Будьмо (СИ) - Рогаль Анатолий Григорьевич "Frencis" Страница 14

И у него выработался рефлекс несовместимости с представительницами женского пола. Так Савва Хомич стал гомосексуалистом.

Мать же его спасаясь от тоски и одиночества стала показателем номер один на всех распродающих картины аукционах.

Когда она умерла в восемьдесят втором году в возрасте девяносто четырех лет старой каргой, то оставило единственному своему наследнику-сыну Савве Хомичу огромное состояние в несколько сот миллионов (естественно долларов) и коллекцию картин, которая воистину была бесценной.

Но дорога ложка к обеду. А Саввы Хомичевой немощи уже и ложка не помогла бы. Поэтому долгожданное наследство теперь уже его не радовало.

Ну стал он есть да кутить по-барски. И сколько он мог прожить сам без прилипал?!

Савва Хомич теперь ел, пил и даже купался (в прямом смысле) в золоте. Но даже процентов от своего огромного состояния не смог истратить.

Правда, его единственный теперь слуга - компаньон (в смысле нанятый собеседник), а некогда и сожитель приворовывал во всю. Так как в отличии от Саввы Хомича у Сержа еще сохранилась “мужская сила” (хотя будучи партнером графа он всегда довольствовался ролью “дамы”) и ему продолжали нравиться смазливые молодые люди.

Но пришло время кредитных карточек и у Саввы Хомича отнялись лишь ноги, но котелок по прежнему варил неплохо. И больше миллиона долларов слуге Сержу за год украсть у своего хозяина, увы, не удавалось.

Но Серж был без претензий. Ведь этих денег с лихвой хватало и на черненьких, и на беленьких, и на желтеньких мальчиков и конечно же и на ... виагру.

Вот так они и жили не тужили до той злополучной (я имею ввиду для Сержа) ноги, когда Савва Хомич опростоволосился как последний засранец.

Жизнь есть жизнь. И в девяносто три и не такое может случиться. Вот его мать зловредная старуха, выделявшая ему в год лишь по сто тысяч на нищенское существование в девяносто четыре не такое отчебучила: взяла да и врезала дуба.

От таких мыслей Савва Хомич завертелся в постели и зловонный запах снова шокировал его аристократическое обоняние.

И задумался престарелый граф о вечности и о том что мы оставим на земле.

Все чем он сейчас владел - это были грехи и богатство. Грехи он вестимо, а куда от них денешься заберет с собою в могилу, но вот для богатства нужен, естественно, живой хозяин.

И может быть впервые в жизни без горечи и сожаления вспомнил Савва Хомич отца и допустил к себе в душу мысль о том, что он Савва Хомич мог быть и не единственным потомком польского дворянина.

Ибо отец его всегда был любообильным, а от этих дел, как вестимо, могут появляться дети. Савва Хомич тоже, в свое время, был любообильным, но он был гомосексуалист, а от их любви дети, как известно, не рождаются. (В “лучшем” случае может появится лишь геморрой.)

И на утро, когда Серж долго и многократно омывал от “грехов” и зловоний своего необычно вдруг присмиревшего хозяина, тот и выложил ему ночью составленное. Но пока что лишь устное свое завещание.

От такой перспективы слуга в восторг конечно же не пришел, но воля хозяина - закон. И вот в тот же день был вызван юрист-нотариус и все пожелания Саввы Хомича обрели законную силу.

А если вдруг наследников по линии вашего отца отыскано не будет? - задал нотариус вполне резонно вопрос.

Тогда все мое имущество и деньги унаследуют мой слуга Серж, а коллекция картин пусть в равных частях будет поделена между Польшей и Украиной.

Савва Хомич оказался верным другом и настоящим патриотом.

Серж же хранил верность лишь деньгам и у его алчной душонке затеплилась искра надежды.

9 глава

Утром разговор с заокеанским дедушкой у меня не получился. Я забыл о часовых поясах.

А поздно вечером, хотя мне и удалось переговорить и с моим прадедом Саввой Хомичом, и с его слугой Сержем и потом снова с двоюродным дедом, а затем снова с его слугой и такая рокировка продолжалась битый час, но ни я, ни они почти ни чего толком понять не смогли.

