игрек прислушался к самому себе. Никаких желаний у него не было.

Брокгауз понял это по обескураженной физиономии мальчика.

— Видишь Люсю?

Игрек с готовностью закивал: конечно, он видит Люсю! Сестричка зашла в палату со шприцем, чтобы сделать Мухе укол в задницу.

— Постарайся внушить халде, чтоб она поцеловала Муху в жопу!

Игрек засмеялся шутке своего друга, но тот был на удивление серьезен.

— Ты меня слышал? — Вопрос, похожий на приказ.