Иоанна Хмелевская - Кровавая месть Страница 13

Майку вопрос жутко рассмешил. Максималист, ничего не поделаешь — если уж отвечать за дом, то по полной программе. Интересно, что бы он мог сварить? Разве что картошку в мундире… А, можно ещё пельмени, те покупные. И варить по ночам…

Ей удалось скрыть свою весёлость:

— Окстись. Твои серые клеточки, похоже, и впрямь улетучились. В огороде бузина, а в Киеве дядька? Обедами можешь не заниматься.

— А чем тогда?

Майка почувствовала, что ступает на зыбкую почву и собралась с силами:

— Как это чем? Всем тем, на что тратятся деньги. Счета и покупки, одежда, развлечения, дети, отдых, жратва, всё то, на чём постоянно велишь мне экономить, поскольку нам на всё не хватает. Не бери в голову обеды, займись платежами, а я от них малость отдохну.

Доминик молчал. Обалдение понемногу проходило, но возмущение с нежеланием пока ещё стойко держались, опять же протест против очередного принуждения, свалившегося на него, как гром с ясного неба, вся эта упрямая троица заставляла сопротивляться. Охотнее всего он бы дал дёру или категорически отверг женины притязания, но Майка говорила спокойно, с едва заметным укором, а аргументы подбирала вполне разумные. Поэтому на самом донышке души глубоко несчастного Доминика потихоньку прорастала уверенность, что выкрутиться не светит.

— Как же мне с покупками? — сделал он последнюю жалкую попытку отбояриться. — Я даже не знаю, что нужно.

Майка просто физически ощутила, как её тянут в разные стороны прямо противоположные чувства. С одной стороны, ей стало жаль мужа, а с другой — очень захотелось чем-нибудь его стукнуть.

Жалость взяла верх:

— Так и быть. Можешь выделять мне энную сумму на ежедневные покупки. К примеру, раз в неделю.

— А к чему вообще ты всю эту бодягу затеяла?

— А к тому, счастье моё, что по ночам я вкалываю не ради собственного удовольствия, хоть и люблю свою работу. Я бы тоже хотела ночью спать, а работать исключительно днём. Но тогда нам ни на что не хватит, поскольку ты ради денег напрягаться не желаешь. Поэтому, будь так добр, организуй нам жизнь без денег. У меня не получается.

Доминика взорвало:

— Я не стану унижаться! Не стану прогибаться! Не желаю зависеть!

Майка взрыв переждала, поскольку требовалось дозреть. Затем, ни слова не говоря, поднялась, взяла в руки здоровущую глиняную пепельницу — изделие народных промыслов — и со всего маху треснула ею об пол.

Пепельница с честью выполнила возложенную на неё миссию. Толстая глина раскололась громко и даже, можно сказать, звучно, вызывая ассоциации с творчеством продвинутых молодёжных групп, окурки и пепел взлетели вверх, словно из жерла вулкана, а дополнительная прелесть состояла в том, что Майка эту пепельницу давно терпеть не могла, да всё лень было выбросить. Доминик к сему предмету прикладного назначения персональных чувств не испытывал.

Синхронизация получилась идеальная: завершение приступа его бешенства полностью совпало с грохотом ответа супруги. Майка села, а Доминик уставился на пол.

— Ой, ты уронила… — безмятежно удивился он.

Да, вот такой он и был. Майка почувствовала, что любит его больше жизни. Придётся ей это своё трудное счастье выдрессировать, но измываться над ним она не станет. Пусть отвечает за финансы, и хватит; плевать на замороженный аванс, плевать на ежедневные мучения!

— Вот и отлично, давно пора, туда этой уродине и дорога.

— Сейчас уберу.

— Тоже отлично. Слушай, бог с ними, с покупками еды, ведь ты же не станешь проверять, есть ли в доме, к примеру…

— Корица? — подхватил Доминик, уже вооружённый совком и веником.

Майка почувствовала, что любит его ещё больше.

— Или майоран. Будешь мне выдавать деньги. Точка. И оплачивать счета. Серьёзными делами тебе лучше заниматься, потому как, может, я мотаю.

Доминик поддался настолько, что даже убрал со стола и забрал деньги, великодушно оставив Майке сто злотых.

— Нельзя же тебе совсем без денег, — заявил он решительно, забыв, по всей видимости, о такой ерунде, как кредитные карточки.

Казалось бы всё улажено…

Но о замороженном авансе Доминик и словом не упомянул, а Майка так и не смогла выдавить из себя вопрос по существу. Ровное настроение мужа длилось недолго, в очередной раз сменившись напряжённым молчанием. Раздражением. Озабоченностью. И всё это сопровождалось как бы смущением, словно человеку нужно было обязательно сделать что-то неприятное, и неизвестно, с какого боку за это взяться.