И качество связи здесь было не причем. Дед был глуховат, слуга глуповат, а мой английский, и тем более французский, в правильности произношения, мягко будет сказано, желал лучшего.

Но слуга Серж, несмотря на свою необычайную природную тупость, неплохо все же разбирался в компьютерах. и тоже любил порыскать в лабиринтах Интернета, но в поисках “голубой клубнички” малолеток.

Так что пока я с Саввой Хомичом заканчивал телефонный разговор: прощаясь тепло и по-родственному, на мой факс сбросили электронное письмо-предписание.

Послание к кандидату в наследники было длинным и по стариковски занудным. И мы с отцом еще где-то потратили на его перевод и изучение.

Все ясно как божий день, - сделала наконец-то отец свое заключение. - Решил старый хрыч на закате лет восстановить Романовские некрополи, чтобы замолить грешки и перед мертвыми родственничками вину искупить. Ведь не даром же он тебя посылает в вояж по родовым поместьям: на Украине под Львовом, а в Польше под Перемышлем.

Да еще требует, чтобы я узнал у властей цену, по которой они согласятся продать ему эти замки или земли с развалинами этих поместьев. А я боюсь, что с этим-то и не справлюсь, - высказал я бате свои сомнения.

Переговоры с чиновниками - это моя забота. Там много ума не надо. Были лишь бы доллары в кармане, - утешил меня мой “старик”. - Ты съезди пока. Все посмотри. И вот еще! Возьми с собою фотоаппарат...

А может лучше видеокамеру?

И ее бери. Но цветные да еще больших размеров фотографии выглядят посолидней.

А много надо снимков сделать?

Ты пленки не жалей. Нащелкай как можно больше. И ракурс выбирай правильно. Чтобы было видно, что там работы не початый край. Пока ты съездишь, я себе загранпаспорт организую. И все финансовые вопросы и у нас на Украине, и в Польше вмиг улажу. Пускай только старый хрыч успевает раскошеливаться на миллионы долларов, - мой батенька умел мыслить масштабно.

Перспективы посетить Львов и Польшу в канун восьмого марта меня очень обрадовала и я уселся за компьютер налаживать связь с Гарвардским университетом.

Слава богу, по английски я писал на много лучше, чем разговаривал. И к утру зазвонил мой мобильник.

Ваня! Это мы? - и у меня враз защемило сердце.

Софушка! Солнышко мое.., - из меня выплеснулось столько ласковых и нежных слов, что я даже и не подозревал о таком их наличии в моем лексиконе.

Мимолетно летело время и где-то через час я вспомнил и о нем.

Софушка! А мы не проговорим все твои карманные деньги? - забеспокоился я, когда мой взгляд случайно упал на часы. - Останешься тогда без пирожных. К слову, как тебе их тамошняя еда?

За деньги не беспокойся. Хотя родители теперь и держат меня в “черном теле”, но на что-то, а на еду не скряжничаются. Ведь я теперь ем за ... с аппетитом.

А на авиабилет до Варшавы у тебя денег хватит? - забеспокоился я не на шутку.

Ваня! Ты что забыл чья я дочь?!

(У меня на языке вертелось спросить: “А чьей дочерью себя считает моя любимая”, - но сейчас этот вопрос был бы бестактным и я его отложил на потом.)

А что, я мог бы через “Вестон-юнион” подкинуть тебе деньжат! - счастливо засмеялся в трубку. (Графы Романовские с дамами всегда были щедрыми.)

Софушка же наоборот оказалась сегодня скорой ... на время. Ей нужно было уже уезжать на занятия в свой Гарвард, а таи дисциплина железная. И мы, расплакавшись как дети, вынуждены были прервать наше телефонное свидание.

Целую! Целую! - понеслось из космической выси через моря и океаны.

1 0 глава

Я время даром не терял. Утром следующего дня был уже во Львове.

А еще через два часа нанятое мною такси привезло меня на развалины нашего некогда фамильного замка.

Унылая, скажу я вам, была это картина. Хотя окружающий заброшенное поместье ландшафт был красив, а летом вообще наверняка здесь чудесно, но голый лес, жужлая трава пробивающаяся где ни где через присевший заиндевевший снег и заросший камышом, некогда огромный труд даже на цветных снимках будут выглядеть уныло.