Не прошло и двух дней, а взялся-таки.

Как всегда, сидели за столом и пили чай. Дети уже легли, и можно было вздохнуть спокойно.

— Слушай, — неожиданно начал Доминик, — ты меня любишь?

Вопрос застал Майку врасплох. Во-первых, если исключить навязанное мужу финансовое руководство, она не сделала ему ничего плохого, а во-вторых, обычно такой вопрос задают женщины. Уж никак не мужчины! Подобный вопрос из мужских уст после десяти лет брака — это просто извращение какое-то! Даже представить себе страшно!

Первым побуждением было сообщить супругу, что ничего подобного, видеть его не может и прячет под кроватью топор, чтобы, воспользовавшись удобным случаем, тюкнуть его по темечку, но Доминик был так серьёзен… мало того, просто измучен. Вопрос прозвучал почти отчаянно, и Майке расхотелось шутить.

— Люблю, — ответила она спокойно и уверенно. — Так люблю, что не представляю, как бы без тебя жила. Ты и в самом деле сомневаешься?

Доминик долго молчал, уставившись в окно за её спиной.

— Нет, — отозвался он, наконец. — А ты могла бы перестать?

— Что перестать?

— Меня любить.

— Совсем сдурел?!

Доминик оторвался от окна, за которым по ночному времени и так ничего не было видно, и взглянул на Майку. На его лице отразилось сразу столько разных чувств. Смущение и мольба, раскаяние, мука и, бог знает, что ещё, но уж никак не счастье, и до Майки вдруг дошло.

Дойти-то дошло, но понимать, а тем более принимать к сведению её мозг категорически отказался. А уж чтобы поверить, и думать нечего. Она изо всех сил сопротивлялась, отпихивала от себя осознание жуткой правды, которая так внезапно на неё обрушилась. Не может такого быть, это ошибка. Доминик спятил…

Требовалось немедленно исправить недоразумение!

— Объясни толком, в чём дело, — произнесла она почти твёрдо. — Что-то случилось, верно?

Доминик кивнул.

— Что именно? И нечего кивать, говори человеческим голосом!

У Доминика с человеческим голосом явно возникли затруднения. Он честно хотел сказать, это было видно, и хотел сказать правду, вот только эта правда категорически встала ему поперёк горла и пыталась задушить. Он напрягся и разозлился.

— Я бы предпочёл, чтобы ты меня так не любила…

— Почему? Ты меня разлюбил?

— Нет. Люблю, но по-другому…

— Как сестричку, да? Как лучшую подругу? Или, вернее, друга?

— Да… Скорее, да…

— Ты полюбил другую?

Доминик с большим трудом удерживал, взгляд на Майке, хотя гораздо охотнее смотрел бы в окно.

— Да, — мужественно признался он, но отчаяния в признании было куда больше.

А затем произнёс фразу пострашнее:

— Майка… Ты дашь мне развод?..

Между первой и второй фразами не прошло и трёх секунд. Но за эти несчастные мгновения внутри Майки разразилась цепь жутчайших катаклизмов: извержение вулкана, революция, приступ тошноты, землетрясение, в результате чего мир под её ногами треснул на мелкие кусочки и вокруг образовался абсолютный вакуум. Отвечать в подобной ситуации не представлялось возможным. Доминик встал со стула, приблизился к жене и опустился на колени.

— Ты согласишься на развод? — произнёс он с мольбой.

Теперь в Майке забил гейзер разнообразнейших намерений, порождённых большим взрывом трёхсекундных катаклизмов. Первое место со значительным отрывом занимало желание биться головой об стол, за ним примерно на равном расстоянии расположились прочие, весьма многоликие, но не сказать, чтоб оригинальные. Врезать хорошенько этому коленопреклонённому болвану, дать ему всё, что пожелает, развод, звезду с неба, пост президента, лучше, конечно, американского, собственное вырванное из груди сердце, броситься ему на шею и целовать любимую несчастную морду, разбить об его идиотскую башку стакан вместе с блюдцем и остатками чая и добавить вазой, потребовать немедленно взять назад бредовые слова, а их место занять горячими извинениями и страстными утешениями, вообще не выходить замуж за этого отморозка, стереть с лица земли ту паскуду, в которую он думает, что влюбился…

А тем временем Доминик стоял перед ней на коленях, а она отказывалась верить в реальность. Муж смотрел собачьими глазами, полными опасения и надежды, а Майка пыталась справиться с бушевавшим в ней хаосом и вернуть себе дар речи.